Без права на ошибку - Алексей Викторович Вязовский

не касается, а подчиненные у него летают, не касаясь пола?

– Ну Молчанова попрошу, ладно. Николай Семеныч, терапевт фронта, рядышком тут.

– Хорошо, Аркаша. Давай, до встречи.

Я поблагодарил начальника госпиталя и побрел в палату. Надо отдохнуть.

* * *

Приехал за мной вовсе не Дробязгин. Ближе к вечеру меня посетил мой старый знакомый, Дмитрий Иванович Мельников. Вещи он тоже привез, но нес их водитель.

– Здравствуйте, товарищ полковник, – вывел меня из полудремы его голос.

– Здравствуйте, товарищ… старший майор госбезопасности, – это я вовремя заметил, что ромбов у него в петлицах теперь два. – Поздравляю с присвоением очередного звания.

– Спасибо. Вот ваши вещи, Петр Николаевич, – кивнул он водителю, и тот положил на мою кровать аккуратную стопку обмундирования, а рядом поставил пару новеньких сапог. Уверен, с размером не ошиблись… Награды, – Мельников достал из кармана и положил возле сложенной одежды простой солдатский кисет с вышитым желтым котом. Такие на фронт отправляли школьники. – Я жду вас внизу, документы сейчас оформят, не беспокойтесь.

Даже дырочки на кителе под ордена кто-то проковырял загодя. К чему это? Расстреливать повезут? Хотя вряд ли, судя по вполне доброжелательному отношению Мельникова. Мне кажется, если он тебя ни в чем не подозревает, то это примерно как дружба у обычных людей.

Дольше всего я цеплял ордена. У некоторых и к концу войны, когда советская власть щедро осыпала наградами всех причастных и не очень, такого количества не было.

Спустился вниз. Ого, на чем меня повезут! Трофейный «хорьх», блестящий хромом и лаком. На таком не только старшему майору, но и маршалу проехать не зазорно. Вот они, плоды побед.

А выглядит Мельников хреновенько. Поставь нас рядом, не сразу и определишь, кто из госпиталя сбегает на долечивание. Цвет лица с каким-то нездоровым румянцем, в глазах сосудики полопались. Не бережет себя Дмитрий Иванович, на износ работает. Он какого года? Шестого вроде? Тридцать шесть лет всего, а выглядит как пенсионер.

Увидев меня, он даже шагнул навстречу, и я остановился, поняв – хочет сказать что-то.

– Чтобы вы не беспокоились, Петр Николаевич. Ваши действия признаны правильными и соответствующими сложившейся ситуации. Рапорт напишете, и всё.

– Спасибо. Лейтенант Ахметшин…

– Лейтенант Ахметшин Ильяз Равильевич подан в списках на награждение. Звание Героя Советского Союза, посмертно. Комфронта подписал документы.

В переводе на русский – наказывать меня не будут. Награждать тоже. Разрешили жить дальше.

Больше мы ни о чем и не говорили. Так и доехали до штаба фронта. Уже не в землянках и разрушенных избах, а вполне цивильно, почти как в Киеве. В школе какой-то и еще в двух зданиях рядом. Даже коммуналки для комсостава имелись. Меня провели в мою комнату, и я попал в заботливые руки Дробязгина.

* * *

Свежий воздух без паров лизола и хлорки, а также нормальная кровать сделали почти чудо. Утром я чувствовал себя вполне сносно. По крайней мере пока не встал. Да и отдыхать, не подсчитывая для удобства засыпания, сколько человек перед тобой на этой койке умерло, намного приятнее.

– Дробязгин! – крикнул я, и мой ординарец появился будто из воздуха.

– Снедать, тащ полковник?

– Мыться, бриться, завтракать. Тебе задача. Первое, собрать паек посолиднее. Как для себя, Иван.

– Сей же час организуем!

– Брось кривляться, дело серьезное. Машину мне разъездную потом вызови. Часа за два, думаю, управимся, здесь недалеко.

– Я мигом, тащ полковник! – крикнул Дробязгин уже на бегу.

Даже странно, как он обрадовался, что я нашелся, живой и почти здоровый. И даже сам предложил жене телеграмму отправить. К чему бы это? Натворил чего и надеется на заступничество? Что думать, потом узнаю и так.

Разъездную «эмку» Иван нашел еще до того, как я закончил завтрак. Думаю, штаб фронта снабжают получше простых ленинградцев. У меня даже кусочек масла был. Или мне усиленное питание выписали?

Мундир я надел тот, в котором вчера приехал, с наградами, новый, наглаженный. Сапоги, конечно, поменять бы, но где же сейчас те, разношенные по ноге? Небось, какой-нибудь боец радуется приобретению. А мне только прихрамывать, пока нога форму сапога не примет.

Адрес я запомнил. Лиговка, сто сорок один, у Обводного канала. Где воду черпали из проруби и рыбу ловить пытались. Туда и поехали. И только когда мы уже были почти на месте, я сообразил, что номер квартиры не спросил. Ничего, это просто решается. Вон, милиционер на перекрестке стоит. Он и расскажет, что к чему.

Тощий, с прозрачной кожей, постовой Рыбаков показал нам, где находится жилконтора. А дальше всё просто. Полковнику, у которого вся грудь в орденах, трудно отказать в такой пустяковой просьбе. Добрая женщина даже вызвалась проводить нас до места. Постоянно забегая вперед, она торопливо докладывала, как они тут всю блокаду работали – проверяли жильцов, выдавали карточки, опечатывали квартиры и чем-то еще занимались. Наверное, подумала, что я представляю какую-то комиссию.

Вокруг разруха, конечно. Окна выбиты, стены в следах от осколков, на асфальте воронки, кое-как присыпанные, из каких-то квартир вверх тянутся следы копоти от пожаров. И ни одного деревца нигде. Я даже попытался вспомнить. Нет, не видел. Наверное, на дрова порубили всё.

Я задумался и даже не заметил, как мы вошли в подъезд.

– Вот она, двадцать седьмая квартира… Ефремова Софья Николаевна с дочерью, Ниной Викторовной, значит, – сказала представительница жилконторы, стараясь не очень коситься на Дробязгина, державшего вещмешок, довольно сильно пахнущий колбасой.

Надо будет и ей продуктов дать. Да тут хоть по сторонам не смотри, хочется последнее с себя снять и отдать.

– Звоните, – сказал я.

– Так электричество не дали еще, – пожаловалась дама и забарабанила в дверь. – Ефремова! Софья Николаевна! Откройте! Пришли к вам!

Примерно через минуту в квартире раздались шаркающие звуки, будто кто-то шел по полу в лыжах, и дверь приоткрылась. В щелочку, ограниченную натянутой цепочкой, высунулась часть лица моей бывшей будущей тещи.

– Что случилось?

– Вот, к вам, – жилконторщица показала на нас, вновь остановив взгляд на Дробязгине и его драгоценном мешке.

– Вы? – удивилась Софья Николаевна. – Как?..

– Так вы же сами адрес сказали, – объяснил я ей причину вторжения. – Впустите?

– Ой, конечно, как невежливо вышло, – забормотала она, захлопнула дверь, загремела цепочкой и открыла ее настежь, да так резко, что ей пришлось просеменить вслед пару маленьких шажочков. – Заходите, конечно. И вы, товарищ, – кивнула она нашей провожатой, – тоже заходите. Милости просим.

Квартира оказалась почти пустой. Ни стола, ни даже табуреток или каких-нибудь шкафов. Наверняка всё сгорело вон в той кособокой буржуйке. Ничего, главное – живы остались. Барахло наживется как-нибудь.

– Вот, сюда садитесь, – показала Софья Николаевна на кровать, выжившую только по той причине, что железо не горит.

Что-то хозяйку беспокоило, но она играла гостеприимство, пытаясь поставить чайник на спиртовку.

– Дробязгин, давай, – просигналил я начало праздника, и ординарец начал развязывать вещмешок.

– Ой, спасибо, – всплеснула руками теща. – Жаль, что Ниночка…

– Что с ней? – перебил я хозяйку.

– Приболела… Температура… Вот… – и она махнула