Без права на ошибку - Алексей Викторович Вязовский

прикидывал маршрут движения нашего отряда, наверное, мысленно представляя обстановку на штабной карте. Колдовал, короче. Мы с Нижинским только смотрели на все эти зигзаги, сопровождаемые невнятным бормотанием и хмыканьем.

Потом последовал сеанс связи с высоким начальством, постановка задачи исполнителям и выдвижение сборного отряда вперед. Возглавил банду, состоящую из неполного взвода саперов, отделения минометчиков, вооруженных аж двумя ротными пятидесятимиллиметровками, и пяти разведчиков, Нижинский. А про меня было отдельное замечание – никуда не пускать. То есть мне сидеть на месте и не высовываться. И чтобы не было сомнений – повторили это дважды.

Чует мое сердце, скоро тут от любимого мною начальства не протолкнуться будет. Мало им было батальона немцев, о чем непременно должен рассказать товарищ Левитан вместе с напарницей Высоцкой, так теперь там же и те же генерала захватили. За таким и кинохронику ждать можно, будут унижать Херцога всеми доступными способами. А как же, наш народ должен знать о своих победах.

А я, коль скоро выдалась свободная минутка, решил немного подремать. А пришлые ребята пусть занимаются… Всё равно я изменить уже ничего не смогу.

* * *

А утром приехал Викторов. Тоже не сам. Командарму одному разве что в сортир положено, да и то, если подумать, не всегда. Так что народу прибыло – и вооруженное сопровождение, и адъютант, связисты, опять же, особисты. И фронтовая кинохроника, возглавляемая, конечно, членом Военного совета Холостовым. Бригадный комиссар жизнерадостно ускорял полусонных киношников. Уж из каких коек этих деятелей вытащили так срочно – не знаю. Но пришлось уступить этим гаврикам, пока они заставляли окружающих позировать и так, и сяк, выстраиваясь каждый раз в новом порядке. Даже меня привлекли, правда, узнать на экране смогут те, кто хорошо знает, как я выгляжу со спины.

А так как из всех участников секретной операции на месте оказались только Дудник и Дробязгин, то их улыбающиеся лица скоро будут известны всем посетителям кинотеатров. Это в случае, если хронику запустят в народ. Хотя я препятствий не вижу.

Мы с Викторовым эту бестолковую суету быстро покинули и пошли ко мне в блиндаж. Иван Михайлович сел за стол, оперся спиной о стену и замер, прикрыв глаза. Такое впечатление, что с момента нашей последней встречи он, если и спал, то очень немного и сильно давно. Лицо у него было сероватого оттенка, а черные круги под глазами создавали впечатление, что совсем недавно он с кем-то крепко выяснял отношения.

Кстати, несмотря на должность командарма, хоть и с приставкой и. о., Викторов остается до сих пор полковником. Очень смешно получается – звания у нас одинаковые, а должности… считай, полк, дивизия… на три ступеньки выше он. Да я не в обиде. И с батальоном еле справляюсь, даже таким куцым, и потому только, что и служба знакомая, и задачи, в общем-то, не самые сложные. Тут любой бы потянул, кто хоть немного понимает, что делать надо.

– Петр Николаевич, будь добр, скажи, пусть чаю принесут, – не открывая глаз, попросил Викторов. Не приказал. Хотя мог бы.

– Может, и перекусить?

– Да, пожалуй.

Я выглянул наружу и позвал Дробязгина, который как раз нашел очередную порцию ушей, готовых послушать, как Ваня сокрушил неисчислимые полчища фашистов и в одиночку почти взял Рейхстаг.

Но ординарец задерживать с чаем не стал, притащил всё так скоро, что у меня даже закралось подозрение, что он такое предвидел, подготовил загодя, а сейчас просто достал из укромного местечка.

– В Москве херня какая-то творится, – вдруг сказал Викторов, отхлебнув из кружки. – Микояна, говорят, арестовали.

– Не слышал, – осторожно ответил я. За Викторовым я никаких поганок не знал, но на такие темы лучше ни с кем не разговаривать. И за меньшее схлопотать можно…

– Сын его, говорят, какой-то четвертый рейх сколотил, дети… всяких… Девчонку застрелили, прямо в центре Москвы… – Иван Михайлович помолчал, отломил кусочек серого хлеба, лежавшего на столе, поднес его ко рту и опустил руку, устало засопев.

Я осторожно вытащил из его пальцев кружку с чаем и отодвинул подальше, чтобы Викторов случайно не облился. Сейчас бы уложить его, да ведь начну двигать, обязательно разбужу.

Через минуту примерно скрипнула дверь, и в расширяющейся щели появился адъютант командарма, который даже начал открывать рот, собираясь сказать что-то несомненно важное, но тут же увидел спящего начальника и скрылся из виду.

И тут раздался низкий гул, за ним еще один, посильнее, и железная кружка на столе торжествующе звякнула, слегка подпрыгнув. И еще раз, через короткое время, чуть громче.

– Что? Уже? – встрепенулся Викторов. – Думаешь, наши?

– Одиннадцать вагонов спецбоеприпаса, – сказал я. – Не шуточки. Там один снаряд семь тонн весит.

Глава 18

Командарм уехал. У него и без меня забот полон рот. Да и что бы он сделал? У нас тут до сих пор ничего особого не происходит. Нет линии соприкосновения, потому что местность предполагает действия небольших подразделений. Ни танки не пройдут, ни артиллерии разгуляться негде. Охраняем собственноручно установленные мины. Даже через проход, который после массовой сдачи немцев хотели использовать, и то от силы батальон втиснуть можно. И смысла ковырять никакого нет. Не то там окружение. Пара дивизий, сильно побитых в боях. Их бы давно задавили, да нечем. Не Сталинград.

Я похлебал почти пустого кулеша с куском серого хлеба. Уж что они там в тесто мешали, лучше не знать. Мало того что из него можно скульптуры лепить, так и в желудке потом камнем лежал. Но я привычный, мне что угодно внутрь засунуть можно, переварится. Потом лег поспать, поворочался. Не шел сон.

Сейчас больше всего хотелось, чтобы люди, которых я послал на задание, вернулись. Может, раненые, побитые, замотанные – но вернулись. Пришли назад. Самое хреновое в должности командира – посылать людей на смерть. Ты это знаешь, и они – тоже. А потом ты пишешь письма их родным – одно, второе, десятое. Под словами «Ваш сын, муж, отец погиб смертью храбрых в бою за высоту, которая никому не нужна» ставишь подпись – и погано становится. Каждый раз. Скорее бы уже закончилась эта командировка, вернуться к трем подчиненным, трястись в раздолбанных машинах по бездорожью, ругаться с генералами и полковниками – только не писать эти письма, которые отжирают каждый раз кусок сердца.

* * *

Как ни ждал, но появление наших пропустил. Невозможно бдить постоянно.

Восемь человек вернулись той же дорогой. Во главе с майором Нижинским. Хотя не знаю, можно ли так сказать. Тащили его на волокушах, и мог он только тихо ругаться и стонать. Собственно, ранеными были семеро из возвратившихся. Но разведчик – самый тяжелый. Два пулевых в живот. Раны грязные, уже давние, так что насчет шансов – не знаю. Нечего гадать.

Завертелась суета: начали готовить транспорт, по новой перевязывать раненых, кормить. А