Стать человеком - Андраш Беркеши

Услышав рыдания Жоки, Эндре повернулся и посмотрел ей вслед. Поднявшаяся из глубин сознания злоба лишала его возможности рассуждать здраво. Он увидел перед собой суровое, изможденное лицо мужчины с прищуренными глазами, узкую линию его тонких губ, которые шевелились и что-то говорили ему на удивление мягким голосом. Но Эндре видел в нем уже не человека, а этакого пижона с автомобилем, соблазнителя родной сестры, и не раздумывая со всей силы ударил его.

Благодушно настроенного и ничего не подозревавшего спутника Жоки удар застиг врасплох. Потеряв равновесие, он рухнул на капот машины и медленно сполз на землю. А Эндре повернулся и направился в дом.

Мучительно медленно текли минуты, казавшиеся часами. Эндре стоял у раскрытого окна и отрешенно смотрел в сад. «Я, видимо, рехнулся, — думал он. — Что это со мной происходит?» Он попытался найти оправдание своему поведению, но все аргументы, которые приходили ему в голову, мягко выражаясь, хромали на обе ноги. Он как бы взглянул на себя со стороны, ведь он всегда глубоко ненавидел любые формы насилия и не мог представить себе большего позора, чем избиение беззащитного человека. В детстве он из принципа никогда не дрался, хотя был хорошим спортсменом и мог легко справиться даже с ребятами постарше себя. Но он всегда старался избегать столкновений. Сначала в спортивной секции в школе, потом в спортивном обществе «Металлист» он занимался боксом. Тренеры, используя все свое красноречие, не раз уговаривали его выступить на соревнованиях, однако он и слышать об этом не хотел, ссылаясь на то, что учится боксу лишь в целях самозащиты.

А сейчас разве кто-нибудь нападал на него? Никто. Охваченный неистовой злобой, он ударил Жоку — эту гадкую черту характера он, видимо, унаследовал от отца, хотя постоянно протестовал против его вспышек гнева.

Втайне Эндре надеялся, что Жока придет к нему и начнет объяснять: «Ты, конечно, был прав, я понимаю тебя». Но она не шла, а продолжала плакать в своей комнате.

Ее слезы всегда причиняли Эндре душевную боль. Правда, сестрица не принадлежала к числу слезливых, но если уж начинала плакать, то это означало, что с ней приключилась настоящая беда: либо кто-то грубо оскорбил ее, либо по отношению к ней совершена вопиющая несправедливость. В таких случаях Эндре предпринимал все, чтобы как-то успокоить и развеселить сестру. Однако сейчас он не мог пойти к ней, не мог дурачиться, поскольку понимал, что смертельно обидел ее. С каждой минутой он чувствовал себя все более отвратительно.

Плача Жоки уже не было слышно. Это несколько успокоило Эндре, хотя и не сняло душевной боли. Из окна, у которого он стоял, были видны далекие мерцающие огоньки спящего города, отчего тишина казалась еще более глубокой. «Пойду-ка к ней и попрошу прощения, — решил Эндре. — Но что я ей скажу? Мол, конечно, нельзя было тебя бить, однако ты должна понять, что виновата во всем сама. Я потому и потерял голову, что очень люблю тебя и беспокоюсь за тебя».

Он вошел в комнату сестры. Свет от бра падал на лицо Жоки. Она лежала с закрытыми глазами, прижав к себе любимого плюшевого медвежонка Тедди, и все еще всхлипывала. Она слышала, как открылась дверь, как под чьими-то ногами заскрипел паркет, однако глаз не открыла. Эндре отвернул край одеяла и присел на краешек ее кровати.

— Не сердись, Жо, — проговорил он смущенно и погладил сестру по блестящим волосам. — Сам не знаю, что со мной случилось. Я прямо-таки очумел...

Тело Жоки вновь затряслось от рыданий. Она вся съежилась, как испуганный зверек, и, судорожно прижимая к себе медвежонка, роняла горькие слезы.

— Не плачь, Жо.. Очень прошу тебя, перестань. — Только теперь Эндре по-настоящему понял, как сильно любит сестру.

Жока еще долго не могла успокоиться, а когда перестала плакать, они проговорили до самого утра.

— Мне обидно, что ты мне не веришь, — сказала она, — хотя давно должен был понять, что я не такая...

— Понимаю, Жо, понимаю, но я так волновался за тебя. И потом, я знаю мужчин. Собственно говоря, где ты была?

— В Доме киноактера. Там показывали новый фильм Феллини. Я звонила тебе несколько раз, однако никто не брал трубку.

Эндре молча закурил, чувствуя, как ему стыдно.

— После фильма я на несколько минут задержалась, и Янош Демеши сказал, что отвезет меня домой: мол, нельзя возвращаться одной так поздно.

— Тот тип был Демеши?

— Ты что, не узнал его? Ведь вы уже встречались.

— Я не узнал его. Правда, от злости я почти ничего не видел. — Лоб Эндре покрылся морщинами, как у старика. «Ну и натворил же я дел! — подумал он. — Какая же я скотина! Позвоню Демеши и попрошу у него прощения».

Жока поправила под головой подушку и взволнованно спросила:

— Что такое? Уж не обидел ли ты его чем-нибудь?

— Надеюсь, с ним ничего не случилось.

— Ты ударил его?

Эндре молча кивнул и посмотрел на свой кулак. Девушка едва заметно вздрогнула:

— Как ты мог!

— Сам не пойму... Ты же знаешь, как я презираю драки.

Жока посмотрела на тень, отбрасываемую фигурой Эндре, на его мощные плечи, вспомнила Демеши и очень пожалела его.

 

В пасхальное воскресенье в доме Варьяша зазвонил телефон. Отец находился в своем кабинете, где, верный давней привычке, работал с пяти часов утра. Мать мылась в ванной, а тетушка Юли ушла в церковь. Жока убирала свою комнату и одновременно думала о том, какое бы ей надеть сегодня платье. Она договорилась б подружками пойти в Музей изящных искусств. Вместе с ними обещал пойти и Эрне Бодо, поэтому Жока начала готовиться еще со вчерашнего дня. Ей хотелось понравиться этому студенту первого курса философского факультета университета. И когда телефонный звонок отвлек ее от столь серьезных мыслей, Жока разозлилась. Она бросила на кровать маленькую подушечку и подняла трубку.

— Квартира Варьяша, — сказала она.

На другом конце провода послышался немного грустный, бархатистый мужской голос:

— Это ты, Пири?

— Это ее дочь.

— Доброе утро. Меня зовут Янош Демеши. Я хотел бы поговорить с вашим отцом.

— Я сейчас позову его.

Жока положила трубку и заглянула в кабинет. Варьяш, в свитере, сидел за письменным столом и как раз прикуривал сигарету.

— Папа, тебя к телефону.

— Кто?

— Демеши.

— Ты сказала, что я дома?

— Да.

Варьяш сделал несколько затяжек, а потом спокойно проговорил:

— Иди, дочь моя, и скажи этому дураку, что ты ошиблась, что я уже ушел из дома.

Жока недоуменно пожала плечами:

— Я не могу лгать. И потом, я не хочу бегать туда-сюда...

Варьяш решил, что дочь шутит.

— Не упрямься, черт возьми! — Отец повысил голос: — Делай то, что тебе говорят!

— Я не твоя секретарша и лгать не собираюсь. И пожалуйста, не кричи на меня. — Она повернулась и вышла из кабинета, оставив дверь открытой.

Варьяш вспылил:

— Черт бы побрал эту упрямую! Я тысячу раз говорил, что, когда работаю, меня нет дома даже для самого господа бога! — Он встал и чуть вразвалку отправился вслед за дочерью.. — А если ты, паршивка, еще и дерзить мне будешь, я тебя так отшлепаю, что вовек не забудешь.

— Я не паршивка! — выкрикнула Жока. — И не смей меня трогать, а то закричу. — Она показала на трубку: — Демеши наверняка уже услышал твои вопли и не поверит, что тебя нет дома.

Варьяш чуть не задохнулся от злобы. Он погрозил дочери кулаком и, поскольку другого выхода у него не было, подошел к телефону.

А Жока уже смеялась. Она не ушла из гостиной и села в одно из низких кресел.

— Привет, старик! — дружелюбно бросил Варьяш в трубку. — Как дела?

Жоке очень хотелось знать, о чем так долго говорит Демеши, тем более что Варьяш несколько раз прерывал его:

— Ну, старик... — Тут он замолчал и долго слушал, что ему говорил Демеши. — Послушай, Ене, это глупо, — начал вновь Варьяш после паузы. — Просто не стоит об этом и говорить... Не понимаю, зачем тебе эти древности. Ты меня знаешь с детства... Хорошо-хорошо, не возражаю, может быть, ты и прав... Ладно, приезжай как можно раньше, я тебя жду...

Геза Варьяш положил трубку и встал. Его широкое лицо выражало озабоченность. Он запустил руку в свои густые волосы и тихо, как бы про себя, выругался.

Жока с волнением спросила:

— Случилось что-нибудь, папа?

— Твое какое дело, дура?

В этот момент в комнату быстро вошла Варьяшне, мать Жоки. Ее купальный халат был туго перетянут поясом, на красивом лице отразились признаки беспокойства.

— Гезуш, что за крик ты поднял? Ни минуты не дадут человеку отдохнуть.

— А ты воспитывай свою дочь в духе уважения к старшим, — сказал Варьяш и подошел к широкому окну, — иначе я не знаю, что с ней сделаю.

Жока вскочила с места. При матери она чувствовала себя в полной безопасности, поэтому заговорила с большим жаром:

— Разве я начала кричать? Что я, собственно, сделала? Позвала тебя к телефону. И сразу же стала дурой и паршивкой. Ты писатель, а ругаешься, как извозчик. Учти, я не дура и не паршивка, и не кричи на меня больше, не то я уйду из твоего дома...