Матильда Кшесинская. Жизнь в изгнании. Документальная повесть - Галина Вервейко

8 апреля один из руководителей немецкой разведки в Стокгольме телеграфировал в МИД в Берлин: «Приезд Ленина в Россию успешен. Он работает совершенно так, как мы хотели бы». Получалось, что все действия Ленина в это время были на руку врагам России. В марте 1917 года, до его приезда, в стране господствовали умеренные настроения.

«Апрельские тезисы» в первые дни не хотели печатать в «Правде», а когда напечатали, то Каменев высказал в этой же газете свой взгляд, считая, схему Ленина «неприемлемой». Плеханов называл их «полным бредом». Но Ленину за три недели всё-таки удаётся добиться от своей партии принятия «Тезисов». Одним из первых, 11 апреля, его поддерживает И. В. Сталин. Троцкий Л. Д. по этому поводу выражался так: «Партия оказалась застигнута врасплох Лениным не менее, чем Февральским переворотом… прений не было, все были ошеломлены, никому не хотелось подставлять себя под удары этого неистового вождя».

На партконференции 22—29 апреля тезисы были окончательно приняты. На этой же конференции Ленин впервые предложил переименовать партию РСДРП в «коммунистическую», но это предложение было отклонено.

Вот как описывал Суханов Н. Н. (русский революционер, экономист и публицист, который придерживался взглядов меньшевиков) в «Записках о революции» своё личное впечатление от «Апрельских тезисов», произнесённых Лениным на конференции большевиков: «Это было, в общем, довольно однообразно и тягуче. Но по временам проскальзывали очень любопытные для меня характерные штрихи большевистского «быта», специфических приёмов большевистской партийной работы. И обнаруживалось с полной наглядностью, что вся большевистская работа держалась железными рамками заграничного духовного центра, без которого партийные работники чувствовали бы себя вполне беспомощными, которыми они вместе с тем гордились, которому лучше из них чувствовали себя преданными слугами, как рыцари – Святому Граалю… И поднялся с ответом сам прославляемый великий магистр ордена. Мне не забыть этой громоподобной речи, потрясшей и изумившей не одного меня, случайно забредшего еретика, но и всех правоверных. Я утверждаю, что никто не ожидал ничего подобного. Казалось, из своих логовищ поднялись все стихии, и дух всесокрушения, не ведая ни преград, ни сомнений, ни людских трудностей, ни людских расчётов, носится по зале Кшесинской над головами зачарованных учеников…

После Ленина, кажется, уже никто не выступал. Во всяком случае, никто не возражал, не оспаривал, и никаких прений по докладу не возникло… Я вышел на улицу. Ощущение было такое, будто бы в эту ночь меня колотили по голове цепами…»

С апреля по июль 1917 года, пока В. И. Ленин находился в особняке Матильды Кшесинской, он написал более ста семидесяти (!) статей, брошюр, проектов резолюций большевистских конференций и ЦК партии, воззваний. Деятельность его была кипучей.

Парижским вечером за ужином, когда сидели всей семьёй за столом, Светлейшая княгиня Романовская-Красинская делилась своими воспоминаниями с мужем и сыном. Они погрустили вместе о своём доме в России, который любили и где они все были счастливы.

– Андрей, а помнишь, ведь я тогда ещё подала в суд на Петроградский комитет большевиков. Я обвиняла их в захвате частной собственности.

– Да. Я помню, ты рассказывала, что судебное заседание состоялось 5 мая 1917 года, – ответил муж.

– От моего имени выступал поверенный Хессин… – вспоминала Матильда Феликсовна.

– А от большевиков – Козловский.

– И хорошо помню, что суд постановил выселить из дворца Кшесинской Петроградский совет большевиков и все другие организации.

– Которых к маю 1917 года насчитывалось уже около семнадцати… – засмеявшись, подытожил Великий Князь. – ПК РСДРП (б), ЦК РСДРП (б), их Военная организация, Солдатский клуб, Центральное бюро профсоюзов, фракция большевиков Петроградского Совета, редакция газеты «Солдатская правда»… – перечислял он, загибая пальцы. – Каких организаций только не было тогда в твоём доме!

– И что? Постановление это полностью выполнено не было… Многие организации и дальше оставались в нём, – с грустью вспомнила Матильда Феликсовна.

– Но всё-таки Секретариат Центрального Комитета Большевиков в конце июня 1917 года дом покинул… Хоть небольшая, но твоя победа была, – успокаивал жену Андрей Владимирович.

– И мне пришлось ещё раз побывать в своём доме. Мы тогда были с моим поверенным Хессиным, который помогал мне освобождать его. Ещё с нами были танцовщики из Мариинского театра Петя Владимиров и Павлуша Гончаров. Мы решили на законном основании решения суда сразу действовать. Нас встретил тот самый солдат, что и в первый раз. Он был снова очень вежлив со мною. И повёл нас в маленькую угловую гостиную, которую я устраивала в стиле Людовика XVI. Там на полу стояло много ящиков серебра и футляров от вещей. Указывая на них, он мне сказал: «Вы видите, всё в полной сохранности». Но он говорил неправду: как мне потом рассказали, они уже были пусты, всё из них было разграблено.

Писать о суде с большевиками Матильде Феликсовне совсем не хотелось. Она подумала: «А что если из-за этих строк запретят печатать мою книгу в России?». Ведь там до сих пор была власть в руках коммунистов – последователей В. И. Ленина, хоть прошло уже почти сорок лет после той революции, и страна теперь стала называться Советским Союзом.

Кшесинская, углубившись в воспоминания, снова переживала моменты той далёкой жизни 1917-го года. В особняке за ними ходили сзади два матроса и о чём-то шептались. Владимиров шёл рядом с ними и слышал их разговор. Он подошёл к Матильде Феликсовне и шепнул ей на ухо:

– Маля, тебе нужно срочно уходить отсюда! Не задерживайся ни на секунду.

Она поняла, что случилось что-то важное, и поскорее вышла из дома на улицу. Владимиров рассказал, что подслушал разговор этих матросов. Они говорили:

– Мы-то думали, что она рослая, а она такая маленькая и тщедушная. Вот бы её сейчас и прикончить…

Матильда и так была маленького роста, а тут ещё была в чёрном пальто с платком, который не делал её выше ростом. В общем, они все – её компания – ушли из дома, пока было не поздно.

Немного позднее Кшесинская, несмотря на то, что хлопоты по освобождению её дома ни к чему не привели, захотела использовать ещё один шанс. Она решила лично обратиться к Керенскому.

Пик популярности Керенского начался с назначением его военным министром после апрельского кризиса. Газеты именовали его такими выражениями: рыцарь революции, первая любовь революции, народный трибун, гений русской свободы, солнце свободы России, народный вождь, спаситель Отечества, пророк и герой революции, добрый гений русской революции, первый главнокомандующий.

Александр Керенский в это время старался поддерживать имидж «народного вождя», выглядел аскетическим, нося полувоенный френч и короткую стрижку. Ему удалось понравиться даже свергнутому царю. В июле, когда Керенский станет во главе Временного правительства, Николай Второй запишет в своём дневнике: «Этот человек положительно на своём месте в нынешнею минуту; чем больше у него власти, тем лучше».

Надеялась на Александра Фёдоровича Керенского и Матильда Кшесинская. «Он меня очень мило принял, усадил в кресло, но пояснил мне, что освободить мой дом нельзя, так как это повлечёт за собою кровопролитие, что ещё более осложнит дело. Потом я действительно убедилась, что он не в состоянии был этого сделать», – закончила свои воспоминания о борьбе за особняк Кшесинская.

Вспомнив Керенского, Матильда Феликсовна слегка усмехнулась: ему тоже не чуждо было желание стать «царём». Как министр Временного правительства, он переселился в Зимний дворец. И в Петрограде появились слухи, что Керенский якобы спит на бывшей кровати Императрицы Александры Фёдоровны, за что люди стали с иронией называть его Александром IV (ведь последним с этим именем был Царь Александр III).

Но об этом из этических соображений бывшая танцовщица писать не стала. Она знала, что Александр Фёдорович во время Октябрьской революции бежал из Петрограда, воспользовавшись для маскировки американским флажком на машине. Скрывался в Гатчине и пытался организовать наступление на столицу, но потерпел неудачу. Бежал на Дон, а оттуда эмигрировал в Европу. В Берлине и Париже издавал десять лет с 1922-го года революционную газету «Дни». В 1940 году, когда уже шла Вторая мировая война, он уехал в Америку. Русским находиться во Франции стало в то время опасно: могли забрать в гестапо, тем более, что Александр Фёдорович был масоном. До настоящего времени он жил в Нью-Йорке.