Том 1. Стихотворения - Алексей Толстой

66

И думал я: нет, то была не ложь,Когда любить меня ты обещала!Ты для меня сегодня оживешь —Я здесь — я жду — за чем же дело стало?Я взор ее ловил — и снова дрожь,Но дрожь любви, по жилам пробегала,И ревности огонь, бог весть к кому,Понятен стал безумью моему.

67

Возможно ль? как? Недвижна ты доселе?Иль взоров я твоих не понимал?Иль, чтобы мне довериться на деле,Тебе кажусь ничтожен я и мал?Иль я ребенок? Боже! Иль ужелиТвою любовь другой себе стяжал?Кто он? когда? и по какому праву?Пускай придет со мною на расправу!

68

Так проходил, средь явственного сна,Все муки я сердечного пожара…О бог любви! Ты молод, как весна,Твои ж пути как мирозданье стары!Но вот как будто дрогнула стена,Раздался шип — и мерных три удара,В ночной тиши отчетисто звеня,Взглянуть назад заставили меня.

69

И их еще не замерло дрожанье,Как изменился вдруг покоя вид:Исчезли ночь и лунное сиянье,Зажглися люстры; блеском весь облит,Казалось, вновь, для бала иль собранья,Старинный зал сверкает и горит,И было в нем — я видеть мог свободно —Все так свежо и вместе старомодно.

70

Воскресшие убранство и красуМинувших дней узнал я пред собою;Мой пульс стучал, как будто бы несуЯ кузницу в груди; в ушах с прибоюШумела кровь; так в молодом лесуПернатых гам нам слышится весною;Так пчел рои, шмелям гудящим в лад,В июльский зной над гречкою жужжат.

71

Что ж это? сон? и я лежу в постеле?Но нет, вот раму щупает рука —Я точно здесь — вот ясно проскрипелиНа улице полозья… С потолкаПосыпалася известь; вот в панелиКак будто что-то треснуло слегка…Вот словно шелком вдруг зашелестило…Я поднял взор — и дух мне захватило.

72

Все в том же положении, онаТеперь почти от грунта отделялась;Уж грудь ее, свечьми озарена,По временам заметно подымалась;Но отрешить себя от полотнаОна вотще как будто бы старалась,И ясно мне все говорило в ней:О, захоти, о, захоти сильней!

73

Все, что я мог сосредоточить воли,Все на нее теперь я устремил —Мой страстный взор живил ее все боле,И видимо ей прибавлялось сил;Уже одежда зыблилась, как в полеПод легким ветром зыблется ковыль,И все слышней ее шуршали волны,И вздрагивал цветов передник полный.

74

«Еще, еще! хоти еще сильней!» —Так влажные глаза мне говорили;И я хотел всей страстию моей —И от моих, казалося, усилийСвободнее все делалося ей —И вдруг персты передник упустили —И ворох роз, покоившийся в нем,К моим ногам посыпался дождем.

75

Движеньем плавным платье расправляя,Она сошла из рамы на паркет;С террасы в сад, дышать цветами мая,Так девушка в шестнадцать сходит лет;Но я стоял, еще не понимая,Она ли то передо мной иль нет,Стоял, немой от счастья и испуга —И молча мы смотрели друг на друга.

76

Когда бы я гвардейский был гусарИли хотя полковник инженерный,Искусно б мой я выразил ей жарИ комплимент сказал бы ей примерный;Но не дан был развязности мне дар,И стало так неловко мне и скверно,Что я не знал, стоять или шагнуть,А долг велел мне сделать что-нибудь.

77

И, мой урок припомня танцевальный,Я для поклона сделал два шага;Потом взял вбок; легко и натуральноПримкнулась к левой правая нога,Отвисли обе руки вертикально,И я пред ней согнулся как дуга.Она ж, как скоро выпрямил я тело,Насмешливо мне до полу присела.

78

Но между нас, теперь я убежден,Происходило недоразуменье,И мой она классический поклон,Как видно, приняла за приглашеньеС ней танцевать. Я был тем удивлен,Но вывести ее из заблужденьяМешала мне застенчивость моя,И руку ей, конфузясь, подал я.

79

Тут тихо, тихо, словно издалека,Послышался старинный менуэт:Под говор струй так шелестит осока,Или, когда вечерний меркнет свет,Хрущи, кружась над липами высоко,Поют весне немолчный свой привет,И чудятся нам в шуме их полетаИ вьолончеля звуки и фагота.

80

И вот, держася за руки едва,В приличном друг от друга расстоянье,Под музыку мы двинулись сперва,На цыпочках, в торжественном молчанье.Но, сделавши со мною тура два,Она вдруг стала, словно в ожиданье,И вырвался из свежих уст еяВеселый смех, как рокот соловья.

81

Поступком сим обиженный немало,Я взор склонил, достоинство храня,«О, не сердись, мой друг, — она сказала, —И не кори за ветреность меня!Мне так смешно! Поверь, я не встречалаТаких, как ты, до нынешнего дня!Ужель пылал ты страстью неземноюЛишь для того, чтоб танцевать со мною?»

82

Что отвечать на это — я не знал,Но стало мне невыразимо больно:Чего ж ей надо? В чем я оплошал?И отчего она мной недовольна?Не по ее ль я воле танцевал?Так что же тут смешного? И невольноЗаплакал я, ища напрасно слов,И ненавидеть был ее готов.

83

Вся кровь во мне кипела, негодуя,Но вот нежданно, в этот самый миг,Меня коснулось пламя поцелуя,К моей щеке ее примкнулся лик;Мне слышалось: «Не плачь, тебя люблю я!»Неведомый восторг меня проник,Я обмер весь — она же, с лаской нежной,Меня к груди прижала белоснежной.

84

Мои смешались мысли. Но не вдругЛишился я рассудка и сознанья:Я ощущал объятья нежных рукИ юных плеч живое прикасанье;Мне сладостен казался мой недуг,Приятно было жизни замиранье,И медленно, блаженством опьянен,Я погрузился в обморок иль сон…

85

Не помню, как я в этом самом залеПришел в себя — но было уж светло;Лежал я на диване; хлопоталиВокруг меня родные; тяжелоДышалось мне, бессвязные блуждалиПонятья врозь; меня — то жаром жгло,То вздрагивал я, словно от морозу, —Поблекшую рука сжимала розу…

86

Свиданья был то несомненный след —Я вспомнил ночь — забилось сердце шибко,Украдкою взглянул я на портрет:Вкруг уст как будто зыблилась улыбка,Казался смят слегка ее букет,Но стан уже не шевелился гибкий,И полный роз передник из тафтыДержали вновь недвижные персты.

87

Меж тем родные — слышу их как ныне —Вопрос решали: чем я занемог?Мать думала — то корь. На скарлатинеНастаивали тетки. ПедагогС врачом упорно спорил по-латыне,И в толках их, как я расслышать мог,Два выраженья часто повторялись:Somnambulus и febris cerebralis…[26]

Зима 1872 — осень 1873

Дракон*

Рассказ XII века (с итальянского)

Посвящается Я.П. Полонскому

В те дни, когда на нас созвездье ПсаГлядит враждебно с высоты зенита,И свод небес как тяжесть оперся

На грудь земли, и солнце, мглой обвито,Жжет без лучей, и бегают стадаС мычанием, ища от мух защиты,

В те дни любил с друзьями я всегдаСобора тень и вечную прохладу,Где в самый зной дышалось без труда

И где нам был, средь отдыха, отрадойРазнообразной живописи видИ полусвет, не утомлявший взгляда.

Одна купель близ входа там стоит,Старинная, из камня иссечена,Крылатым столб чудовищем обвит.

Раз, отдыхом и тенью освежены,Друзья купель рассматривали туИ чудный столб с изгибами дракона.

Хвалили все размеров красотуИ мастера затейную работу;Но я сказал: «Я вымыслов не чту;

Меня смешит ваятеля заботаТакую ложь передавать резцом», —И потрунить взяла меня охота.

Тут некий муж, отмеченный рубцом,Дотоль стоявший молча возле двери,Ко мне со строгим подошел лицом:

«Смеешься ты, художнику не веря, —Так он сказал, — но если бы, как я,Подобного ты в жизни встретил зверя,

Клянусь, прошла веселость бы твоя!»Я ж отвечал: «Тебе я не в досадуСказал, что думал, мысли не тая;

Но если впрямь такого в жизни гадаТы повстречал, то (коль тебе не в труд),Пожалуй, нам все расскажи по ряду!»

И начал он: «В Ломбардии зовутМеня Арнольфо. Я из Монцы родом,И оружейник был до наших смут;

Когда ж совет в союз вошел с народом,Из первых я на гибеллинов всталИ не одним горжусь на них походом.

Гиберто Кан стяг вольности держал;То кондотьер был в битвах знаменитый,Но близ Лугано, раненый, он пал.

Враги, наш полк преследуя разбитый,Промчались мимо; и с вождем лишь яДля помощи остался и защиты.

„Арнольфо, — мне сказал он, — смерть мояСейчас придет, — тебя ж надеждой раяМолю: спеши в Кьявенну; пусть друзья

Ведут войска, минуты не теряя;Они врасплох застанут вражью рать“, —И перстень свой в залог он, умирая,

Мне передал. Я времени терятьНе много мог, чтобы исполнить дело,И, в помощь взяв господню благодать,

А мертвое плащом покрывши тело,Проведать шел, где отдохнут врагиИ много ли из наших уцелело?

Шум сечи смолк, и вороны кругиНад трупами уже чертили с криком —Как за собой услышал я шаги.

То Гвидо был. Ко мне с беспечным ликомЗа повод вел он сильного коня,Им взятого в смятенье том великом.

Учеником жил прежде у меняОн в мастерской, и ныне, после боя,Меня нашел, любовь ко мне храня.

Когда ж узнал, послание какоеВождем убитым мне поручено,Идти к друзьям он вызвался со мною.

Я, преданность ценя его давно,Тому был рад и думал: вместе обаВернее мы достигнем цели — но,

Когда бы знал, как близко нас ко гробуОн подведет отвагой молодой,Его любви я предпочел бы злобу.

Я был верхом; он следовал пешой;Нерадостен был путь, и не весельеМоей владело сумрачной душой.

В стране кьявеннской не бывал досель я,Но Гвидо был. И, ведомых путейС ним избегая, в тесное ущелье

Свернули мы, где солнечных лучейНе пропускали тени вековые,Навстречу ж нам, шумя, бежал ручей.

Лишь тут снял шлем с усталой головы я,И в отдаленье ясно услыхал,Как колокол звонил к „Ave Maria“[27].

И тяжело средь этих мрачных скал,И душно так, как бы в свинцовом скрине,Мне сделалось. „О Гвидо, — я сказал, —

Недоброе предчувствие мне нынеСжимает грудь: боюся, что с путиСобьемся мы тут, в каменной пустыне!“

„Маэстро, — мне ответил он, — прости;Сюда свернув, ошибся я немного,Иным ущельем было нам идти!“

И прежнюю отыскивать дорогуПустились мы; но, видно, взять у насРассудок наш угодно было богу:

Куда ни направлялись, каждый разУщелье мы, казалось, видим то же,Их различать отказывался глаз,

Так меж собой они все были схожи:Такая ж темь; такой же в ней ручейНавстречу нам шумел в гранитном ложе;

И чем мы путь искали горячей,Тем боле мы теряли направленье;Без отдыха и не сомкнув очей,

Бродили мы всю ночь в недоуменье;Когда ж, для нас незримая, заряНа высотах явила отраженье,

„Довольно нам, — сказал я, — рыскать зря!Взойдем сперва на ближнюю вершину,Чтоб местность обозреть“. Так говоря,

Сошел с коня я. К дикому ясминуЕго за повод Гвидо привязал,И, брони сняв, мы темную долину

Покинули. Держась за ребра скал,Мы лезли вверх и лишь на полдороги,Среди уступа, сделали привал.

От устали мои дрожали ноги;Меж тем густой, поднявшися, туманДолину скрыл и горные отроги.

И стал я думать, грустью обуян:„Нет, не поспеть мне вовремя в КьявеннуИ не повесть друзей на вражий стан!“

В тумане тут, мне показалось, стенуЗубчатую увидел я. Она,Согнутая во многие колена,

С крутой скалы спускалася до днаУщелия, наполненного мглою,И им была от нас отделена.

„Друг, — я сказал. — ты с этою страноюДавно знаком; вглядись и распознай:Какой я замок вижу предо мною?“

А он в ответ: „Мне ведом этот край,Но замка нет отсюда до КьявенныНи одного. Обмануты мы, чай,

Игрой тумана. Часто переменыОн странные являет между горИ создает то башни в них, то стены“.

Так он ко мне. Но, устремив мой взорПеред собой, я напрягал вниманье,Туман же все редел с недавних пор;

И только он рассеялся — не зданьеНам показал свободный солнца свет,Но чудное в утесе изваянье:

Что я стеной считал, то был хребетЧудовища, какому и примера,Я полагал, среди живущих нет.

И я, глазам едва давая веру,Ко Гвидо обратился: „Должен бытьСей памятник, столь дивного размера,

Тебе известен; он, конечно, нитьНам в руки даст, чтоб выбраться отсюда,Спеши ж по нем наш путь сообразить!“

Но он в ответ: „Клянусь, сего я чудаНе знал досель, и никогда о немНе слыхивал от здешнего я люда.

Не христианским, думаю, резцомЗверь вытесан. Мы древнего народаУзнаем труд, коль ближе подойдем“.

„А не могла ль, — заметил я, — природаПодобие чудовища создать,Как создает она иного рода

Диковины?“ Но только лишь сказатьЯ то успел, сам понял, сколь напраснаТакая мысль. Не случая печать

Являли члены гадины ужасной,Но каждая отчетливо в ней частьИзваяна рукой казалась властной:

Сомкнутая, поднявшись, щучья пастьЖдала как будто жертвы терпеливо,Чтоб на нее, отверзшися, напасть;

Глаза глядели тускло и сонливо;На вытянутой шее поднята,Костлявая в зубцах торчала грива;

Скрещенные вдоль длинного хребта,Лежали, в складках, кожаные крылья;Под брюхом лап виднелася чета.

Спинных чешуй казалось изобильеНескладной кучей раковин морскихИль старой черепицей, мхом и пылью

Покрытою. А хвост, в углах кривых,Терялся в темной бездне. И когда быЯ должен был решить: к числу каких

Тот зверь пород принадлежит, то я быЕго крылатой щукою назвалИль помесью от ящера и жабы.

И сам себя еще я вопрошал:К чему мог быть тот памятник воздвигнутКак вдруг от страшной мысли задрожал:

Внезапным опасением постигнут,„А что, — сказал я, — если этот зверьНе каменный, но адом был изрыгнут,

Чтоб за грехи нас наказать? Поверь,Коль гвельфов он, имперцам на потеху,Прислан терзать — он с нас начнет теперь!“

Но, ветрено предавшись Гвидо смеху,„Немного же, — сказал, — получит адОт своего создания успеху!

Смотри, как смирно ласточки сидятНа голове недвижной, а на гривеЧирикает веселых пташек ряд —

Ужели их мы будем боязливей?Смотри еще: со цветом этих скалЦвет идола один; не схожей в ниве

Две полосы!“ И громко продолжалСмеяться он, как вдруг внизу тревожноНаш конь, к кусту привязанный, заржал;

И видеть нам с уступа было можно,Как бился он на привязи своей,Подковами взметая прах подножный.

Я не сводил с чудовища очей,Но жизни в нем не замечал нимало —Когда внезапно, молнии быстрей,

Из сжатых уст, крутясь, явилось жало,Подобное мечу о двух концах,На воздухе мелькая, задрожало —

И спряталось. Невыразимый страхМной овладел. „Бежим, — сказал я, — Гвидо,Бежим, пока мы не в его когтях!“

Но, робости не показав и вида,„Ты знаешь сам, маэстро, — молвил он, —Какая то для ратника обида

Была бы, если б, куклой устрашен,Он убежал. Я ж об заклад побьюся,Что наяву тебе приснился сон;

Взгляни еще на идола, не труся:Изваянный то зверь, а не живой,И доказать я то тебе беруся!“

Тут, камень взяв, он сильною рукойС размаха им пустил повыше ухаВ чудовище. Раздался звук такой,

Так резко брякнул камень и так сухо,Как если бы о кожаный ты щитХватил мечом. Тут втягиваться брюхо

Его как будто стало. Новый видГлаза прияли, тусклые дотоле:Казалось — огнь зеленый в них горит.

Меж тем, сжимаясь медленно все боле,Стал подбираться к туловищу хвост,Тащась из бездны словно поневоле.

Крутой хребет, как через реку мост,Так выгнулся, и мерзостного гадаЕще страшней явился страшный рост.

И вот глаза зардели, как лампады, —Под тяжестью ожившею утесЗатрепетал — и сдвинулась громада

И поползла… Мох, травы, корни лоз,Все, что срастись с корой успело змея,Все выдернув, с собою он понес.

Сырой землей запахло; мы ж, не смеяДохнуть, лежали ниц, покуда онСползал с высот, чем дале, тем быстрее;

И слышался под ним такой же стон,Как если с гор, на тормозе железном,Съезжал бы воз, каменьем нагружен.

Ответный гул по всем пронесся безднам,И не могло нам в мысль уже прийтиИскать спасенья в бегстве бесполезном.

Равно ж как тормоз на своем путиВсе боле накаляется от тренья,Так, где дракон лишь начинал ползти,

Мгновенно сохли травы и коренья,И дымный там за ним тащился след,И сыпался гранит от сотрясенья.

„О Гвидо, Гвидо, сколько новых бедНавлек на край неверьем ты упорным!“Так я к нему; а Гвидо мне в ответ:

„Винюся я в моем поступке вздорном,Но вон, смотри: там конь внизу бежит,За ним же змей ущельем вьется горным!“

Плачевный тут представился нам вид:Сорвавшийся с поводьев, устрашенный,Предсмертной пеной белою покрыт,

Наш конь скакал, спасаясь от дракона,Скакал во всю отчаянную прыть,И бились о бока его стремена.

Но чудище, растянутое в нить,Разинутою пастью норовилоКак бы ловчей бегущего схватить;

И вот оно, нагнав его, схватилоЗа самую за холку поперекИ со седлом и сбруей проглотило,

Как жаба муху. Судороги ногЛишь видели мы в пасти на мгновенье —И конь исчез. Едва дышать я мог,

Столь сильное на сердце впечатленьеТо зрелище мне сделало. А там,В ущелье, виться продолжали звенья

Змеиного хребта, и долго намОн виден был, с своею гривой странной,Влекущийся по камням и кустам,

Свое меняя место беспрестанно,То исчезая в темной глубине,То вновь являясь где-нибудь нежданно.

И Гвидо, обращаяся ко мне,Сказал: „Когда б я, столько виноватый,Но столь в своей раскаянный вине,

Смел дать совет: мы, времени без траты,Должны уйти туда, на выси гор,Где дружелюбно будем мы прияты

От камнетесов, что с недавних порВыламывают мрамор, из него жеВ Кьявенне новый строится собор;

А змей, по мне, не на вершинах ложе,Но близ долин скорее изберет,Где может жить, вседневно жертвы множа“.

Я юноше доверился, и вотКарабкаться мы кверху стали сноваИ в полдень лишь достигли до высот.

Нигде кругом жилища никакогоНе видно было. Несколько озерСветилося, одно возле другого;

Ближайшее на полускате горРаскинулось, пред нами недалеко;Когда же вниз отвесно пал наш взор,

У наших ног, как в ендове глубокой,Узнали мы поляну, где вчераНас жеребий войны постиг жестокий,

И поняли мы тут, что до утраВсю ночь мы вкруг побоища плутали.Пока нас тьмы морочила пора.

Разбросаны, внизу еще лежалиТела друзей и кони между нихУбитые. Местами отблеск стали

Отсвечивал меж злаков полевых,И сытые сидели птицы праздноНа кучах тел и броней боевых.

Вдруг крик меж них поднялся несуразный,И началось маханье черных крылИ перелет тревожный. Безобразный

То змей от гор извивы к ним влачилИ к полю полз, кровь издали почуя.Тут жалости мне передать нет сил,

Объявшей нас, и слов не нахожу яСказать, какой нам холод сердце сжал,Когда пришлось, бессильно негодуя,

Смотреть, как он немилосердно жралТоварищей и с ними, без разбора,Тела коней издохших поглощал

Иль, вскинув пасть, стремительно и скороХватал ворон крикливых на лету,За трупы с ним не прерывавших спора.

Картину я когда припомню ту,Набросить на нее хотел бы тень я,Но в прежнем все стоит она свету!

В нас с ужасом мешалось омерзенье,Когда над кровью скорчившийся змей,Жуя тела, кривился в наслажденье;

И с чавканьем зубастых челюстейВ безветрии к нам ясно долеталиДоспехов звяк и хрупанье костей.

Между людьми на свете есть едва ли,Кто бы такое горе ощутил,Как в этот час мы с Гвидо ощущали.

И долго ль зверь бесчестье наносилТелам, иного ждавшим погребенья, —Не ведаю. С утра лишенный сил,

На землю я упал в изнеможенье,И осенил меня глубокий сон,И низошло мне на душу забвенье.

Когда, рукою Гвидо разбужен,Я поднялся, в долинах уж стемнело,На западе ж багровый небосклон

Пылал пожаром. Озеро горелоВ полугоре, как в золотом огне,И обратился к другу я несмело:

„В какой, скажи, о Гвидо, мы стране?Какое с нами горе иль обидаСлучилися? Скажи мне все, зане

В моей душе звучит как панихида,Но в памяти нет мысли ни одной!“И прежде, чем успел ответить Гвидо,

Я вспомнил все: с имперцами наш бой,И смерть вождя, и бегство от дракона.„Где он? — вскричал я, — где наш недруг злой?

Нам от него возможна ль оборона?Иль нам бежать в ущелий теснотуИ спрятаться во глубь земного лона?“

Но Гвидо, палец приложа ко рту,„Смотри, — шепнул мне с видом опасенья, —Смотри сюда, на эту высоту!“

И, следуя руки его движенью,Страшилище я снова увидал,Как, медленно свои вращая звенья,

Оно всползало, меж померкших скал,На верх одной, от прочих отделенной,Что солнца луч последний освещал.

Свой гордо зев подняв окровавленный,На острый верх взобравшийся драконКак некий царь с зубчатою короной

Явился там. Закатом озарен,Как выкован из яркой красной меди,На небе так вырезывался он.

Клянусь, ни львы, ни тигры, ни медведиСтоль не страшны! Никто б не изобрелТакую тварь, хотя б в горячке бредя!

Когда ж совсем исчез во мраке дол,А ночь вверху лишь только наступала,Свои он крылья по ветру развел,

И кожа их, треща, затрепетала,Подобно как в руках у наших жен,Раскрывшися, трепещут опахала.

Его хребет казался напряжен,И, на когтях все подымаясь выше,Пуститься в лет готовился дракон.

Меж тем кругом все становилось тишеИ все темней. И вот он взвизгнул вдруг,Летучие как взвизгивают мыши,

И сорвался. Нас охватил испуг,Когда, носясь у нас над головами,Он в сумерках чертил за кругом круг

И воздух бил угластыми крылами,Не как орел в поднебесье паря,Но вверх и вниз метаяся зубцами,

Неровный лет являл нетопыря,И виден был отчетисто для окаНа полосе, где скрылася заря.

Нас поражал, то близко, то далеко,То возле нас, то где-нибудь с высот,Зловещий визг, пронзительно-жестокий.

Так не один свершал он поворотИль, крылья вдруг поджав, как камень вескийБросался вниз, и возмущенных вод

Средь озера нам слышалися всплески,И он опять взлетал и каждый разПускал опять свой визг зловеще-резкий.

Проклятый зверь чутьем искал ли насИли летал по воздуху без цели —Не знали мы; но, не смыкая глаз,

Настороже всю ночь мы просидели,Усталостью совсем изнурены(Вторые сутки мы уже не ели!).

С рассветом дня спуститься с вышиныРешились мы, лишь голоду послушны;А чудище исчезло ль из страны

Иль нет — к тому мы стали равнодушны,Завидуя уж нищим и слепцам,Что по миру сбирают хлеб насущный…

И долго так влачилися мы там,Молясь: „Спаси, пречистая Мария!“Она же, вняв, послала пищу нам:

Мы ягоды увидели лесные,Алевшие по берегу ручья,Что воды мчал в долину снеговые.

И речь того не выразит ничья,Как укрепил нас этот дар нежданныйА с ним воды холодная струя!

Сбиваяся с дороги беспрестанно,По солнцу наш отыскивая путь,Достигли поздно цели мы желанной;

Но что за вид стеснил тогда нам грудь!B Кьявеннские воткнуты были стеныЗнамена гибеллинов! Проклят будь

Раздора дух, рождающий измены!Не в приступе отчаянном взятаВрагом упорным крепкая Кьявенна —

Без боя гибеллинам воротаОтверзли их сторонники! Без бояИталия германцу отперта!

И зрелище увидя мы такое,Заплакали, и показалось намПред ним ничтожно все страданье злое,

Что мы доселе испытали. — СрамИ жажда мести овладели нами;Так в город мы пробралися к друзьям;

Но уж друзья теперь, во страхе, самиСпасалися от мщения враговИ вольности поднять не смели знамя.

Они родной сбирались бросить кровИ где-нибудь сокрыться в подземелье,Чтобы уйти от казни иль оков.

Узнав от нас, что горные ущельяЧудовищем ужасным заняты,Подумали они, что мы с похмелья

То говорим, и наши тесноты,И все, что мы недавно испытали,За выдумки сочли иль за мечты.

В неслыханной решились мы печалиНаправиться обратно на Милан,Но не прямой мы путь к нему держали:

Захваченных врагом минуя стран,На Колико мы шли, на Леньончино,На Лекко и на Бергамо, где стан

Немногих от рассеянной дружиныОставшихся товарищей нашли(Убито было боле половины,

Другие же, вблизи или вдали,Неведомо скитались). Бергамаски,Чьи консулы совет еще вели:

К кому пристать? не оказали ласкиРазбитым гвельфам, их же в город свойНе приняли; однако, без огласки,

Отправили от думы городскойИм хлеба и вина, из состраданья,Не требуя с них платы никакой.

И тяжело и радостно свиданьеМеж нами было; а когда слезам,Расспросам и ответам отдал дань я,

„Товарищи, — сказал я, — стыдно намВрозь действовать иль ждать сложивши руки,Чтоб враг прошел по нашим головам!

Ломбардии невзгоды все и мукиЛишь от раздоров наших рожденыИ от измены круговой поруке!

Хоть мало нас, поклясться мы должны,Что гвельфскому мы не изменим стягуИ не примкнем к теснителям страны!“

Так прежнюю в них возбудив отвагу,Я их в Милан с собой и с Гвидо звал,Они ж клялись не отставать ни шагу.

Тут случай мне их испытать предстал:Где через Ольо вброд есть переправа,На супротивном берегу стоял

Маркезе Монферрато, нам кровавыйПрием готовя. Бога в помощь взявИ вынув меч, я бросился на славу

В средину волн. За мной, кто вброд, кто вплавь,Пустились все, пересекая воду,И берега достигли. Но стремглав

На нас враги, вплоть подступя ко броду,Ударили, и прежде, чем я могНа сушу стать, их вождь, не дав мне ходу,

Лоб топором рассек мне поперек,И навзничь я ударом опрокинут,Без памяти, обратно пал в поток.

Пятнадцать лет весною ровно минут,Что свет дневной я снова увидал.Но, боже мой! доселе жилы стынут,

Как вспомню, что, очнувшись, я узналОт благодушных иноков аббатства,Меня которым Гвидо передал,

Сам раненный, когда он от злорадстваИмперцев жизнь мою чудесно спасИ сам искал убежища у братства!

Италии настал последний час!Милан был взят! Сдалась без обороныГерманцам Брешья! Крема им сдалась!

С приветствием к ним консулы КремоныПошли навстречу, лишь к ее стенамГерманские приблизились бароны!

Павия ликовала. Горе нам!Не чуждыми — ломбардскимн рукамиМилан разрушен! Вечный стыд и срам!

Мы поняли теперь, зачем пред намиЯвился тот прожорливый дракон,Когда мы шли Кьявеннскими горами:

Ужасное был знамение он,Ряд страшных бед с ним предвещала встреча,Начало долгих, горестных времен!

Тот змей, что, все глотая иль увеча,От нашей крови сам жирел и рос,Был кесаря свирепого предтеча!

Милан пал в прах — над ним же вознеслосьВсе низкое, что пресмыкалось в прахе,Все доброе низвержено. Пришлось,

В ком честь была, тому скрываться в страхе,Иль дни влачить в изгнании, как я,Иль погибать, как многие, на плахе.

Проклятье ж вам, поддельные друзья,Что языком клялись служить свободе,Внутри сердец измену ей тая!

Из века в век вас да клянут в народеИ да звучат позором вековымНазванья ваши: Асти, Реджьо, — Лоди!

Вы, чрез кого во прахе мы лежим,Пьяченца, Комо, Мантуа, Кремона!Вы, чьи уста, из злобы ко своим,

Призвали в край германского дракона!»Ломбардец так рассказ окончил свойИ отошел. Им сильно потрясены,

Молчали мы. Меж тем палящий знойУспел свалить, и, вышед из собора,На площади смешались мы с толпой,Обычные там ведшей разговоры.

Весна-лето 1875