Холодные песни - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич

Воздух стал тяжелым. Потянуло сыростью и прохладой. Замолкли насекомые. Ветер зашевелил траву и ветви редких деревьев, но было тихо, очень тихо. И будто испугавшись этой тишины, небо громко вздрогнуло и протекло дождем.

– Как ты? – спросила Ульяна.

Девушка не ответила. Сколько ей? Восемнадцать? Меньше? Такая маленькая, а уже мама… и вдова…

Ульяна подумала, что девушка могла бы быть ее дочерью – если бы она родила столь же рано.

Их обступили черные деревца-спички с поломанными ветками. Кусты были общипаны, растения съедены до земли, траву покрывала гадкая слизь. Ульяна боялась признаться, что они потерялись. Но, может, это другой путь – и он тоже выведет их из болота?

Слева за деревьями она увидела бревенчатую хибарку. Избушка-зимовка? Домик отшельника? Что должно случиться, чтобы человек спрятался от цивилизации в этих глухих местах?

Они свернули направо. Перешли вброд неглубокий канал, чувствуя тухлый сернистый запах; на поверхности бурой воды лопались, поднимаясь, пузыри. Впереди раскинулось бескрайнее поле мха. Следы тут же наполнялись водой. Иногда попадались дорожки из положенных вдоль веток. Проходя топкие участки по веточным мосткам, Ульяна и круглолицая раскидывали руки, точно канатоходцы.

Лил дождь. От болота поднимался пар. Спутница всхлипывала.

Они прошли чью-то старую стоянку: костровое место, навес со столом и лавочкой. По вздувшейся столешнице хлестко барабанил дождь. Полянка была истоптана, покрыта раздавленными шляпками сыроежек и подосиновиков. В кустах лежал моток ржавой проволоки.

Круглолицая резко остановилась, присела и спрятала голову между коленей. Она вся сжалась, словно ожидала удара.

– Ты чего? – сказала Ульяна. – Пошли, надо…

И тоже пригнулась, оглушенная трубным вибрирующим криком и тяжелыми хлопками над головой.

Над поляной низко пронесся журавль. Большая птица летела рывками, проваливалась в воздухе под весом добычи. Журавль вытягивал шею, будто старался избавиться от своей же уродливой головы, похожей на усохшую человеческую; яркое красное пятно на лбу напоминало ожог. Длинные лапы вцепились в оторванную руку – тонкую и розовую, как кусок свежего мяса. В прямом клюве болталась знакомая джинсовая бейсболка, принадлежавшая одной из студенток.

Дождь бил по глазам, и Ульяна с муторным облегчением опустила голову. Ее сотрясала крупная дрожь.

Крик птицы разнесся над болотом. Ему ответил другой голос, третий – перекличка.

Ульяна вскочила.

– Пошли! Живо! – заорала на круглолицую.

Девушка послушно поднялась – так, словно ей помогали невидимые веревки. И побежала так же: проседая и подхватываясь. Бедняжка была совсем плоха. Понимала ли она, где находится?

Они бежали. А потом, когда мягкий мох перестал пружинить, осторожно пошли по заливному лугу. Повсюду была вода – сверху и снизу. Ориентиры исчезли, Ульяна забирала вправо – туда, где, казалось, было меньше воды. Взяла девушку за руку и почувствовала, как та напряжена. Круглолицая что-то сказала. Ульяне послышалось: «Ты будешь моей мамой?» Она озадаченно уставилась на спутницу.

– А что твоя мама? – повторила круглолицая с безучастным лицом.

– Моя мама?

– Как она относится к тому, что ты не хочешь детей?

Девушка будто повторяла чей-то вопрос, не вникая в него. Но Ульяна была рада и этому.

– Моя мама… Она полностью меня поддерживает. Она от многого отказалась, когда воспитывала меня, и только после пятидесяти начала жить для себя. Два раза в год путешествует, расцвела, помолодела. Она меня любит, но вряд ли обрадуется внукам, которых придется нянчить. Это правда. И это честно. Она…

Ульяна выдохнула, глянула на круглолицую. Поняла ли та хоть слово?

Случайно наступив на кочку, которая юркнула в сторону, Ульяна провалилась в грязь. Ладонь девушки выскользнула из руки, и круглолицая, не оборачиваясь, побрела вперед.

– Подожди! Помоги мне!

Рядом с Ульяной плавал кусок мха, похожий на толстый темно-коричневый скальп. Земля уходила из-под ног. Правый сапог погружался в болотную жижу. Она выдернула ногу из сапога, но теперь левая нога по колено ушла в пучину – холодную, чавкающую, черную. Ульяна распласталась в хлябкой грязи, вытянулась, выбросила вперед руку и схватилась за влажную землю, за скользкие корни, за пучок травы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Дура! Стой!

Плавучий мох ткнулся в щеку, набился в рот. Ульяна сплюнула комковатую гниль, боднула кочку головой. Ей удалось остановить погружение, и теперь она медленно вытягивала себя из болота. Зацепилась другой рукой за стволик сухого куста, поползла, извиваясь.

Маленькие пальчики ощупывали ее ногу, сначала осторожно, потом потеряли терпение – впились в подколенную ямку. Ульяна рванулась, оставив в трясине второй сапог.

Обессиленная, она выбралась на полоску твердой земли. Рот полнился мерзкой слюной, Ульяна сплюнула и вытерла подбородок, помогая дождю.

Ближняя кочка следила за ней. Отекшее лицо, в котором тонули нос и рот. Белая плоть подергивалась. Красные глазки двигались на тоненьких корешках.

– Чего вылупилась! – закричала Ульяна. – Я не твоя мама!

Она отдышалась и поискала взглядом девушку.

Круглолицая сидела на корточках недалеко от нее, тяжело всхлипывала и разгребала руками мох.

– Паша… – услышала Ульяна, когда подползла поближе. – Пашечка, ты здесь?

– Прекрати! Хватит! Его здесь нет!

Руки девушки опустились.

Ульяна сняла рюкзак, отцепила арендованные болотоступы и, устроившись на плоской широкой кочке, стала прилаживать насадку к правой ступне. Головастая кочка напротив выбросила из воды толстый гибкий стручок, который улегся рядом, будто хвост скорпиона, и, путаясь в жирной черной воде, поплыл к Ульяне. Потянулся к ней свободным концом, белесым обрубком.

Она взвизгнула и перебралась на возвышенность, на которой сидела девушка. Замерла на корточках рядом с полусгнившим пнем, пристально наблюдая за стручком. Кажется, не двигается. Просто всплыл на поверхность. Ульяна занялась болотоступами, тут же вскинула голову – ничего. Тяжелые капли барабанили по застойной воде. Она поставила правую ногу на сетку в пластиковой овальной раме, затянула крепления. Не была уверена, сможет ли ходить в этих штуках, но очень нуждалась хоть в каком-нибудь преимуществе, пускай и мнимом.

Девушка подняла на Ульяну красные, увеличенные слезами глаза. Ее лицо утратило округлость, обострилось по-птичьи.

– Больше никаких фокусов. Отстанешь – брошу, – предупредила Ульяна. – Ясно?

Девушка уронила голову. Сойдет за кивок.

Застегнув левый болотоступ, Ульяна услышала легкие чавкающие шаги, стремящиеся к ней со спины. В ушах звенело, кожа покрылась иголочками озноба. Не хотелось думать, кто так ходит.

– Все! Пошли!

Ульяна схватила девушку за руку и заспешила по кочкам, выбирая те, что казались безжизненными. Не обернулась на крик, рассерженный вой. На примятых стеблях камыша лежал кем-то оброненный шест – недалеко, но Ульяна не клюнула на приманку.

«Там-тонь-там-тонь-там-тонь…»

Струи дождя хлестали в лицо, в воздухе серебрилась водяная пыль, справа и слева, скапливаясь, подступал туман. Рука девушки была холодной, чертовски холодной и скользкой, голоса и плач за спиной стихли, и Ульяна увидела впереди ширящуюся полоску чистого неба.

Кисть спутницы норовила выскользнуть из пальцев – холодная ладошка словно размокла и уменьшилась. Она оттягивала руку Ульяны, как если бы та волокла за собой ребенка. Ульяна боялась опустить взгляд, боялась обернуться. Смотрела только вперед – на радугу, вставшую над деревянной нитью тропы.

Дождь закончился, выглянуло солнце, и в воздухе гулко зазвенели насекомые.

– Мамочка! – хлюпнуло за спиной.

Глядя на радугу, Ульяна разжала пальцы, но крошечная рыхлая ручка не исчезла, а метнулась вверх, и острые ногти – осколки льда – впились в предплечье.

Плохой. Очень плохой

1