Шурочка: Родовое проклятие - Ольга Гусева

После того, как Настя ушла с речки, ребята еще некоторое время наслаждались теплым летним вечером, доедали уху и вареники и хохотали над шутками, которые просто сыпались с уст Адика. Потом Адик пошел провожать Веру и Любашу, а Семен с Михаилом задержались на берегу.

– Если ты собрался к Насте, то только через мой труп, – решительно заявил Семен.

– Опять будем драться? – Михаил сжал ладони в кулаки.

– Я готов, – огрызнулся Семен, приготавливаясь к нападению соперника.

– Да успокойся ты, не буду я с тобой драться. Сегодня я иду к Верке. Как-то странно она вела себя с Адиком, уж не собралась ли поменять меня на него?

– Ну и гад же ты! Определись, наконец, кто тебе нужен – Вера или Настя?

– А это, друг, не твое дело. С Веркой мне хорошо, но она уже моя, а Настя – другое дело. Ее добиваться надо, и я обещаю тебе, что добьюсь, Настя будет моей.

Дружески похлопав Семена по плечу, Михаил зашагал в ту сторону, где жила Вера.

V

Вера Кондратьева жила со своей матерью и отчимом. Высокого роста, с ясными глазами и длинной толстой косой, она считалась самой красивой девкой в деревне, самой красивой, но и самой старой невестой. Ей было двадцать четыре года, а она все еще была не замужем, по непонятной никому причине отказывая всем женихам. Но вскоре эта причина стала известна всем – страстная, необъяснимая любовь к Михаилу, любовь, ставшая для нее чуть ли не болезнью.

Родной отец Веры был низкорослым и чахлым мужичонкой, любил побаловаться самогоном. Баловался, баловался, да так втянулся, что и дня уже не мог прожить без него. Зальет глаза с самого утра и ходит по деревне, трясет лохмотьями. Остановит каждого встречного, да жалуется:

– Вот помру я – что тогда? Ничего. Сына бы мне надо, а баба моя дочерь народила – Верку. А я предупреждал ее – смотри у меня, дочерь народишь – знать тебя перестану. А с другой стороны, дочерь – она, хоть и не сын, да моих кровей. Понятно? Так что вечно я буду на земле.

В один из жарких летних дней забрел он на соседский двор к Егору, а там за столом сидели мужики.

– Ну, чего стоишь, Петр? Заходи, выпей с нами за мою радость. Баба моя сына мне родила, – крикнул Егор.

– Выпью, коли нальешь, – отозвался Петр.

– Пей, сколько влезет, не жалко, я сегодня добрый, радость-то какая!

Егор налил самогон в большой стакан и протянул Петру. Тот выпил весь стакан залпом.

– А еще выпьешь за сына моего?

– Выпью, коли нальешь.

Егор протянул Петру второй, налитый доверху, стакан, и Петр снова осушил его. После третьего стакана мужики взяли его под руки и притащили домой еле живого. Мать Веры, привыкшая к его пьянкам, не обратила на него никакого внимания.

– Бросьте его в сарай, пущай там проспится, а то изба насквозь им провоняет, – сказала она мужикам.

Утром она пошла в сарай, глянуть, проспался ли ее никчемный муженек, но обнаружила там его бездыханное тело.

– Господи, милостивый, спасибо тебе, что освободил меня от этого пьяницы, – промолвила мать Веры, перекрестившись.

Узнав о смерти Петра, Егор примчался к ней и, запыхавшись, затараторил прямо с порога:

– Нюра, я тут ни причем. Самогонка у меня чистая, как слезка. Мы все пили, и никто не помер, как видишь, а Петр пришел уже навеселе, может он уже отравлен был?

– Да успокойся ты, Егор. Не обвиняю я тебя ни в чем, сам виноват, сколько пить-то можно? Здоровье же не лошадиное. С утра до ночи пил. У него в жилах уж вместо крови самогонка текла. Какое же сердце выдержит?

После похорон мужа Нюра была не долго одна. В двадцатом году мимо деревни проходила группа переселенцев. Некоторые остались в Бутурлинке. Одному из них она и приглянулась. С этого времени Федор и Нюра стали жить вместе, как муж и жена.

Колхоз в Бутурлинке только зарождался, и председатель принимал всех переселенцев с радостью. «Люди нам нужны, пусть остаются, корни пускают», – рассуждал он.

Федор со всеми был приветлив и радушен. Было в его характере что-то такое, что притягивало людей. Он был не разговорчив, но щедр. В праздники двери их дома были открыты для всех. Угощал он не богато, но стакан самогона, да кусок хлеба с салом находил всякому. Он был добр и отзывчив ко всем, кроме Веры. Как-то сразу невзлюбил он ее. В ту пору Вере было пятнадцать лет.

– Хватит Верке дома сидеть, – сказал он однажды, – вон кобыла какая вымахала, я что, должен спину на нее гнуть? Хватит хлеб даром жрать, пущай работать идет.

Вера умоляюще взглянула на мать, но та ничего не ответила. С этого дня она начала работать на общих работах: косила сено, жала серпом хлеба, веяла зерно. К любому делу она относилась очень старательно, но, не смотря на все ее старания, отчим чуть ли не каждый день «обливал ее ведром помоев».

Постепенно приветливость и радушие Федора убавлялись. Люди заходили к нему все реже и реже. Он обнес плетнем весь дом, включая большой огород, на окна сделал дощатые ставни.

Когда Вере исполнилось восемнадцать лет, отчим стал поговаривать о том, что ей пора замуж. Он твердил об этом каждый день, будто хотел быстрее избавиться от нее. Но годы шли, а она все еще сидела в девках.

Однажды вечером он вошел в ее комнату. Вера даже вздрогнула. Несколько минут они смотрели друг на друга: Вера – сидя в кровати, Федор – стоя у двери, ухватившись за косяк. Он загораживал своим большим телом весь дверной проем. Вера сидела спокойно, только подобрала с пола босые ноги и спрятала их под ватное одеяло.

– Ну?! – вопросительно произнес Федор.

– Чего «ну»? – переспросила Вера.

– И долго ты будешь сидеть на моей шее?

– Я не сижу на твоей шее, я работаю наравне со всеми.

– Смотри, какая смелая стала!

Федор все так же стоял у двери, Вера все так же сидела на кровати. Они в упор смотрели друг на друга: Федор – с немым бешенством, а во взгляде Веры были и обида, и упрямство, и укор. Она усмехнулась, и Федор ощутил в ее усмешке струйки ненависти и презрения.

– Ну, ты и зараза! – с яростью прокричал он, но сразу же замолк и вышел из комнаты.

На следующий день Вера решила отомстить отчиму за все: и за то, что заставлял ее работать, не покладая рук, и за то, что постоянно ее оскорблял и унижал. Вечером, после работы, когда мать накрыла на стол ужин и вышла во двор, чтобы отнести теплую воду своему мужу для умывания, Вера достала из шкафчика соль, насыпала ее в глубокую деревянную ложку и высыпала в тарелку отчима, в которой дымились ароматные домашние щи. Когда все уселись за стол, и Федор с большим аппетитом хлебнул щей из своей тарелки, глаза его засверкали в бешенстве. Он кинулся на Веру и заорал так, что в окнах зазвенели стекла:

– Ах, ты дрянь такая, дура безмозглая! Убью, зараза!

Нюра испугалась за свою дочь и загородила ее своим телом.

– Беги, Верка! – крикнула она.

Вера выскочила на крыльцо в домашних тапках и со всех ног припустилась к своей подруге Любаше Горшениной.

Федор пошел на Нюру. Лицо его, покрытое капельками пота, спутанные волосы, блестевшие рысьи глаза становились все ближе и ближе. Он наотмашь хлестнул ее рукой по лицу. Она упала на колени и испуганно глядела на мужа снизу.

– За что?! – крикнула она.

– За дочь твою бестолковую! Защитила ее – так сама получай!

Осатанев окончательно, он схватил ремень и начал хлестать жену, куда попало. Она только прикрыла руками голову и вздрагивала, когда ремень обжигал ей спину. Наконец, Федор выдохся, отшвырнул ремень, подошел к кровати и рухнул на нее. Нюра до утра так и пролежала на полу неподвижно, из глаз ее неслышно катились слезы. Вера вернулась домой под утро, дождавшись, когда отчим уйдет на работу. Она со слезами кинулась на шею матери:

– Мама, брось его, он злой, зачем он тебе?

– Верочка, дочка моя, как же без мужика-то? Без мужика-то плохо. А он работящий, непьющий, не то, что отец твой был – пьяница некудышний. Ты только не связывайся с ним, помалкивай себе, а я-то уж постараюсь, чтоб он тебя не трогал.

Федор Нюру больше никогда не бил и дочь ее оставил в покое. Вера никогда больше не обращалась ни к нему, ни к матери, ни о чем не просила, никогда не спрашивала совета. После работы она целыми вечерами пропадала у своей подружки Любаши. Придя домой, она не просила есть, а молча ждала, когда мать соберет на стол и позовет ее после того, когда поест отчим. Единственной радостью ее был Михаил. Они вместе бегали на луг, собирали луговые ягоды, весело ели их, вымазывая красным соком губы и щеки, а потом валялись в пахучей траве и смотрели, как бегут по небу облака.

Однажды вечером Михаил сидел вот так на травянистой поляне, а Вера лежала у него на коленях, лежала и смотрела на розовый закат.

– Вера, я люблю тебя, – сказал он, – а ты меня любишь?

Глаза ее раскрылись еще шире, когда она увидела низко над собой его лицо, сердце ее захлебнулось от счастья. И в тот же миг исчез и закат, и деревья над головой, исчез весь мир. И с этого дня она уже не представляла свою жизнь без него.