Закат империй - Александр Лайк

— Еще два страховочных детонатора. По углам, — подсказал внимательно наблюдавший за процессом Номатэ. — Однако, коллеги, это чертово письмо запечатывал очень серьезный мастер, оч-чень!

Двойник проделал еще несколько операций, и наконец, торжественно разорвал конверт, извлекая оттуда листок тонкой бумаги.

Вернее, попытался извлечь.

Здание Коллегии вдруг тряхнуло. Невзирая на защиту двенадцатого уровня, одно из перекрытий треснуло и просело. На голову собравшихся посыпался мусор. А там, где только что стоял Вельстрем-второй, маленький хищный черный вихрь выкручивал и терзал нечто бесформенное.

— Тормози! — закричал Мегиш, творя некрасивые, но эффективные заклинания. — Проклятие ловите! Дергунчика потом!

Половина ложи и так ловила расползающееся по комнате огульное проклятие. Вторая половина приходила в себя от ударного шока. Дергунчиком занимался только Номатэ, оказавшийся от него в непосредственной и опасной близости. Альрихт концентрировался одновременно на обвиняемых — чтоб не сбежали под шумок, и на отражении магических ударов подлого конверта. Даже с помощью Темного Пламени это было трудно.

Дверь распахнулась, и на пороге появился взъерошенный и оглушенный Вельстрем-первый. Босиком и в подштанниках. Руки у него тряслись.

— А?! Что? Где? — сиплым басом скандально вскрикивал он.

Постепенно все наладилось. Пришедший на помощь Номатэ Шаддам удачным ударом нейтрализовал дергунчика. Проклятие общими усилиями загнали в силовую бутылку и вытолкнули в Ничто. Тузимир перехватил заполошного Вельстрема и не давал тому сунуться под руку чарующим.

Наконец, все кончилось. Адепты разбредались по местам, сопя и отдуваясь. Этерно истерически смеялся в своем коконе. Неудержимый Вельстрем вырвался от Тузимира и с некоторым возмущением подошел к председательскому столу.

— Ну и?.. — требовательно сказал он. — Где?! Почему?

— Коллега Вельстрем, — доброжелательно сказал Альрихт, — я прошу вас взять письмо, которое лежит под вашим местом на полу, и прочесть его нам вслух. Сейчас, как я вижу, оно уже окончательно обезврежено.

— С ума сойти можно, — повторял Нерваль. Глаза его и впрямь были немного безумными. — Какая ловушка, какая ловушка, коллеги! Восторг!

— Ага, — ошарашенно сказал Вельстрем. — А тот я… ну да. Щас.

Он протопал к своему месту, опустился на колени, неуклюже повозился под креслом и снова встал.

— Н-ну… вот, — с легкой неуверенностью сказал он, разворачивая измазанное кровью и эктоплазмой письмо. — Клосси, сучья мать!.. да, господа, сучья мать… так. Щас. Клосси, сучья мать! Или ты торопишься очень быстро, или мы уходим без тебя. Твой Мирти. И еще тут печать вверху, я ее знаю. Это Умбретская Башня, я там был…

— Что скажете, коллеги? — устало сказал Альрихт. — Ваш вердикт?

— Я уже не помню, кто там у нас свидетельствовал, так я скажу, поднялся Мегиш. — За такие письма рвут голову без разговоров, коллеги, так я предлагаю так и сделать, — он сел.

Фиолетовый шквал забушевал раньше, чем Альрихт успел задать соответствующий вопрос.

— Вопрос Клосса Этерно, островитянина, рассмотрен, — сказал гроссмейстер, поглядывая на Клегена. Тот не возражал. — Решение принято. Теперь, коллеги, нам предстоит совершить последнее, неприятное, но необходимое деяние. Мы должны решить, как мы поступим с виноватыми. А затем… э-э, собственно поступить. Ваши предложения?

— Распылить обоих, — кровожадно сказал Вельстрем, шурша чем-то под столом. — А что они сделали?

— Я не был бы столь категоричен, — деликатно сказал Миштект, вытирая лоб. — Гроссмейстер призывал нас к терпимости, и я склонен с ним согласиться. Не стоит обагрять руки кровью в преддверии Рассвета, коллеги, это тяжким грузом ляжет на наши сердца. Я предлагаю лишить обоих памяти. Полностью. И отпустить.

Чистые руки хочешь, подумал Альрихт. Какие же мы нежные, ах, боже, прямо хоть не заругайся при них, а то покраснеют. Чистые руки и холодные ноги. То есть сухие. Грязные, но сухие. Ну, ты у меня еще будешь бедный, голубчик ротонский, символ процветания, декшасс, жирный безмозглый бздыч, гундящий под окном. Почему ж я так ненавижу голубей? Голуби-то тут при чем? А, ничем они, голуби, не лучше людей. Такие же тупые паразиты.

Встал Мегиш. Губы его были сжаты в тонкую прямую линию.

— Я убежденный противник всяких мучений, — сказал он решительно. Оторвать голову — это да, можно, особенно если за дело. Но я не хочу, чтобы живое существо, такой же сын Эртайса, как и мы с вами, бродило во тьме Заката и Ночи, не понимая, что с ним происходит, где искать кров и пищу, как защититься от угрозы. Это бесчеловечно. Я взываю к вашему милосердию, коллеги, и требую — убить. Сжечь, и все. Если кому-то кажется мало — пусть придумает больше. Но больше не надо.

— Мы хотели защититься от утечки информации, — деловито сказал Шаддам. — Может быть, убить и заточить душу?

— Больше похоже на правду, — решительно поддержал Клеген. — Я за.

— Милосердие и предосторожность, — вдруг заговорил молчаливый Тузимир, прекратив писать. — А что, если заточить — и все?

— Кто придумает темницу, откуда нельзя сбежать? — пробормотал сильно запачканный дергунчиком адепт, имени которого Альрихт не знал.

— Есть такая темница, — приветливо сказал Тузимир. — Во времена правления Цагатарна Хигонского один из братьев наших в монастыре Эдели совершил великий грех супротив справедливости, и покарали его довечным заточением. Так до сих пор не вышел, хотя, говорят, силен был безмерно.

— А что сделали? — настороженно спросил Нерваль.

— Закатали в таку саму бутыль, как мы вестимое проклятье словили, да упхнули в Ничто, — благовоспитанно пояснил Тузимир. — В большое Ничто, то есть, что промежду малыми Ничтами. Там и обретается посейчас.

— Да что ж он там жрет? — испуганно спросил Вельстрем, даже трезвея немного от серьезности происходящего.

— А там же времени никакого нет. Обретается в безвременье, для суетного света недосягаемый.

— Это, кажется, подходит, коллеги, — осторожно сказал Мегиш. Нерваль кивнул. Клеген поразмыслил над чем-то и тоже склонил голову.

Альрихт быстро обвел взглядом тех немногих, от кого можно было ждать толкового слова. Нерваль, Мегиш, Клеген, Тузимир, Миштект, Номатэ, Вельстрем… все, пожалуй. Семеро из семидесяти. И все. Кошмар! И ведь это лучшие из лучших, умнейшие из умнейших! Еще он сам, Этерно и Морена. Но этих можно не считать. А остальные? Позор! Безмолвное стадо! Трясина, декшасс!

— Коллеги, кто согласен с приговором, предложенным коллегой Тузимиром и поддержанным коллегой Мегишем?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});