Истории из жизни петербургских гидов. Правдивые и не очень - Наталия Алексеевна Хрусталева

версия не находит подтверждения в родословной моей семьи. Да и выбирать что-либо в детстве я не могла. Это сделали за меня мои родители.

Я как раз заканчивала первый класс, когда в нашем районе открылась одна из первых в Ленинграде школ с расширенным преподаванием иностранного (немецкого) языка. Почему именно немецкий? Еще свежа была в памяти Великая Отечественная война, блокада Ленинграда. Отношение к немцам было двойственным. Они были недавними врагами. В то же время в стране, да и в нашем городе, было тогда много людей, не только теоретически, но и практически хорошо знавших немецкий язык. Относительно недавно произошло разделение Германии, и возникла ГДР, ассоциировавшаяся в сознании с новым, социалистическим путем этой страны. А раз мы от мала до велика строили социализм и надеялись даже на то, в будущем будем жить при коммунизме, то все граждане ГДР уже изначально казались нам друзьями. Тогда нас воспитывали интернационалистами.

Всем ученикам из близлежащих школ, хорошо закончившим первый, второй, третий и четвертый классы присылали приглашения перейти в новое учебное заведение. Мои родители не возражали. Так я оказалась во втором классе школы, которую сегодня назвали бы элитной. Здесь все было не так, как в других школах: во время перемены мы отправлялись в «рекреацию» (слово, тогда практически не употреблявшееся), где чинно ходили парами по кругу. У нас существовали «русские» и «немецкие» классы. Тот, кто не справлялся с программой по немецкому языку, отправлялся в «русский» класс с обычной программой или, по желанию родителей, переводился в другую школу. Отсев шел постоянно, так что к выпуску у нас в классе остался всего 21 человек.

Лет через 40 после окончания учебы, во время встречи с одноклассниками, один из них признался, что в детстве очень боялся быть отчисленным из «немецкого» класса. Язык давался ему поначалу не очень хорошо, а угрозы учителей видимо лишь усиливали у него психологический барьер. Можно лишь посочувствовать этому мужчине с прекрасно сложившейся карьерой, для которого учеба в нашей школе оказалась навсегда связанной с сильной детской травмой. Кстати, в старших классах мы начали втайне завидовать нашим однокашникам из «русских» классов. У них было гораздо больше свободного времени, они чувствовали себя в обычной жизни увереннее нас.

Над нами с самого начала много экспериментировали. Уроки немецкого были практически каждый день, но в течение первого полугодия обучения мы всё должны были воспринимать только на слух. Латинский алфавит нам намеренно не давали, однако и кириллицей мы ничего не имели права записывать. За полгода мы выучили наизусть две или три немецкие сказки. Лишь много лет спустя, изучая методику преподавания в университете, я узнала, что такой прием называется «устным опережением». Должен ли был этот этап длиться целых две четверти, до сих пор остается для меня загадкой.

Кроме немецкого языка нам преподавали также немецкую литературу. С Лессингом, Шиллером, Гете и другими немецкими классиками мы познакомились рано, может быть, даже слишком рано, вследствие чего Эмилия Галотти превратилась у нас в Эмилию Галошу, а граф Орсино в графа Корзину.

Через какое-то время добавилась всеобщая история, а позже и обществоведение на немецком языке. Вел их П.П. Плотников, бывший офицер по вопросам культуры одного из немецких городов на территории советской зоны оккупации. Много позже я встретила его снова на заседаниях Правления общества дружбы с ГДР в Доме Дружбы. Ему и другим нашим учителям я искренне благодарна за все, что они нам тогда дали.

Хотя математика, физика, биология и другие дисциплины преподавались на русском языке, но примерно по полгода нам вели уроки на немецком, раздавая соответствующие учебники, так что мы усваивали и эту лексику. В старших же классах добавилось чтение научно-популярной литературы из разных областей знаний. Объем выученной нами таким образом лексики очень помог нам как переводчикам, а «устное опережение» стало для тех, кто его одолел, предпосылкой для работы синхронистами. В школе № 127 учились многие будущие гиды.

После окончания школы встал вопрос: куда дальше. В детстве я была девочкой тихой и робкой. Настоящим подвигом для меня было, например, задать вопрос незнакомому человеку. Поэтому на выпускном экзамене по немецкому языку я от страха почти не могла отвечать: я мямлила, заикалась, вставляла в свою речь различные звуки (э, у…) и слова-паразиты. Помня о моих заслугах (за все годы учебы у меня почти не было по языку даже четверок), мне поставили пятерку, но моя учительница, знавшая меня все годы учебы в школе, посоветовала мне отправиться к логопеду. Она считала, что мне надо подумать о какой-нибудь специальности, не связанной с живой речью, например, о профессии инженера. Я долго решала, в какой ВУЗ сдавать вступительные экзамены, но выбрала все же филологический факультет ЛГУ, отделение математической лингвистики. Первая попытка поступления не удалась из-за моих пробелов в математике. Целый год я работала, а в свободное время зубрила, решала задачи с репетитором и ходила на подготовительные курсы при университете. На второй год я поступила, но не совсем так, как мне хотелось. Я получила на экзаменах так называемый полупроходной балл. На одно место имелось два претендента. Выбор пал на юношу, а не на меня. Мне же предложили поступить с теми же оценками на вечернее отделение.

Я не прогадала. Скоро я поняла, что математика – это не мое. А чуть позже выяснила, что и лингвистика мне мало интересна. Особенно, после того, как я написала курсовую работу по лексикологии, сравнивая немецкое слово „Stück“ c русским словом «кусок». Ужасно занудное, надо сказать, занятие. Поэтому я тут же поменяла специализацию и стала заниматься литературой. Так жизнь скорректировала мои планы, превратив мечту о математической лингвистике в ее полную противоположность. Мои проблемы с речью продолжались. Во время первого знакомства с нашей преподавательницей первого курса Е.В. Гасилевич (одним из авторов учебника по грамматике, по которому мы занимались) я так волновалась и, соответственно, заикалась, что она даже не поверила в то, что я закончила «немецкую» школу. На втором курсе в нашей группе начала вести грамматику Г.Н. Эйхбаум, отличавшаяся потрясающими знаниями и необычайной строгостью. Она не делала нам скидки на то, что мы вечерники. Мы боялись и уважали ее. А когда выяснилось, что на следующий год она не будет у нас преподавать, то всей группой отправились в деканат с просьбой разрешить нам и дальше учиться у нее. Нашу просьбу удовлетворили, и мы были счастливы. Вспоминаются и другие замечательные педагоги: например, П.Р. Биркан. Он вел у нас аналитическое чтение. Помню, мы читали