Морок (СИ) - Горина Екатерина Константиновна

— Вот! — зашипела Матильда, указывая вверх пальцем. — Вот!

Все посмотрели туда, куда она показывала, и увидели неприятную картину. Легкий ветерок плавно раскачивал тело пожилого человека, повесившегося на сосне. Огромная связка ключей, закреплённая на его поясе, нежно позвякивала при каждом движении. Закатное солнце золотило плешивую макушку старика, рисуя длинные дрожащие тени на лице, отчего было не совсем понятно, умер он или ещё жив. В какой-то момент казалось, что он посматривает на прохожих, даже как будто слегка улыбается, ощерив дугой чёрный рот.

— Тьфу ты, напугал, — поёжился Богдан.

В этот же момент старик на сосне часто закивал, будто в знак согласия, и мелко затрясся от этого всем телом, словно смеялся.

Маги замерли от ужаса. Нашлась только Лея. Она обошла мертвеца сзади и позвала всех за собой.

На голове «весёлого» старика сидела огромная ворона, которая в этот момент долбила его плешь, пытаясь достать из расщелины черепа кусочек мозга. Все немного успокоились. Богдан деловито по-хозяйски качнул мертвеца, чтобы согнать птицу. Несколько мгновений все стояли, слушая скрип сосновой ветки и брякание связки ключей.

— Надо идти, солнце скоро сядет, мы должны успеть выйти на тракт, — напомнил Ярослав. — В поле после захода делать нечего…

Все поспешили убраться поскорее от качающегося старика. Немного задержался Богдан, но позже догнал товарищей.

— Что ты там так долго возился? — недовольно спросил его Ярослав.

— Я взял ключи, ему-то они больше ни к чему?

— А тебе зачем?

— Пока не знаю, но, чувствую, пригодятся…

— Что? — встряла в разговор Лея. — Ты что-то взял у мертвеца?

— Ключи, — повторил Богдан.

— А ты не боишься, что старик за ними вернётся? Ты его ограбил. Живой человек бы за тобой уже гнался, а мёртвый просто ждёт до темноты?

— Нет, не боюсь, он же мёртвый. Ходить не может, — отшутился Богдан.

Вся группа товарищей смотрела на него сейчас ненавидящим взглядом. Лея ликовала — маги быстро привыкли ей доверять, по её слову сейчас все готовы были уничтожить Богдана, поверив, что тот своими действиями навлёк на них беду.

— Иди скорее, отнеси обратно, — как будто в исступлении кричала Матильда. — Скорее! Мы можем все умереть! Из-за тебя! Неси обратно!

Богдан обвел всех взглядом, словно уточняя, все ли так напуганы, как девушка. У всех на лице был страх.

— Все пойдём, — спокойно сказал Ярослав.

— Нет! — продолжала истерить Матильда. — Пусть он! Пусть один идёт! Он нас всех погубит! Убийца!

— Вместе, я сказал пойдём!

— Посмотри, что происходит, — шепнула Лея Богдану. — Тьма со светом борется. Неужто наши маги так сильны?

— Кажется, они сами ещё не знают, на что способны, — так же, шепотом ответил Богдан.

*** — Вот, какие дела, видишь, то солнце, то опять черно, то ясно, то мгла все застит, — удивлялся Гога.

Гога с Казимиром поглядывали в окошко из уютной теплой корчмы на то, что творится нынче в Краю.

— Да, последние времена в мире приходят, что-то с нами дальше будет? — вздохнул Казимир.

И они чокнулись маленькими стопочками, одновременно запрокинули головы, вливая в себя жгучее зелье и торопливо, сгребя пальцами ворох квашеной капусты, закинули в рты закуску.

* * *

— Погоди-ка, что это за шум? — тревожно засуетилась Аксинья вместо ответа.

И правда, некоторое время где-то что-то сильно грохотало, будто бы гроза, да только не одна, а тысячи гроз соединились в небе, и хозяин каждой из них молотил по небу стальными цепями.

Аксинья вырвалась из комнаты. Обессилевший и уставший за всё это время Иннокентий уселся на стул и совсем было повесил голову.

— Я не понимаю, не понимаю, ну за что? За что, Миролюб, а? Ну хоть ты мне скажи? — обратился он к товарищу.

— Эх, — вздохнул тот в ответ. — Кабы знать. Да только тебя это так сильно гложет, потому что ты думаешь, что это с тобой только так дурно поступили, а остальные вроде как ромашки нюхают да бабочек в полях гоняют. Ты сейчас себя брось жалеть, Иннокентий. Не у тебя одного судьба тяжёлая. Видишь, как матушка-то сказала, что хотела судьбами управлять? Так вот, она и управляет. Не судьбой, Кеша, а судьбами. Мне, думаешь, легче?

— А тебе-то что? Тебя вон как берегут, посадили в избу с магами и друзьями, да ещё охрану приставили, чтобы ничего не случилось. Ты там у себя пока пересидел бы в доме-то, а потом — раз и на троне уже. А мне этот трон и даром не надо, а меня вон гоняют по Краю из дома в дом да убить обещают.

— Это тебе со стороны так кажется, Кеша, — горько вздохнул Миролюб. — Я, можно сказать, тебе завидую — у тебя детство было, мама, ты верил, что обычный и нормальный человек. И все твои беды и невзгоды совсем недавно начались. А я мучаюсь почти с пеленок.

— Да ладно! — деланно удивился Иннокентий. — Врёшь ты всё!

— Не вру. Помнишь, ты рассказывал, что хотел подвиги совершать? Край защищать от врагов? А потом, чтобы барды твоё имя в веках прославили?

— Ну-у, — промычал Иннокентий.

— Так вот. Я бард.

— Да ладно? Какой же ты бард-то? У каждого барда лютня есть! А у тебя я её что-то ни разу не видел.

— Я её тоже давно не видел, почти с рождения. В этом и есть моя печаль.

— Как это?

— Расскажу, пожалуй, с самого начала. Как ты уже знаешь, я родился в семье потомственных сильнейших мощнейших магов. Кем, по-твоему, я должен был стать?

— Магом, конечно!

— Ну, а я родился с лютней в руках. Позор семьи. У великих магов родился бард!

— Ну, ничего страшного, барды же тоже и будущее видят, и лечат, и в войнах помогают. Вообще, насколько я знаю, ни одна война в мире без барда не может быть выиграна, без его песен врагов не одолеть, а без его повестей после войны, никто и не узнал бы, что да как было.

— Да, — Миролюб закрыл лицо руками. — Барды тоже немного маги. Немного. И в любой другой бы семье были бы счастливы, если бы увидели младенца, сжимающего в ручонках лютню. В любой. Но не в моей. Лютню у меня отобрали сразу, срезали вместе с пуповиной, и я до сих пор не знаю, где она хранится.

— Так, может, её и сожгли уже?

— Нет, сжечь не могли, — парировал Миролюб. — Это я точно знаю.

— Откуда такая уверенность? — усмехнулся Иннокентий.

— Ты слышал что-нибудь про эльфов?

— Ну да, мерзкие твари. Но очень умные. И поют красиво. В этом они вам, бардам, чем-то вроде родни приходятся. Тоже магическими способностями обладают, хороши в военном деле и поют.

— Всё так, — кивнул головой Миролюб. — Так вот, если бы мою лютню сожгли или уничтожили, я бы уже был эльфом. Каждый бард, оставшийся без лютни, это — злой и несчастный бард. То есть эльф.

— Да ладно? — удивился Иннокентий.

— Да, именно так. А пока я здесь болтаю с тобой, значит лютня моя где-то хранится далеко под семью замками.

— Но откуда ты знаешь, что ты родился бардом?

— Потому что я помню своё рождение. Я не плакал. Я смотрел в этот мир и видел его и улыбался ему. В основном, люди не помнят своего рождения, не так ли?

— В основном да, но ведь это потому, что они слишком малы и память их не может держать что-то слишком долго?

— Нет, дело не в памяти. Голова ребенка гораздо больше, чем у взрослого, и может помнить больше взрослых людей. Но каждый человек старается забыть момент своего рождения. Каждый, кроме бардов. Потому что большего разочарования в жизни, как родиться на свет, не удержав лютню, нет. Каждый из нас в утробе матери держит лютню, некоторые флейту, но об этих потом. Так вот. Если ты хоть раз видел младенцев. Они появляются на свет с крепко сжатыми кулачками и громким ревом. Точнее сначала появляются, несколько мгновений молчат, а потом, как будто поняв, что произошло, разражаются горькими рыданиями. А рыдают они, потому что вышли из матери без лютни, не удержали её в тех самых крепко сжатых кулачках, потеряли. И вся жизнь их потом — сплошное страдание. А улыбаются они, в основном, тогда, когда слышат музыку. Только в музыке многие из них могут забыться. Ведь сам посмотри: работает человек — напевает, женится — приглашает музыкантов, иначе и не в радость свадьба, умер кто-то — опять музыка звучит, с ней легче пережить горе…. А у барда — лютня всегда с собой! Ему некогда грустить да и не о чем, пока его лютня цела. Поэтому и самый злой бард — это эльф, потерявший навсегда свой инструмент. А самый жалкий — это бард, который не знает, где его лютня.