Эхолетие - Андрей Сеченых

– Бог в помощь, – Лёшка уже стоял за его спиной и нагло на него таращился,– и пламенный привет работникам ЖЭКа.

Дворник повернулся и, подслеповато пощурившись, буркнул:

– А, журналист… и вам не хворать, – и вновь отвернулся к контейнеру с безразличным видом. Разговор был явно окончен.

– Мы хотели бы, чтобы работник коммунальной службы уделил нам несколько минут, – Лёшка не сдавался. – Просто зададим несколько вопросов, получим ответы и на этом всё.

Старик повернулся еще раз, снял одну рукавицу, почесал кончик носа и расстроенно ответил:

– Просто беда с вашим поколением. Я же вам в тот раз сказал, что толком ничего не знаю, а придумывать ничего не хочу. Вам что, для галочки надо? Так сходите в соседние дворы, там много таких домов. Может, кто и захочет языком почесать, а у меня дел невпроворот.

– Дед, не хочу обидеть, но вот он, – Лёшка кивнул в сторону Поля, – представитель французской газеты. Ты хочешь, чтобы у них написали о негостеприимных советских дворниках? Тебе же потом придется оправдываться и отвечать на вопросы представителей власти.

Поль молчаливым солидным кивком подтвердил слова друга.

– Ну что за напасть, – старик горестно вздохнул и с сожалением посмотрел на мусор, – дайте пару минут – я закончу, потом поговорим. – И не дожидаясь согласия, взял веник в руки, продолжил очищать им пространство возле контейнеров. – Жильцы спешат иногда, кидают мусор как попало, вот мне и приходится лишнюю работу делать.

Лёшка, в ожидание интервью, закурил сигарету и спокойно наблюдал за тщательной уборкой старика. «Действительно, старик не прост. Вроде русский, а убирается как немец – ни соринки, ни пылинки… чудеса».

Наконец, дворник закончил с мусором, снял перчатки и повернулся к молодым людям:

– Спрашивайте, что хотели. Если смогу, то отвечу.

Самойлов встрепенулся, хотел пижонским щелчком отправить окурок «Опала» в бак, но, зацепившись за колючий взгляд старика, передумал, подошел вплотную к контейнеру и аккуратно выбросил в него сигарету. Тем временем Дюваль достал из портфеля тетрадь, важно щелкнул ручкой и сообщил:

– Здравствуйте, я Поль Дюваль, сотрудник газеты «Тур Суар», собираю исторический материал о вашем городе, – у него заметно прибавилось акцента и даже букву «р» он начал сильно грассировать, картавя её на французский манер, – а это мой камарад, пардон, товарищ, Алекс. У него курсовая работа на эту же тему, и он любезно предложил объединить усилия. Вы нам поможете? – Поль улыбнулся самым милейшим образом так, что едва не хрустнули на носу очки.

Дворник нахмурился:

– Даже не знаю, чем вам помочь…

В это время во двор вошла пожилая семейная пара и направилась к ближайшему подъезду. Лёшка слегка потянул Дюваля за рукав:

– Поль, если хочешь, можем у жильцов поспрашивать, – и он показал рукой на медленно идущих стариков, явно демонстрируя свое намерение немедленно к ним обратиться.

Но неожиданно дворник его опередил:

– Молодые люди, давайте договоримся. У нас тут двор тихий, шума не любит. Зачем вы мне соседей будоражите? Ладно… пойдемте ко мне поднимемся, я вас чайком угощу, поговорим, Бог с вами, да и попрощаемся по-людски, – он снова, не дожидаясь ответа, показал им чуть сгорбленную спину и зашаркал наискосок через двор в желтое трехэтажное здание, чудом уцелевшее со времен войны.

Подниматься наверх не пришлось. Квартира располагалась на первом этаже, за ветхой дверью, обитой дерматином. В крохотном коридоре было не развернуться, поэтому первым вошел хозяин, снял клеенчатый фартук, ватник, разулся и только после этого Поль и Лёшка смогли войти и быстро скинуть верхнюю одежду.

– Проходите, присаживайтесь, я только руки помою и чайник поставлю, – дворник прошел в ванную комнату.

Молодые люди огляделись. Сказать, что обстановка была скромной, значит, ничего не сказать. Скорее подошло бы определение «убогая», да вот незадача, всё было предельно чисто и аккуратно расставлено. В маленьком зале под зеленым абажуром стоял круглый стол, накрытый белой линялой скатертью, невероятно старой, но хорошо выстиранной и выглаженной. Вокруг него два стула с причудливо изогнутыми спинками, таких уже лет пятьдесят не выпускали в СССР, выцветшие от солнца, но добротные. Не менее старый двухстворчатый шкаф под потолок, небольшой комод и старинная панцирная кровать с металлическими спинками, увенчанными круглыми железными набалдашниками, составляли весь интерьер комнаты. Зеленоватые обои в стиле пятидесятых не хвастались обилием фотографий и календарей. На одной стене на уровне глаз была прибита полка с газетами, журналами и книгами, часть из которых стояла корешками к стене. Лешка заинтересовался, приблизился и прочитал названия книг, которые были поставлены в ряд обычным образом. В основном это была техническая литература, книги по столярному делу, руководство по уходу за цветниками, ремонту мебели. Когда же Лешка тронул перевернутые книги, глаза едва не выкатились из орбит: в руках он держал томик Гегеля «Наука логики», тысяча девятьсот двадцать девятого года издания. Пару лет назад он пытался штурмом прочитать это произведение, но смог дойти только до второй книги «Учение о сущности» и сдался. Ему невозможно было понять «движение Абсолютной Идеи в её инобытии». Самойлов тогда решил, что если вдруг судьба его закинет в тюрьму, то там первые лет десять с Гегелем ему не придется скучать. Лёшка поставил книгу на место и машинально взял первый попавшийся журнал небольшого формата. Им оказался атлас СССР тысяча девятьсот тридцать четвертого года выпуска. Атлас открылся на транице с названием «Ленинградская область». Лешка озадаченно пролистал его и тоже положил на место.

Зашаркали приближающиеся шаги, и в комнату, с самоваром в руках, вошел дворник, поставил его на стол, зажег лампочку в абажуре и задернул белые занавески, закрывавшие нижнюю половину окна. Старик умылся и немного посвежел, хотя спутанная седая борода, начинавшаяся практически от нижних век, и такие же серые волосы тут же компенсировали свежесть ветхостью.

– Мда…, дед, скажи, тут что «Мосфильм» снимает кино? – Лёшка еще раз окинул комнату взглядом. – У меня такое ощущение, что если открыть дверь, то за ней будет стоять красноармеец в буденовке и с винтовкой Мосина в руках. Кто тут живет? – Он глянул на самовар и иронично кинул: – Агрегат на углях?

Дворник спокойно пропустил шутку мимо ушей и терпеливо объяснил:

– Никакие фильмы здесь не снимаются. Я здесь живу. Просто бобылем живу и покупать обстановки мне не для кого. А этого вполне на мой век хватит. Самовар, кстати, электрический, – он продемонстрировал штепсель, – вы, надеюсь, знаете, что такое электричество? – он усмехнулся и нагнулся под стол в поисках розетки.

Лёшка состроил выразительную гримасу Полю, сидевшему за столом: «Я ж говорил, дед еще тот фрукт».

– А книги кто читает?

– Родственника книги, – донеслось из под стола, – он умер, а книги остались. Так и стоят с тех пор, – сначала появилась голова дворника, потом рука оперлась на столешню и вытянула всё туловище. Он встал, покряхтел и вышел на кухню. Когда он вернулся, то в руках его были три стакана в стальных подстаканниках, заварной чайник и пачка печенья.

– Ну вот, чем богаты… – сильные руки ловко расставили посуду на столе, и он присел на свободный стул. И тут же обратился к Лёшке: – Если не трудно, возьмите табурет на кухне.

– Всё в порядке, я пока постою.

Дед безразлично кивнул головой, сел прямо и сложил руки на коленях. Под зеленым абажуром Лёшка впервые мог рассмотреть его лицо, совершенно обычное для старика, с красным покрывалом кровеносных сосудов на щеках и кустистыми жесткими бровями. Грубые роговые очки с треснутой дужкой плотно сидели на немного горбатом носу. На вид ему можно было дать лет под девяносто, правда, сбивали с толку глаза – серые, подвижные и очень цепкие. Дворник был среднего роста, но всё же сутулился, что было типично в основном для высокорослых людей. Мозолистые, огрубевшие руки носили красноватый оттенок, но ногти на удивление были достаточно ровно подстрижены. Дед сжал кулаки, и крупные вены мгновенно оплели их синими канатами от пальцев до локтей.

– Забыл представиться, – откашлялся дед. – Игнатьев Михаил Сергеевич. По-простому дед Михаил, ну, по крайней мере, так меня все зовут. Задавайте ваши вопросы.

Поль посмотрел на друга, открыл тетрадь, достал шариковую ручку и начал первым:

– Михаил Сергеевич, нас интересует период с тридцатого по сороковой год. Но для начала расскажите о себе. Мы, французы, считаем, что история это прежде всего и есть люди.

Дворник провел рукой по бороде и грустно усмехнулся:

– Моя жизнь вам будет совсем не интересна. Это не та история, которую вы ищите. Родился я в пятом году здесь, в Лисецке, в этой вот квартире. Отец погиб в гражданскую, мать пережила его всего на десять лет. Я заболел туберкулезом и тоже должен был их догнать, но почти сразу перед войной меня забрал в Ленинград двоюродный брат отца, и я жил у него. Потом война, блокада, дядя погиб на фронте, я неожиданно выздоровел и вернулся в Лисецк. Вот с тех пор так и живу здесь. Видимо и помру здесь. Жениться не успел, кому туберкулезник нужен? Детей не завел. Вот, собственно, и вся история. Я вас предупреждал, скучновато получится, писать не о чем.