Стать человеком - Андраш Беркеши

— Где служит этот Миклош?

— В Министерстве обороны. Но что он там делает — лучше не спрашивай, потому что я не знаю. Он очень умный, не так давно преподавал венгерский, хорошо разбирается в литературе. И внешне неплохо выглядит, не так ли?

— Так-то оно так, но он либо дурак, либо с заскоками.

Жока закрыла сумку и с любопытством посмотрела на брата:

— Это почему же он с заскоками?

Эндре лениво выпустил изо рта струйку дыма и сказал:

— Ну пойми, быть преподавателем, разбираться в литературе и стать кадровым военным... Здесь что-то не так.

Жока заметила, что брат чем-то подавлен:

— Все еще никак не привыкнешь? Прошло уже больше двух месяцев. Ты и не заметишь, как снова будешь гражданским.

Эндре окинул взглядом свертки, лежавшие на столе, а затем посмотрел в окно. Шел настолько густой снег, что даже очертания казармы казались размытыми.

— Банди, Бандика, — взяла Жока брата за руку, — я тебя очень прошу, потерпи. Время пролетит быстро, и служба кончится.

— До той поры так далеко, Жо! — вздохнул он.

Жока заволновалась: неужели она настолько плохо знала брата? Ну хорошо, служба в армии, конечно, не мед, но нельзя же так распускаться!

— Зачем же падать духом?

Парень запустил руку в темные, коротко остриженные волосы:

— Дело не в том, падаю я духом или нет. И вообще, тебе легко говорить. Если бы ты только могла себе представить, как мне здесь трудно, так бы не говорила. — Он взглянул на сестру: — Нет-нет, физически я вынес бы любые трудности. Но стоит мне подумать, что два года, целых два года я должен провести здесь, как голова идет кругом. Да что зря болтать! Как там мама?

Жока охотнее всего расплакалась бы. Она надеялась, что Эндре уже успокоился, привык к службе, ведь человек ко всему привыкает. Но все, видимо, не так. А в этом случае уговоры бесполезны: у Эндре есть и сила воли, и собственные принципы, которыми он руководствуется. Жока с горечью подумала об отце. И вдруг ей вспомнилось утро перед уходом Эндре в армию.

 

Они завтракали на террасе. Лучи еще теплого осеннего солнца пробивались сквозь поблекшие листья дикого каштана. Мама с тетушкой Юли отправились мыть грязную посуду. За столом остались только они втроем. Жока сердито разглядывала лоснящееся, одутловатое лицо отца, его набрякшие веки, сильно поседевшие волосы и ожидала, что он как-то ободрит огорченного Банди.

— Не вешай носа, черт тебя побери! — проговорил наконец отец. — Отслужишь положенное, и все. Время пролетит быстро.

Эндре затянулся сигаретой и, сощурив глаза, посмотрел в сторону Пашаретского шоссе.

— Пролетит, да что в этом проку?! — сказал он. — Как ты не можешь понять, что я не хочу быть солдатом! Я не люблю военную форму.

— Но долг есть долг, и ты обязан отслужить два года в армии.

Эндре сжал подлокотники дачного кресла и презрительно усмехнулся:

— Ты уверен, что я отслужу эти два года?

Отец с силой ударил рукой по столу. Лицо его приобрело жесткое выражение.

— Довольно! Я не потерплю этих выходок. — Он легко поднялся из кресла и подошел к сыну: — Я тебе сейчас такого пинка дам, сопляк, что ты у меня отсюда вылетишь. Ты что себе вообразил? До каких пор я буду терпеть твое кривлянье?

Эндре с таким презрением посмотрел на разбушевавшегося отца, что испуганная Жока встала за его спиной и положила руки ему на плечи.

— У тебя нет другого выхода! Понимаешь, нет! — кричал отец. — И в этом виноват ты сам. Сколько раз я говорил тебе: «Учись!» Но ты не хотел. А сейчас у меня нет ни морального, ни юридического права сделать хотя бы шаг, чтобы тебя освободили от службы.

Эндре со скучающим видом взглянул на небо.

— На меня смотри! — приказал отец.

Жока поспешила вмешаться:

— Папа, не кричи!

Эндре потянулся назад и взял трясущиеся руки Жоки в свои:

— Спокойно, сестренка, спокойно, пусть себе кричит. Другого-то он ничего не умеет, как только на меня кричать. Со мной вообще можно делать все что угодно, потому что за свое появление на свет я должен до гроба благодарить отца.

Варьяш-старший рывком выдернул сына из кресла. Жока даже удивилась, насколько силен их отец, — она этого не ожидала. Его широкая рука крепко держала Эндре за сорочку. Во внезапно наступившей тишине отчетливо слышалось хриплое дыхание отца.

— Ты, сопляк! — сказал он, еле сдерживая гнев, а затем с ожесточением начал хлестать сына по лицу.

Жока вскрикнула и уцепилась за руку отца, но он легко стряхнул ее.

Эндре не защищался. Крепко сжав губы, он терпеливо сносил яростные,удары рассвирепевшего отца.

На другой день, прощаясь, Эндре сказал ему:

— Два года я не появлюсь дома, пока не демобилизуюсь. Если не хочешь неприятностей, не приезжай ко мне. И еще... — Он твердо взглянул в серо-голубые глаза отца. — Запомни раз и навсегда, если ты хотя бы раз ударишь меня, я не посмотрю на твой возраст и на то, что, к несчастью, ты мой отец...

 

Эндре встал. Это его движение оторвало Жоку от воспоминаний.

— Жо, — сказал он, — ты хорошая, ты молодец, что навестила меня. Правда, ты умница. Но у меня, между прочим, ничего не случилось. — И, чтобы окончательно успокоить сестру, он перевел разговор на другую тему: заговорил о том, что уже давно вынашивает мысль о создании одного фильма и несколько раз принимал решение написать сценарий, однако все еще не сделал этого. Он рассказал ей несколько эпизодов, которые должны войти в сценарий. Жока внимательно, слушала брата и время от времени одобрительно кивала, Напряжение спало. Она была довольна, что Банди чем-то заинтересовался. Некоторые моменты в рассказе брата ее настораживали, но она решила не спорить с ним, а, наоборот, подбодрить:

— Напиши, Банди, обязательно напиши! Или хотя бы сделай заметки, чтобы ничего не забыть.

— Если мне удастся показать жизнь простого человека, я мигом завоюю прессу, а это самое трудное. Многие считают духовный мир таких людей бедным...

Жока поняла, что эта тема серьезно занимает Банди. А если так, то за него нечего бояться: теперь он вряд ли совершит какой-нибудь необдуманный поступок.

Но вот пришло время прощаться — с минуты на минуту могли возвратиться офицеры.

— Поцелуй за меня маму и успокой ее. А ты будь осторожна, береги себя. За рулем Колесар?

— Нет, я.

— Глупо раскатывать на машине в такую погоду. А если разразится буран? Удивляюсь, как это мой уважаемый папочка дал тебе свою «телегу».

Жока шаловливо рассмеялась:

— А он ничего мне не давал, я сама взяла машину. Оставила ему замену и приехала. Он, конечно, будет злиться, но меня это мало волнует. Между прочим, на задних колесах у меня особые покрышки. Не волнуйся за меня: я вожу машину не хуже, чем ты.

Эндре задумался, наморщив лоб:

— Глупости! Если будут снежные заносы, то и твое мастерство не поможет.

— Тогда товарищ подполковник расчистит мне путь лопатой, — опять весело рассмеялась она. — Что это ты нахмурился? Что тебе не нравится?

Эндре перекладывал с места на место врученный ему сестрой сверток.

— Он женат?

— Холост. Не бойся, он не ухаживает за мной. Между прочим, ты меня знаешь: я себя в обиду не дам.

Они попрощались. Эндре поцеловал сестру в щеку и возвратился в расположение роты. В спальном помещении вокруг печки грелись несколько солдат. Стояла тишина, глубокая тишина, нарушаемая время от времени лишь свистом ветра. Эндре положил сверток, подошел к печке, сел и стал просматривать «Непсабадшаг», но вскоре почувствовал такую усталость, что отложил газету и лег на койку. Еще до призыва в армию он решил все свободное время заполнять сном, потому что, чем больше он проспит, тем меньше останется из тех семнадцати тысяч трехсот двадцати часов, которые ему положено отслужить в армии.

Однако заснуть Эндре никак не мог, да и не старался. Он лежал с открытыми глазами, глядя в темный потолок, слушал шум почти ураганного ветра и с беспокойством думал о Жоке.

Он очень любил сестру. Ее широкое лицо, с неправильными чертами и немного восточным разрезом глаз, он находил довольно интересным. К такому лицу подошел бы небольшой тонкий носик, а у Жоки он был длинным и узким. Его форму сестра унаследовала от матери, у которой было красивое чувственное лицо, а остальное — лоб, глаза — от отца. Лицо матери, даже когда она выглядела очень усталой, не теряло своего изящества, а лицо отца, даже когда оно не казалось таким расплывшимся, как сейчас, оставалось по-крестьянски грубым. Особенно нравились Эндре глаза Жоки, которые в зависимости от ее настроения приобретали различные цветовые оттенки. Однако, когда она вредничала или злилась, ее глаза метали молнии, а лицо становилось некрасивым.

С детских лет Жока считала старшего брата своим опекуном и защитником. Ее привязанность к Эндре была просто-таки поразительной. Каждое слово брата являлось для нее законом. Что бы ни говорили ей мать или отец, она поступала так, как советовал брат. Правда, Эндре оказался на редкость хорошим братом. Что бы ни получал он в подарок, он всегда делился с Жокой и своей радостью, и правом владения подарком. По сути дела, Эндре воспитывал Жоку, Позднее, когда оба подросли, у них появились свои детские секреты, а между ними самими возникло исключительное доверие и согласие. Они всегда самоотверженно защищали друг друга перед родителями, вместе обсуждали волновавшие их проблемы.