Мудрец Арруб - Майкл Мэнсон

Пить хотелось с каждым мигом все сильнее. Наконец, отбросив колебания, Конан потянулся к кувшину, ухватил его за горлышко, сбросил большим пальцем крышку, запрокинул голову и наклонил сосуд. Напиток оказался восхитительного вкуса и покрепче бритунской медовой браги; не портил его и слабый оттенок горьковатых трав, будивших воспоминания о горных лугах Киммерии. Это питье отличалось лишь одним недостатком — было его немного, и Конан опростал кувшин в десяток глотков. Однако жажду ему удалось утолить.

Чувствуя, как внутри разливается приятное тепло, он поставил опустевший кувшин на стол, затем осторожно раздвинул прочие горшки, потянул к себе шкатулку и сунул ее за кушак. Ларчик показался ему тяжеловатым, и это обстоятельство, вместе с бродившим в жилах медком, наводило на самые приятные мысли: может, серебряное чрево шкатулки набито золотом, а может, вендийскими рубинами или смарагдами из Черных Королевств… Или алмазами, что сияют радугой в солнечном свете, или разноцветным жемчугом из моря Вилайет, или редкостными янтарями с пиктского побережья…

Конан почувствовал, как его злость на Ши Шелама проходит. Довольно ухмыльнувшись, он опустил руки, готовясь спрыгнуть вниз, а затем еще раз-другой прогуляться по залу и поглядеть, не запрятано ли еще что-нибудь за посудой с зельями, скелетами да книгами. Там, где нашелся один серебряный ларец, может отыскаться и второй… А где второй, там и третий… А где третий, там…

Внезапно он ощутил, как перевязь с мечом скользит с плеча, словно сдернутая чьей-то невидимой рукой. В следущий миг меч с грохотом свалился на каменные плиты пола, за ним последовали мешок, кожаная безрукавка и пояс, вместе с засунутым под него ларцом и кинжалом. От неожиданности Конан покачнулся, пальцы его железной хваткой вцепились в край полки, и тут же он словно бы взлетел, выскальзывая разом из штанов и сапог. Голый и беззащитный, он мчался вверх, вверх, вверх — и, в то же время, странным образом оставался на месте, чувствуя под руками твердое дерево, казавшее с каждым мгновением все более шершавым, трещиноватым и неровным. Он глянул на потолок, и увидел гигантский сияющий шар-солнце, паривший под необозримым каменным сводом; он посмотрел вниз — там разверзалась пропасть, и на самом ее дне вздымались стеклянные башни крепости, раскрывали жадные зевы воронки, поблескивала медная кровля… Он догадался, что замок в ящике под ним очень далек, а значит, очень велик.

Затем колени его стукнулись о полку, и удар этот был так силен и внезапен, что киммериец, вскрикнув, разжал пальцы. Он услышал свист воздуха, почувствовал холод ветра нагой кожей, всем телом ощутил его леденящее прикосновение и понял, что летит вниз словно брошенный с вершины горы камень.

Вниз, вниз, вниз…

Вниз, к смерти на шпилях стеклянных башен, к гибели на медной кровле саргофага, исчерченной звездными знаками; вниз, к хрусту переломанных костей, к шипенью крови, покидающей лопнувшие жилы, к гулкому удару о твердый металл или обманчиво-гладкое стекло… Вниз, к тропе, что ведет н Серые Равнины!

Его спас клочок шелковистой ткани, прикрывавший один из конусов. Собственно, клочок этот вовсе не показался Конану клочком — он был велик, прочен и толст, как самый огромный туранский ковер, который накрыл бы полностью всю хижину Ши Шелама. Запутавшись в нем, киммериец соскользнул в стеклянную трубку, увенчанную конусом, стремительно прокатился по гладкой холодной поверхности и ударился обо что-то твердое, похожее на отшлифованный до зеркального блеска камень.

Но то был не камень.

Поднявшись на ноги, Конан увидел прозрачный пол и прозрачные стены, возносившиеся над ним на высоту пяти человеческих ростов, а еще выше — темную плоскую кровлю, подобную крышке саргофага. За стенами простирался целый мир: гигантская, невероятных размеров пещера, под сводами которой висел тускловатый солнечный диск — или другое светило, напоминавшее солнце и видом своим, и величиной. Под его лучами можно было разглядеть уходившие в неизмеримую высоту уступы, заставленные какими-то непонятными и неразличимыми за дальностью предметами, о коих Конан мог сказать лишь одно: что они велики, как дворец знатнейшего из шадизарских вельмож. В углу огромной пещеры возвышалось нечто похожее на горный склон, выглядевший очень странно, так как шел он вверх абсолютно ровными складками одинаковой ширины и высоты, будто бы вырубленными топором и обтесанными до полного подобия. Таких гор Конан не видел нигде — ни в Заморе, ни в Бритунии, ни в Гиперборее, ни в родной Киммерии. И тем не менее, странная гора напоминала ему нечто знакомое, давно известное и привычное…

Ошеломленный, он прижался всем телом к прозрачной стене, напряг память и вздрогнул. На мгновение все предстало перед ним в своих истинных размерах: солнце обратилось шаром, парившим у потолка подземелья, уступы стали полками и столами, а складчатая гора обернулась лестницей. Сам же он — крохотный, как половина мизинца! — был заключен в склеп из хрусталя, прикрытый сверху медной пластиной с изображениями драконов и небесных светил.

* * *

Не успел Конан осознать и оценить значение своей догадки, как со стороны лестницы послышался грохот. Звуки были ошеломляюще гулкими и размеренными, и вскоре показались киммерийцу уже не громовыми ударами, а чудовищным топотом, словно в подземелье спускалась целая армия тяжеловооруженных бойцов, шагавших в ногу по устланной каменными плитами площади.

Но это был всего лишь один человек — титаническая фигура в темной мантии, подобная движущемуся утесу. Лица его, безмерно далекого и огромного, Конан не мог рассмотреть; оно представлялось хаотичным нагромождением каких-то выступов и впадин, промоин-морщин, пещер-ноздрей и расселин-губ. Сами Перворожденные Гиганты, дети Митры, что держат на плечах своих земной круг, не могли бы ему показаться грандиознее и страшнее!

«Хозяин», — с содроганием подумал киммериец. — «Целитель Арруб! Услышал звон упавшего меча и явился посмотреть, кого занесло в подвал ночной порою… Ну, посмотрит — а что затем? Раздавит, как муравья? Прихлопнет, словно жалкую ящерицу? Сунет в бутыль для потехи? Да зальет ту бутыль крепким аргосским вином, сохраняющим плоть и кости долгие десятилетия? Или разразится грозными заклятьями, что превращают человека в ничтожную мышь, в ползучего гада, в прах, пепел?»

Внезапно, глядя в чудовищное лицо, склонившееся над ним, Конан понял, что никакие грозные заклятья не нужны. Он и так был уже жалкой ящерицей, ничтожной мышью, муравьем, бесполезным прахом и пеплом! Что еще мог сделать ему колдун? Как наказать? Только смертью… Но смерти Конан не боялся, а потому, разом успокоившись, сел у хрустальной стены на тряпку — на тот спасительный клочок ткани, что сохранил ему жизнь.