Барчестерские башни - Антони Троллоп

И она продолжала его оскорблять, а он продолжал терпеть.

— Пожертвовать всем миром ради любви! — сказала она в ответ на новые банальные признания.— Как часто это говорилось и всегда было ложью!

— Ложью? Вы говорите, что я вам лгу? Вы говорите, что моя любовь — подделка?

— Конечно, подделка, лживая, как отец лжи,— если ложь нуждалась в отце, а не создала сама себя в день сотворения мира. Вы готовы пожертвовать всем миром ради любви? Давайте посмотрим, что же вы принесете в жертву. Брачные клятвы меня не заботят. Негодяй (как вы любезно его назвали), которого я клялась любить и чтить, так низок, что думать о нем можно лишь с отвращением. В судилище моего сердца я развелась с ним. И для меня этот развод так же действителен, как если бы дряхлые лорды несколько месяцев смаковали подробности его распутной жизни. Мнение света меня не заботит. Будете ли и вы так же прямодушны? Введете ли вы меня в свой дом как свою жену? Назовете ли меня миссис Слоуп перед лицом епископа, настоятеля и пребендариев?

Измученная жертва молчала, не зная, что ответить.

— Как? Вы этого не сделаете? Объясните тогда, какой же частью мира вы жертвуете ради моих чар?

— Если бы вы были свободны, я завтра же ввел бы вас в свой дом и не пожелал бы большего счастья!

— Я свободна! — воскликнула она, в увлечении чуть было не вскочив с кушетки. Ибо если ее нежность к клерикальному поклоннику была притворством, презрение и насмешка, с которыми она говорила о любви и браке вообще, были искренни.— Я свободна, свободна, как ветер. Так что же, берете вы меня такой, какая я есть? Вы ведь хотите этого: принесите же мир в жертву и докажите, что вы настоящий мужчина.

Мистеру Слоупу следовало бы поймать ее на слове. Она отступила бы, и все преимущества были бы на его стороне. Но он этого не сделал. Он просто стоял вне себя от изумления, время от времени проводя рукой по рыжим прямым волосам, глядел на ее пылающее лицо и думал, что с каждым мгновением ее чудесная красота становится все чудеснее.

— Ха-ха-ха! — расхохоталась синьора.— Мистер Слоуп, никогда больше не обещайте жертвовать миром. Тем, кто достиг совершеннолетия, пора забыть подобные нелепости. Нам же с вами, если в нас еще живы проблески любви, если в нашей груди еще ютятся остатки страсти, следует распоряжаться своими ресурсами лучше. Наша premiere jeunesse[25] миновала. Мир — весьма приятное место. Во всяком случае, ваш мир. Сколько в нем выгодных приходов, а то и епархий! Ну, признайтесь же: подумав, вы решили не жертвовать ими ради улыбки хромой женщины?

Ответить ему было нечего, и он молчал, пытаясь сохранить подобие достоинства.

— Ну, не дуйтесь на меня! — сказала синьора.— И не сердитесь, что я доказала две-три избитые истины. Увы, мир, каким узнала его я, преподал мне немало горьких истин! Ну, скажите же, что я прощена. Разве мы не друзья? — И она снова протянула ему руку.

Мистер Слоуп сел на стул возле кушетки, взял протянутую руку и наклонился к синьоре.

— Ну вот,— сказала она с самой ласковой и нежной улыбкой, устоять против которой мог бы лишь человек, закованный в тройную броню,— запечатлейте свое прощение тут.— И она поднесла руку к его губам. Он принялся целовать эту руку, а сам наклонялся все ниже, точно желая запечатлеть свое великодушное прощение не только на предложенной ему руке. Однако синьора сумела умерить его пыл. Этот бедный капеллан оказался столь легкой добычей, что с него было достаточно и ее руки.

— Ах, Маделина! — пробормотал он.— Скажите, что вы любите меня... Вы... вы любите меня?

— Тсс! — ответила она.— Я слышу шаги мамы. Наш tete-a-tete был чудовищно долгим. Вам пора идти. Но ведь мы скоро вас снова увидим, не так ли?

Мистер Слоуп обещал прийти на следующий день.

— И, мистер Слоуп,— продолжала она,— ответьте мне на мою записку. Вы все еще держите ее в руке, хотя за эти два часа так и не соизволили ее прочесть. Она о школе дня господня. Вы знаете, как мне хочется видеть здесь детей. Я даже повторяю катехизис. Устройте это поскорее. Детишек, во всяком случае, я буду учить покорности их духовным пастырям и наставникам.

Мистер Слоуп не стал говорить о школе дня господня и, попрощавшись, отправился домой с грустным сердцем, смятенным духом и нечистой совестью.

ГЛАВА XXVIII

Миссис Болд у доктора и миссис Грантли в Пламстеде

Читатель помнит, что мистер Слоуп оставил свое billet doux[26] в доме миссис Болд и ему сообщили, что оно будет переслано ей в Пламстед в тот же день. Архидьякон и мистер Хардинг были в городе и на обратном пути заехали за вещами Элинор. И служанка, вручив кучеру маленькую корзинку и большой аккуратно завязанный узел, подала в окно кареты эпистолу мистера Слоупа. Сидевший у окна архидьякон взял письмо и тотчас узнал почерк своего врага.

— Кто оставил это письмо? — спросил он.

— Его занес сам мистер Слоуп, ваше преподобие,— ответила девушка.— Он все спрашивал, получит ли хозяйка его нынче же.

Карета тронулась, и письмо осталось в руке архидьякона. Он глядел на него, как на корзину с гадюками. Он испытывал такое отвращение, словно уже прочел письмо и нашел в нем разврат и атеизм. И по примеру многих мудрецов в подобных обстоятельствах он немедленно осудил ту, кому письмо было адресовано, точно она заведомо была particeps criminis[27].

Бедный мистер Хардинг отнюдь не хотел потворствовать близости мистера Слоупа с Элинор, однако он готов был бы любой ценой скрыть это письмо от зятя. Но было поздно. Архидьякон держал письмо в руке и насупился так, словно знал, что оно содержит восторженные излияния счастливого любовника.

— Мне очень тяжело,— сказал он наконец,— что это происходит под моим кровом.

В словах архидьякона, несомненно, отсутствовала логика,— раз он пригласил свояченицу погостить у себя, где же еще могла она получать свои письма? А если мистер Слоуп соизволил написать ей, его письмо, естественно, должны были переслать туда, где она гостила. К тому же приглашение — Это уже залог уважения к гостю. Пригласив миссис Болд под свой кров, он показал, что считает ее достойной пребывать под этим кровом, и было жестоко и несправедливо с его стороны жаловаться, будто она осквернила святость его дома, хотя она была тут совершенно ни при чем.

Мистер Хардинг понимал это, и понимал, что, выразившись так о своем крове, архидьякон оскорбил и его, как отца Элинор. Да, Элинор получила письмо от мистера Слоупа, но почему это оскверняло чистоту домашнего очага доктора Грантли? Его возмутило подобное суждение о его дочери, и он решил, что, даже став миссис Слоуп, она все равно останется для него самым любимым существом в мире. Он чуть было не высказал этого вслух, но сдержался.

— Вот! — сказал архидьякон, протягивая тестю столь задевшее его послание.— Я не собираюсь развозить его любовные цидулы. Вы ее отец и имеете право поступить с этим письмом по своему усмотрению.

Архидьякон подразумевал, что мистер Хардинг имеет право вскрыть и прочесть письмо, а затем в случае необходимости принять соответствующие меры. По правде говоря, доктор Грантли, несмотря на свое добродетельное негодование, очень хотел бы узнать содержание письма. Разумеется, сам он вскрыть его не мог, но попробовал намекнуть мистеру Хардингу, что отец Элинор имеет на это полное право.

Однако мистер Хардинг не внял его намеку. Его отеческая власть над Элинор кончилась, когда она стала женой Джона Болда. Ему и в голову не приходило следить за ее перепиской. А потому он просто спрятал письмо в карман, жалея только о том, что волей судьбы ему пришлось сделать это с ведома архидьякона. Они долго ехали молча, а потом доктор Грантли сказал:

— Пожалуй, будет лучше, если его отдаст ей Сьюзен. Она лучше вас или меня сумеет объяснить сестре, насколько ее позорит подобное знакомство.

— Мне кажется, вы очень несправедливы к Элинор,— ответил мистер Хардинг.— Она ничем себя не опозорила и, полагаю, никогда не опозорит. Она может переписываться с кем хочет, и я не вижу, как можно осуждать ее за то, что она получила письмо от Слоупа.

— Я думаю,— сказал доктор Грантли,— вы не хотите, чтобы она вышла замуж за этого человека. Вероятно, вы согласитесь, что таким браком она опозорила бы себя?

— Я не хочу, чтобы она за него выходила,— ответил мистер Хардинг, совсем расстроившись.— Мне он не нравится, и я думаю, он будет плохим мужем. Но если Элинор за него все-таки выйдет, я не вижу, что тут будет позорного.

— Боже великий!— воскликнул доктор Грантли и отодвинулся в самый угол. Мистер Хардинг больше ничего не сказал, но начал наигрывать погребальную песню воображаемым смычком на воображаемой виолончели, которая вряд ли поместилась бы в карете, и продолжал играть этот мотив со всевозможными вариациями, пока они не прибыли в Пламстед.

Архидьякон меж тем предавался грустным размышлениям. До сих пор он всегда видел в тесте своего верного сторонника, хотя и знал, что боец он никуда не годный, ибо ему совсем чужд воинственный дух. Прежде он не боялся, что мистер Хардинг может переметнуться в стан врага, хотя и не ждал от бывшего смотрителя доблестных подвигов на поле брани. И вот оказывается, что Элинор своими хитростями совсем одурачила и сбила с толку отца, лишила его способности здраво рассуждать, заставила изменить прежним склонностям и вкусам и принудила примириться с человеком, чье высокомерие и вульгарность еще совсем недавно были бы для него невыносимы. То, что Элинор и мистер Слоуп уже обо всем договорились, было очевидно. Даже мистер Хардинг был, по-видимому, обо всем осведомлен. Во всяком случае, он подозревал об их сговоре и готов был его санкционировать!