Монашеский Скит - Анатолий Хлопецкий

Но тут я обнаружил, что совсем не умею молиться и только повторяю за монахами их поклоны и крестные знамения. Наверное, в прежней жизни вера не занимала в моей душе много места, иначе я бы помнил хоть что-нибудь, связанное с нею. Но я узнал и запах ладана, и слова молитвы, которые произнес на старославянском языке отец Дорофей. Значит, я слышал эту молитву не однажды, а может, произносил и сам?

Число безответных вопросов все увеличивалось…

Мне не терпелось начать расспросы и, наконец, узнать: где я и что со мной произошло?

Отец Дорофей говорил по-русски свободно и подтвердил то, о чем я догадывался ранее: Амвросий действительно нашел меня на прибрежных камнях после шторма. Убедившись, что море выпустило меня из своих объятий живым, перенес в пещеру, где жил отшельником и принялся выхаживать меня.

Отец Дорофей, пособолезновав одолевшему меня беспамятству, совсем не удивился избирательности памяти:

– Господь знает, о чем тебе пока не следует помнить, сын мой, – сказал он. – Будет на то Его святая воля – к тебе постепенно начнет возвращаться прежняя жизнь. Как и с какого именно места ты станешь вспоминать прожитое, не дано знать никому.

От отца Дорофея я получил некоторые сведения о здешних местах. Он рассказал о старинном православном монастыре, находящемся неподалеку от кельи Амвросия: именно там нес послушание отец Дорофей, наведывался туда и Амвросий. К святым местам тянутся паломники со всего мира – каются в грехах, взывают о помощи, возносят благодарственные молитвы. Но, по словам отца Дорофея, гораздо чаще люди ищут мира и ясности душе своей – о том и молят Господа.

Мне хотелось побольше узнать от отца Дорофея и о своем спасителе, отце Амвросии, но собеседник мягко уклонился от ответа:

– Отец Амвросий – серб. Его родной язык близок твоему, как все славянские языки. Но это все, что я могу сказать. Приняв монашество, человек отрекается от своей прошлой жизни, и у нас не принято расспрашивать о ней. Жизнь отца Амвросия посвящена служению Господу – тебе достаточно знать только это.

Поинтересовался я и о том, не наводили ли монахи обо мне справок, не имеется ли у них догадок, объясняющих мое появление на морском берегу.

Отец Дорофей ответил:

– Ты – человек. Так же, как и мы, теперь ведаешь, какой ты национальности. Ты знаешь, что был выброшен на берег морской. Мы же считаем, что ты послан нам Господом, а зачем – станет ясно само собой, зачем задавать вопросы, на которые не можешь получить ответы?! Богу было угодно, чтобы ты с нашей помощью вернулся к жизни. Что будет с тобой дальше, на то Его святая воля. Мы же будем молиться за тебя.

Беседа с отцом Дорофеем должна была прибавить мира и ясности душе моей, но так уж, видно, устроен человек, не умеющий ждать и довольствоваться малым: вопросы хлынули из меня с новой силой!

Уходя, отец Дорофей заверил меня, что будет наведываться так часто, как позволят его обязанности в монастыре. Он попросил не ждать его и не сетовать, если случится ему пропустить день-другой.

– Жизнь твоя проходит здесь и сейчас, – сказал он, – и было бы неразумно тратить дни свои на ожидание будущего. Оно, несомненно, наступит и, может статься, будет зависеть от того, каким ты встретишь его.

Мысль эта поразила меня своей глубиной…

Теперь мне захотелось узнать, кто же такой отец Дорофей, кем он был до принятия монашества? Я был уверен тогда: сущность человека формируют внешние обстоятельства его жизни. Может быть, поэтому я так сильно стремился узнать, какими были обстоятельства моей прежней жизни?

Мною двигало не простое любопытство – что-то невероятно важное таилось в сокрытом от меня прошлом…

Не узнав собственной истории, я не мог жить дальше.

Знаки Господни

…человек не может постигнуть дел, которые Бог делает, от начала до конца.

Екк, 3, 11

Я ощущал себя на маленьком островке – позади таилось темное настоящее, впереди маячило неизвестное будущее. Неизвестность угнетала и томила меня, а в ушах стояли слова отца Дорофея: «Тебе дано жить здесь и сейчас».

Что же они значили?

В один из дней я решил всерьез заняться изучением греческого языка, на котором свободно говорили мои собеседники. Отец Дорофей с охотою взялся помогать мне в столь непростом начинании, заодно сообщая Амвросию некоторые наиболее употребительные русские слова и выражения. Мы неустанно общались друг с другом, и результаты не замедлили явиться: вскоре я стал лучше понимать своего спасителя, а он – меня.

Когда языковые преграды перестали казаться столь непреодолимыми, я попросил наставников отыскать для меня полезное занятие, занимающее не только голову, но и руки. Амвросий предложил мне помогать ему в несложных хозяйственных делах. Мне требовалось взять на свое попечение заботы о нашем пропитании.

Так открылась еще одна маленькая «тайна» моего спасителя: неподалеку от источника, в котором мы брали воду, на полянке, окруженной плотными зарослями кустарника, отец Амвросий устроил небольшие посадки. Здесь были грядки с лечебными травами и цветами, тянулись к солнцу сочные стебли бобов, завязывала початки высокая кукуруза, на нескольких кустах вызревали помидоры, вились по крепким кольям виноградные лозы. Растения требовали ухода – тщательной прополки, полива, обрезки…

На подступавшем к полянке солнечном склоне, прикрывавшем ее от ветра, отец Амвросий устроил небольшое сушильное хозяйство. В расселины были вбиты колышки, через которые тянулись бечевки из мочала: здесь, подвешенные на перетяжки, сохли и вялились травы, рыба, прошлогодние виноградные гроздья и кукурузные початки.

Углядев деревянную дверцу в склоне горы, я догадался, что именно в этой скрытой пещерке Амвросий хранит припасы. В их пополнении, как я недавно убедился, принимал некоторое участие и отец Дорофей.

В мое распоряжение были отданы небольшая мотыга, лейка, покрытая ржавчиной от старости, и большие ножницы, используемые Амвросием в качестве секатора. Проводя по нескольку часов в день под палящим южным солнцем, я со всей ясностью осознал, что означает фраза: «В поте лица своего добывать хлеб свой» (см.: Быт. 3, 19). Но вместе с нелегким трудом мне были дарованы упоительные запахи мокрой после полива земли и нагретых солнцем пряных трав…

К вечеру на меня наваливалась блаженная усталость.

Как же здорово было вытянуть на жестком ложе ноющее от усталости тело!

Заменить Амвросия на небольшой делянке полностью мне не удавалось – он копался на грядках вместе со мной, за исключением тех дней, когда уходил – теперь его отлучки не являлись для меня тайной – в расположенные неподалеку русский и греческие монастыри.

Он готов был взять меня с собой, но мне не хотелось прибыть туда любопытствующим экскурсантом. Появиться там в ином качестве я не хотел.

Но обстоятельства сплелись в затейливый узор – и мне все-таки пришлось наведаться в гости к отцу Дорофею.

Однажды, возвращаясь с уловом, мы попали под нежданно налетевший шквал. Вымокшие и замерзшие, добрались мы в сумерках до дома. На рассвете меня разбудил хриплый надсадный кашель Амвросия. Окликнув его, я не услышал ответа. Когда я зажег свечу, мне удалось разглядеть лежавшего навзничь монаха. Его лихорадочные невидящие глаза изрядно испугали меня: я совершенно не знал, как ухаживать за больными!

Но вспомнил, как старец ухаживал за мной в недалеком прошлом, и принялся за дело.

Я разжег очаг и поставил котелок с водой на огонь. Затем сбегал в лощину и отыскал в пещерке мед, сушеный инжир и остатки красного вина в глиняной бутылке, заткнутой сухой кукурузной кочерыжкой. Из вина, меда и инжира я вскипятил крепкое варево, остатками вина из бутылки растер пылающее жаром тело Амвросия…

Я просидел около монаха до утра: поил его сваренным на меду питьем, менял на его голове прохладные мокрые тряпки, вытирал обильный пот. Суровые глаза святого с иконы, находившейся в изголовье больного, казалось, внимательно наблюдали за моими усилиями.

В какой-то момент, поддавшись порыву отчаяния, думая, что мое лечение не помогает, я несколько раз с мольбой перекрестился на икону. Не знаю, смилостивился ли взиравший на меня святой или просто кризис болезни миновал, но к следующему утру я почувствовал, что жар у Амвросия спал. Только тогда я позволил себе некоторую вольность – отдался сну, привалившись к краю постели старца.

Странный сон привиделся мне.

Незнакомая женщина наклонилась надо мной, и я, не помня ее, чувствовал, что ко мне пришла мама. Она подложила свою теплую ладонь под мою щеку и, поглаживая волосы, успокаивающе говорила: «Все будет хорошо… Ты ему теперь – травушки. Травушки и корешков… Дедушка твой до восьми десятков дожил, а все оттого, что каждый день перед обедом с молитвой из серебряной чарочки настойки на калгановом корне выпивал. Перекрестится и выпьет… Запомнил? На калга-а-ановом…» Голос ее стихал, отдалялся, и мама, постепенно расплываясь, обернулась туманом. Я хотел крикнуть, удержать ее – и не мог…