Без права на ошибку - Алексей Викторович Вязовский

тело Ахметшина вверх.

Хотелось бы подсобить, но я мог только держаться на ногах, а не таскать что-то. Эх, Ильяз… И в смерти я тебе помочь не могу… Сколько мы с тобой, с той самой ночи на киевской гарнизонной губе? Неполный год? Полковник Епишин, как же. Что ж мне хреново так?

Вылез наружу, с помощью провожатого, конечно. Разогнули Ильязу колени, уже начавшие коченеть, сложили на груди руки. И тут ноги мои опять меня предали, и я опустился на колени. Хочется подумать что-то хорошее на прощание, а в голову лезет всякая ерунда: как мы на чердаке в Киеве книги читали, смеясь над особо вычурными фразами всяких графьев, как он привел Параску с просьбой зарегистрировать брак. И даже как он пришел просить семейную землянку. Вот же дурень, господи! Что-то в глаз попало, наверное, слеза течет, будто я рыдаю. Что за хрень, а?

Достал из карманов документы, мелочовку. Фотография с Параской. И со мной, возле моста, после маскировки. А я свою карточку и не получил, в госпиталь загремел. Надо будет найти, пусть и мне сделают. На память.

– Товарищ полковник! – гаркнул кто-то у меня за спиной. – А я вас ищу везде! Товарищ капитан госбезопасности велел найти вас!

– Боец, как фамилия твоя? – спросил я провожатого, вытирая лицо рукавом.

– Красноармеец Антоненко!

– Спасибо за помощь, Антоненко. Занимайтесь.

* * *

Я к Евсееву не пошел. Еще чего не хватало. Нет, будь он ранен, вопросов не имел бы. Но как я выяснил у посыльного, ничего со Степаном не случилось. Стреляли, воевали, но не более. Так что я сел на пенечек и стал ждать.

Вот мне интересно, откуда же исходил тот самый приказ, чтобы меня ни в какие приключения не пускали? Даже прикидывать не берусь. Мне такая забота, конечно, душу греет, но вот так…

Особист мчался ко мне на всех парах, будто скорость его встречи со мной могла что-то изменить из случившегося. Еще охлопывать бы начал, проверяя целостность костей. Я не выдержал, прикрикнул даже на него:

– Что ты вокруг меня, как возле девицы на выданье пляшешь? Давай докладывай.

– Ильяз? – спросил он очевидное, глядя на отдыхающего в последний раз на травке Ахметшина.

– Погиб, но приказ выполнил. Это он взорвал «Дору»… – махнул я рукой в сторону пушки. – Надо было вчера всё сделать, на хрен она нужна, железяка эта.

– Петр Николаевич, это всё эмоции. Не надо эти слова еще где-нибудь повторять. У нас был приказ – уничтожить в случае опасности. Мы это сделали. На этом разговоры заканчиваются. По обстановке. Силами батальона охраны нападавшие большей частью уничтожены, частично рассеяны. В плен захвачено шесть военнослужащих. Уничтожено, предварительно, до роты.

– Наши потери? Мне немцев не жалко, хоть и все бы здесь легли.

– Батальон охраны – двадцать два убитыми, тринадцать тяжелораненых, тридцать семь легко. Потери саперов уточняются. Вам бы в медсанбат, товарищ полковник. Плохо выглядите.

– А должен хорошо? С чего бы?! – я вдруг сорвался на ни в чем не виноватого Евсеева. – Извини, Степан Авдеевич. Сам видишь… Ильяза жалко. Мы с ним с самого начала считай. Нет, не поеду я никуда. Отлежусь… Там видно будет.

– Ничего страшного, – совершенно спокойно ответил особист. – Ну хоть так. Отдохните, пожалуйста, я прослежу тут…

* * *

Через пару часов мне стало так худо, что я уже готов был принять любую помощь. Голова болела, тошнило, и слабость – казалось, пальцем пошевелить и то трудно. И я согласился на медсанбат. Один хрен, толку тут от меня никакого, одни хлопоты – принеси, подай, переверни, из ложечки накорми.

Сопровождали меня, конечно, не как комфронта, но и не в кузове «полуторки» вповалку, как большинство раненых. Что-то посередине. В «эмке» повезли, на которой приехал кто-то из штабных подводить итоги моего столь короткого и, вне всяких сомнений, бесславного руководства всей этой затеей. Впрочем, глянув на мою бледную физиономию, начинающую зеленеть от бесконечной тошноты, высокий чин понял, что разговаривать тут не с кем. Я даже глаза не открывал, чтобы посмотреть, кого прислали. Услышал только бормотание Евсеева и ответ: «Да везите, конечно, что вы его тут держали до сих пор?» Постелили шинельку чью-то и помчали по буеракам.

В медсанбате, как обычно – сортировка, где меня весьма справедливо включили в ту часть ранбольных, которые и подождать могут. Потом, когда очередь дошла, выяснилось, что как раз здесь мне делать нечего, а надо такого перевозить в госпиталь фронта. И я переместился еще раз, на этот раз в «полуторке», но на носилках, не вповалку.

Что госпиталь фронта, что медсанбат – один бесконечный дурдом. Везде перебор этих самых ранбольных, нехватка персонала, засыпающего на ходу. Запах крови, гноя, лекарств, дезинфекции, нечистот, крики боли – и постоянное движение. И я был рад, когда мне определили место в палате, да не в проходе, а у стены. Даже про кормежку не вспоминал. Куда мне есть? Всё равно наружу вылетит. Так что и осмотр врача я запомнил плохо – будто в мареве каком-то. Меня спрашивали, я отвечал.

Но вот когда я выспался, да еще и начал пить какие-то невкусные, а оттого, наверное, очень полезные порошки, а мою задницу издырявили болючими уколами, то воспрял духом. Подумал, что нечего мне здесь делать. И попытался встать. Лучше бы не пробовал. Оказалось, что улучшение состояния мне только казалось. И я отмерил себе еще три дня в этом пекле, чтобы встать на ноги и умотать отсюда куда подальше.

Встать я смог и даже добрался до кабинета начальника госпиталя. Там я повел себя очень некрасиво: начал требовать связи со штабом фронта, доказывать что-то и даже козырял наградами и должностью. Мне потом самому стыдно стало. Но своего я добился. На ироничный вопрос, не с командующим ли меня соединить, я ответил утвердительно. И через пять минут, почти развалясь на стуле в кабинете военврача первого ранга Телятника, я уже услышал в трубке знакомое:

– Приемная.

– Масюк, это Соловьев. Михаил Петрович на месте? Доложи обо мне, что с пушкой… выполнили приказ, короче.

Начальник госпиталя встал и зачем-то начал усиленно изучать пейзаж за окном. Ничего там интересного, из моей палаты вид такой же.

– Комфронта в Москве. Про пушку твою знают уже все. А ты где? Тебя тут обыскались. Письма от жены у меня в ящике лежат.

– В Ленинграде, в восемьдесят восьмом эвакогоспитале, на Васильевском острове. Слушай, найди Дробязгина, пусть привезет сюда, что там надо. И в медслужбе попроси организовать мне лечение на месте. Здесь и без меня есть кем заниматься.

– Начальник медслужбы тоже в Москве. Вот Вишневский есть.

– Вишневского не хочу. У меня контузия, резать ничего не надо.

Фамилия главного хирурга фронта заставила начальника госпиталя напрячься еще сильнее. Вроде бы Сан Саныч – мировой мужик. Или это когда службы дело