Непонятная война - Екатерина Суворова

9

– Ты в курсе, че он вздернулся?

– А ты, шо, Степ, не знаешь? Ему похоронка из Донецка пришла вчера.

– Так, а шо, его еще живые были?

– Ну да, там то ли мать убили, то ли жонку. Никто ж не знает.

– А Остапенко, шо не вкурсе?

– Та хер его знает. Он же даже, если и в курсе будет, ничего не скажет.

– Вот так вот. Вчера ж еще его запускал на базе, а тут – на те. Вздернулся.

– Ну так…

– А шо с беглянкой той? Назвалась?

– Та фиг знает. Я еще с моторщиками не говорил.

– Ты расскажи потом, а то интересно. Обычно ж все только меня на заставе увидят, сазу говорят, что и как. А эта…

– Артистка!

– Слышь, глянь. Сибитов не ее там ведет?

– Да не ее вроде. Та помятая только была, а эта же вроде, забитая какая…

10

Во время непонятной войны, общежитие было отдано под руководства Павлы Степановны Шейхер. Все понимали, что командование уцелевшего мирного объекта лучше отдать коренному жителю, тем более, женщине, тем более, еврейке. Неназванная война сделала врагами целые страны, с их политикой. Люди же, словно запечатлелись в границах старых государств. Русские, белорусы, украинцы, евреи, татары, узбеки и все прочие стали делить себя не по народам, а по странам. Павла Степановна, была убежденная еврейка, и по сложившемуся в умах всевышних плану, должна была капитулировать в Израиль, на место своей исторической родины. Ну что же делать, если эта война застала ее в пределах Украины, где Шейхер жила всю свою жизнь. Именно так, она стала молчаливым представителем еврейского народа.

Еще в мирное время Шейхер называли «старой девой». В свои 53 года, она не то чтобы ни разу не была замужем, за ней не видали зоркие глаза соседок ни одного ухажера, не смотря на то, что общежитие литейщиков полнилось разноразрядными мужчинами. В годы былой молодости, этому способствовал ее отец – Степан Иосифович Шейхер, состоятельный еврей, держащий в своих руках, целую сеть аптек Чернигова. Это именитое семейство пережило перестройку 80х, рэкет 90х, беспредел нулевых, и, даже всю желто-голубую революцию 10х. А вот неназванную войну – не смогло. Как только начали бомбить по Луганску, со Степаном Иосифовичем случился инсульт. И сколько бы таблеток, микстур и настоек не хранила черная бухгалтерия мирных аптек, все они стали бесполезными в военное время. Богатого еврея похоронили на общественном кладбище, без памятника и без креста. Изольда Львовна, новоиспеченная вдова, надеялась заказать супругу обелиск у лучших мастеров, но, спустя полгода, отправилась за ним вслед: на то же самое кладбище, и без того же самого креста. И, вот уже на плечи Павлы Степановны, легли заботы о памяти усопшим. Сколько она ни просила помощи у бывших друзей родителей, сколько ни бегала по еще существующим администрациям – все было без толку. Но, Павла Степановна, оказалась сильнее неназванной войны. В 2017 ей удалось связаться со свояченицей из Гуш-Дана и заказать два памятника. Памятники отправились вместе с гуманитарной помощью красного креста, и, должны были приехать в Чернигов к двадцатым числам сентября.

А пятнадцатого сентября произошло страшное. По окраинам Чернигова начали бомбить. Вместе с несколькими деревушками, с лица Земли было стерто и общественное кладбище с могилами Степана Иосифовича и Изольды Львовны. Война победила. Когда, двадцать третьего сентября пришли памятники, Павла Степановна голосила на всю округу. Смольников распорядился перенести монументы в подвал общежития. На утро, военная часть увидела, и без того, некрасивую еврейку с поседевшими за ночь кудрями…

Сейчас же, в 2020, Павла Степановна жила тихую и угрюмую жизнь. Многие подшучивали, что, если бы Остапенко и она сошлись, на свет появились самые спокойные дети. Женщина качественно выполняла свою работу. Все плиты и стены в общежитии оставались чистыми, а жильцы временного пристанища, довольными своим расселением. Как только назревал какой-нибудь конфликт, все знали – нужно идти прямиком к Павле Степановне с символическим подарком. В 2017 – это были оставшиеся от мирного времени конфеты, ныне же их заменяли собранные в поле цветы. Безусловно, подойти к Павле Степановне можно было и без них, но тогда еврейка начинала юлить и рассказывать ветхозаветные притчи об иудеях. Но, все же, помогала.

Двадцать первого мая она, как и всегда, встала в пять утра, чтобы успеть распределить постельное белье между комнатами. Стиральных машин, естественно не было, как и не было у многих постояльцев собственного имущества. Павла Степановна мудро распределяла между всеми остатки былой роскоши общежития, таким образом, что в запасе еще оставалось три-четыре комплекта чистых пододеяльников и простынь. Так, на всякий случай.

В семь пятнадцать она услышала стук в дверь. На пороге перед ней стоял Сибитов и хрупкая девушка, все чумазая и побитая.

– Павла Степановна! – почти криком раздался голос моторщика, – вам поручение от меня – дайте этой беглянке чистую одежду и сопроводите ее в душ.

– Тю, Алеша, та на кой так кричать! У меня же девки, все спят еще! – по-домашнему пожурила хозяйка. Все боялись Сибитова, но только не она. Этой женщине, с двумя памятниками родителям в подвале, нечего было бояться. – Ты б пришел, попросил – я б шо, отказала?

– Павла Степановна, это приказ.

– Да шо ты! Приказ! Ты своим солдатам приказывай, Павле Степановне – не надо. Павлу Степановну попросить можно, – продолжала журить она. – А ты кто будешь? Русская, белоруска?

– Павла Степановна, я бы попросил! Не разговаривайте с ней. Ваша задача – помыть и одеть.

– Слушаюсь, господин хороший! – иронична произнесла она. – Шо ты, дите совсем запугал. Ну, ходь сюды, красавица. Молчать вместе будем.

Сибитов отпустил руку беглянки. Она, впервые почувствовав себя в безопасности, сделав несколько шагов в сторону к незнакомой ей женщине.

– Тю! Да не бойся ты, дурная. Алеш, во сколько ее к тебе привести? – улыбаясь спросила Павла Степановна.

– Я тут побуду.

– А! Ну хочешь быть – будь. Так, милая, снимай мастерку, я своё тоже сейчас стирать буду. – игриво начала стягивать с себя льняную рубашку еврейка. Она же, просто стояла рядом и смотрела на Сибитова.

– Вам часу хватит? – спросил тот, начав смущенно отворачивать глаза.

– Часу? Тю! Алеш, ты давай иди там к своим, у вас есть чем заниматься. А я тебе ее приведу, как смогу, – опуская вниз полы рубашки сказала Павла Степановна. – Иди, иди.

– Даю вам два часа – прошипел моторщик, и, вышел из комнаты.

Она осталась в комнате с незнакомой ей седоволосой женщиной. Оглянувшись по сторонам, она заметила, что в каждом углу стоят иконы, а стол, не по-военному заслан скатертью, на которой, лежат цветы каштана.

– И кто ж ты такая, милая? – спросила Павла Степановна

– Я не знаю…

– Ты мне можешь все говорить. Павла Степановна не обидит. Павла Степановна уже столько беглянок спасла, что ей некогда в политику их вникать.

– Я честно не знаю…

– Так… Ну не хочешь говорить – не надо. Ты смотри. Сейчас я тебя в душ отведу. Он общий, но наши барышни пока спят, а командир уже помылся. Так что – иди смело. Там только холодная вода – сама понимаешь. Если кто войдет – говори смело «я от Павлы Степановны». А я пока по нашим пройдусь, тебе что-нибудь одеться нового принесу. Свои вещи в душе постираешь. Мыло сейчас выдам.

– Спасибо вам.

– Тю! Та не за что. Кто знает, Земля – круглая. Все помогать должны! Вот – мыло. Пошли за мной.

Павла Степановна взяла за ее руку. Теплая и влажная ладонь женщины, для нее показалась такой знакомой и родной. Они пошли по длинному коридору, ведущему к душевой.

– А, ты, я смотрю замужем? – спросила хозяйка.

– Я не знаю… – взглянув на кольцо ответила она. Странно, еще вчера она видела его, но за этот короткий промежуток времени совсем забыла. Ведь кто-то там, скрытый в глубинах памяти, ищет ее. Наверное, есть муж, родители, дети… Но где они и кто они – она не знала.

– Ну ладно. Я лезть не буду. Пусть моторщики выясняют. Так, смотри. Тут шесть душевых. Три из них работают – первая слева, и первая с третьей справа. Краник везде один— с холодной водой. Мыло даю, но, смотри, все его не вытри. Половина должна остаться. Вещи я тебе принесу, эти можешь смело стирать.

– Спасибо.

– Та не за што. Все иди, – подтолкнув собеседницу к двери, заключила Павла Степановна.

Она вошла в обитую некогда белой плиткой комнату, стены которой были исписаны похабными фразами и не менее похабными рисунками. На них отразился немой диалог между двумя временами и двумя потоками жильцов этого общежития. Более стертые записи, выведенные гвоздем по ржаво-белой плитке, были видимо посланиями литейщиков. Более новые – перламутровым и красным лаками для ногтей – ответами на них, нынешних обитательниц.