Эхолетие - Андрей Сеченых

Вторая гильза легла в пепельнице параллельно первой. В комнате наступила тишина, нарушаемая только ходиками, висевшими на стене, и далеким мычанием коровы. Лёшка, прислонившись к деревянной стене, молча покуривал с отстраненным взглядом, Поль же напротив, слушал рассказчика, приоткрыв рот, и по нему было явно заметно, какой ворох вопросов он уже приготовил.

– Василий Иванович, а что потом было? Моего деда казнили? А где казнили? А когда?

Сорока с сожалением пожал плечами и немного приподнял белёсые брови:

– Я ж говорю, я бухгалтером был, а не опером… – Он дотронулся до кончика носа и прикрыл зевок ладонью. – Мне никогда не докладывали, а спрашивать о подобном в те времена было не принято.

Поль растеряно оглянулся на Лёшку, а тот как будто ждал паузы, встрепенулся и одарил широчайшей улыбкой Сороку:

– Василий Иванович, спасибо! Вы нам очень помогли, только у меня рацпредложение – ваша картошечка с грибами, а наша колбасочка, а? А то я с ума от запахов сойду.

– И то верно, молодежь, а то мы как не русские сидим, – он встал и пошел к плите, чуть прихрамывая на правую ногу.

Лёшка в ответ на вопросительный взгляд Поля вытянул руку в его сторону, открытой ладонью вперед: «подожди, не суетись». Он встал, достал из сумки бутылку водки и уверенно поставил ее на стол, после чего вытащил батон хлеба с колбасой и догнал хозяина со смешком:

– А мы тут не все русские, – намек был насчет Поля. – Василь Иваныч, где у вас нож? Я колбаску пока настрогаю.

Сорока милостиво кивнул, то ли в сторону ящика с ножами, то ли соглашаясь на плотный завтрак с дегустацией спиртных напитков. Ровно через пять минут они дружно завершили приготовления к нехитрой трапезе, и вот Лёшка, уже сидя за столом, наполнил три рюмки и подвинул их Полю и хозяину. Сорока лихо, по-молодецки махнул водку, немного откинувшись назад, Дюваль даже не прикоснулся к рюмке, а Самойлов едва пригубил и накинулся на жареную картошку с грибами.

Под бесхитростные разговоры время текло не спеша. В пустой болтовне под закусочку было убито не меньше получаса. После третьей рюмки Сорока как-то напыжился и покраснел, его речь стала более агрессивной и яркой. Лешка внимательно прислушивался к её темпу и в удобный момент снова повернул разговор в интересующее его русло. Небрежно наливая хозяину четвертую рюмку, он невзначай оборонил:

– Василь Иваныч, может, покажете фотки, когда вы в НКВД служили? У вас в те времена звание в кубарях мерялось, да?

– Ага, кубарями и шпалами, точно так, а фоток почти не осталось, вон одна на стене висит – там мы в управлении снялись, отец тоже там, жив еще был… – он махнул рукой в сторону стены, на которую оперся Поль. Лешка, пользуясь моментом, подошел к ней и бережно сняв искомую деревянную рамку с пожелтевшей фотографией, поднес её к Сороке. Поль, увидев знакомое фото, пытался что-то сказать, но тяжелый ботинок друга пригвоздил его ногу к полу.

– Это вы такой молодой? – Самойлов указал на самого молодого парня на групповом портрете.

– Догадливый, – улыбнулся Сорока, – да … пацаном тогда еще был … а вот отец мой , а вот начальник нашего управления Якименко, а это мой начальник, Семенов… он финчастью тогда заведовал, – узловатый палец скользил по лицам бережно, едва их касаясь, – Я-то случайно тогда в кадр попал, просто мимо пробегал, смотрю, начальники фотографируются, дай, думаю, тоже… только позже узнал, что это на юбилей ЧК заслуженных сотрудников снимали…так я тоже на доске Почета год висел, – старик еще раз улыбнулся своим пожелтевшим от времени друзьям, положил их на стол и взялся за рюмку. Лёшка дипломатично подождал, пока кадык Сороки совершит возвратно-поступательное движение, и небрежно спросил, ткнув пальцем в худое лицо слева в первом ряду:

– А это отец Нелюбина?

То ли водка вошла не так, то ли вопрос не понравился, но дед неожиданно сморщился как от зубной боли и, зажмурив глаза, поднес кулак ко рту. В такой позе он просидел не шевелясь не меньше минуты, потом уставился на Самойлова влажными и злыми глазами. А Лёшка, как ни в чем не бывало, продолжил:

– Я просто у Алёнки был, она мне её показывала. Там вся семья гордится героическим дедом. Начинают говорить, не остановишь. Мы именно так вас и нашли.

– Сука… – взгляд энкавэдешника уперся в окно и замер. Комментариев не последовало. Даже Лешка немного оторопел. «Сукой» могла оказаться Алёнка, по неизвестной причине, но тот же самый орден мог упасть и на грудь Самойлова, например, за излишнюю болтливость.

– Не понял, Василь Иваныч? – Лешка выглядел удивленным.

– А тебе и понимать не надо, – долгая пауза зависла в воздухе, пробежалась вдоль бревенчатых стен, отразилась в глазах Поля и Лёшки и кончилась сипловатым выдохом, – знал я неплохо Филина…

– Кого? – удивленно вырвалось у Поля.

Рюмка номер пять, услужливо подвинутая Самойловым, отправилась догонять свою предшественницу, по дороге цепляя и включая всевозможные тумблеры громкости, честности и неожиданных откровений.

– Филин, ну в смысле Филимон – отец Нелюбина и, соответственно, дед твоей подруги. Шеей мог крутить легко во все стороны, вот так за глаза его и прозвали Филином, – пояснил Сорока, – дрянь был человечишко. У меня друг был, Василий, тоже в финчасти работал, молодой совсем парень был… был да и сплыл… из-за этого…

Тяжелый взгляд хозяина дома пытался сфокусироваться на березе за окном и, очевидно, именно от напряжения глаза его заметно повлажнели :

– Собака, приблуда, у нас рядом с управлением жила. Мы её подкармливали, кто чем мог. Щенок совсем. Но однажды попалась она под ногу «героическому» Филину, а тот её в стенку пинком и припечатал, чтобы не мешалась, просто так… прибил, одним словом. Васька мимо как раз проходил, ну вот он от души и съездил по сусалам этому уроду. Тот мордой в лужу, а потом донос настрочил… Ваську, одним словом, арестовали, приговорили и отправили лес валить… Больше мы с ним так и не встретились…

Узловатая рука сама потянулась к бутылке и привычным жестом наполнила рюмку. Сорока шумно выдохнул и продолжил:

– Это отродье тоже долго не прожило. Запойный он был, свалился в подъезде с лестничной площадки вниз головой и всё, капут… Хотя отец тогда один раз обмолвился, что вроде помогли ему, не сам он…

Василий Иванович обвел мутноватым взглядом примолкших слушателей. Поль сидел прямо на табурете и не шевелился. Лёшка с мрачным видом изучал спичечный коробок, на этикетке которого улыбалось счастливое лицо первого космонавта Земли. Очевидно, внутренний голос подсказал рассказчику поднять градус напряжения, и он, придвинувшись вплотную к Полю тихо и с расстановкой произнёс:

– Он у нас штатным палачом был, вот, по моему мнению, он и расстрелял твоего деда…– голова Сороки неожиданно запрокинулась, и раздалось мерное сопение. Хозяин отключился мгновенно, оставив молодых людей наедине. Поль с посеревшим лицом посмотрел в глаза Лёшке:

– Думаешь, он правду сказал?

Лёшка устало провел пальцами по бровям и постарался ответить другу как можно безразличнее:

– Всё может быть. Хотя… друга арестовали, собаку убили, плюс транквилизатор, – он качнул головой в сторону опустевшей бутылки, – сам посуди, тогда ему было самому лет двадцать от силы. Вопрос, откуда простой бухгалтер может знать про палача? Если тебе интересно мое мнение, то я, лично, в больших сомнениях.

Сопение неожиданно прекратилось, и Сорока, как ни в чем не бывало, вклинился в разговор:

– Молодой ты ещё… «в больших сомнениях», – трудно было не услышать в голосе хозяина презрительных ноток, – вот именно, что только простой бухгалтер иногда знает всё! Должность у него была подходящая – помощник коменданта. А главное, ему ежемесячно начислялось двадцать пять процентов премии. Я сам лично составлял платежные ведомости на всех сотрудников. Начальникам управлений премии только по праздникам, а ему почему-то ежемесячно. Думаешь, за что, за портянки? Я поинтересовался у своего отца, так в лобешник и получил от него по полной программе. Отбил охоту интересоваться не своим делом.

Лёшка подобрался, как борзая, и блеснул глазами:

– Интересно, а сохранились эти ведомости с зарплатами?

Сорока не обратил никакого внимания на реплику Самойлова, но повернулся к Полю и добавил:

– Я не знаю, сынок, всего точно, но ходили в наши времена слухи о том, что расстреливали осужденных недалеко от города в районе Дубовки… так что дед твой, скорее всего, где-то в тех краях лежит. Потом немцы пришли… опять расстреливали там же. Я сам родился недалеко от Дубовки, в детстве, помню, там пустырь был огромный, один белый песок, как в пустыне. До речки летом, бывало, бежишь, как по горящей сковородке, пятки огнем горят. А в пятидесятые именно там сосен насажали… да так, что не везде пройти можно. Во, во, – он заметил, как вскинулись брови у Самойлова, и поднял вверх указательный палец, – и я про то же… Значит, не просто так посадили… А младший, Кирюша, тоже скотина приличная. Поспорили мы с ним несколько лет назад, о чем спор был, уже и не вспомню. Вот в том разговоре он мне и говорит, мол, плохим следователем был Сорока-старший, если не смог раскрыть дело про убийство его отца… А я ему сгоряча и влепил, мол, лучше такой отец, чем отец – палач… Короче, через месяц отправили меня в отставку досрочно. Нашли кое-какие нарушения в работе и предложили по собственному…