Кржижановский - Владимир Петрович Карцев

в сутолоке съезда было сделано много ошибок, которые нуждаются в исправлении, а главное сейчас — это устранить личный конфликт между Лениным и Мартовым, вернуть Ленина в редакцию «Искры», кооптировать «соответствующее» число меньшевиков в Центральный орган, Центральный Комитет и Совет партии.

Речь его текла плавно, красиво. Глеб первое время просто наслаждался посадкой головы, гордыми усами — Плеханов и в узком кругу говорил так, как если бы он стоял на трибуне.

Потом Плеханов, поймав падающий взгляд Глеба, подсел к нему, стал каким-то удивительно милым, притягательным, доступным. Глебу было приятно говорить с ним, беседовать о высоком и важном, вспоминать энциклопедистов, мыслителей и политиков прошлого, цитировать их. Плеханов как бы подставлял удачные мысли Глебу, и тот с удивлением обнаруживал себя и умнее и значительнее, чем казался себе раньше. Незаметно Плеханов подвел дело и к российским делам.

— Ради сплоченности старой редакции «Искры» — этой «непобедимой армады» — стоит идти на гораздо большие жертвы, чем та или иная уступка в толковании параграфа о членстве в партии. Вы согласны со мной? — спрашивал мягко Плеханов.

Глеб шел домой потрясенный, ублаженный, но первая же мысль о Старике, о его реакции на предложения Плеханова резко отрезвила его. Ведь Старик никогда не сможет пойти на все это! И примирение, таким образом, невозможно.

Действительно, Старик, услышав рассказ Глеба о визите к главе Совета партии, помрачнел.

— Вот она, судьба моя. Одна боевая кампания за другой — против политических глупостей, пошлостей, оппортунизма… Это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну а я все же не променял бы сей судьбы на «мир» с пошляками.

Вопреки ожиданиям Старик был спокоен и выдержан. Ему, казалось, даже нравилось то, что мартовцы так ополчились на него, и не случайным показалось Глебу, что Старик однажды процитировал строки Некрасова:

Он ловит звуки одобренья

Не в сладком ропоте хвалы,

А в диких криках озлобленья…

Это «однажды» произошло тогда, когда Глеб бросил Старику трудную фразу:

— Сейчас, по сути дела, все, решительно все, против тебя! Даже те немногие, которые поддерживают тебя из-за личной преданности. Выходит, что ты один против всех.

Зная, какое большое значение придает Владимир Ильич нуждам российской революционной практики, Глеб старался подойти именно с этой стороны, расписывал, насколько для этой практики губителен раскол.

— Что будет, если этот раскол — пока еще — превратится в зияющую бездну? — патетически говорил Глеб, явно находясь еще под влиянием плехановских разговоров.

Ильич, явно пытаясь скрыть усиливающееся раздражение, отвечал ему так:

— Что вы все так боитесь споров, раскола? При хорошей организации, при настоящей партийной дисциплине споры не только не вредны, а архиполезны! Не могу не вспомнить по этому поводу одного разговора моего на съезде с кем-то из делегатов «центра». Какая тяжелая атмосфера царит у нас на съезде! — жаловался он мне. — Эта ожесточенная борьба, эта агитация друг против друга, эта резкая полемика, это нетоварищеское отношение… — Какая прекрасная вещь — наш съезд! — отвечал я ему. — Открытая, свободная борьба. Мнения высказаны. Оттенки обрисовались. Группы наметились. Руки подняты. Решение принято. Этап пройден. Вперед! — вот это я понимаю. Это — жизнь. Это — не то, что бесконечные, нудные интеллигентские словопрения, которые кончаются не потому, что люди решили вопрос, а просто потому, что устали говорить…

…Первое, что Кржижановский — теперь Травинский — сделал в Женеве, — созвал Пленум ЦК и на нем провел решение о кооптации В. И. Ленина в члены ЦК, тем самым подчеркнув его роль в партии.

Теперь Глеб, желая мира, пытался «по-хорошему» наладить дело с «Лигой». Ильич морщился, говорил, что нельзя уступать пролазничеству, бойкоту и скандалу, что этой уступкой дело не кончится, но все-таки на это шел. Теперь уже он должен был одобрить это как член ЦК, шел на это неохотно, но уверенность Глеба в успехе и мире действовала и на него.

— Давайте бросим им кость! — упрашивал Глеб Ленина, Гальперина и Ленгника — членов ЦК. Он хотел принять этот пункт с общего согласия, не через силу. Но сила была за ним, ибо один Глеб обладал сразу пятью голосами — своим и всех членов ЦК, оставшихся в Россия. В результате переговоров Староверу, то есть Потресову, выразившему мнение меньшинства 3 ноября в своем письме Плеханову как председателю Совета партии, был предъявлен «Ультиматум» ЦК, полный уступок.

«Ультиматум» кончался словами:

«…Настоящий ультиматум составлен в заседании ЦК в Женеве 25 ноября 1903 г. и ввиду крайних затруднений, возникающих для ЦК в обстоятельствах делегирования своих членов за границу, срок ответа на него, к сожалению, может быть только однодневным…»

Ответ поступил в точно обозначенный срок. Его подписали Аксельрод, Дан, Блюменфельд, Басовский, Потресов, Крохмаль, Засулич, Александрова, Троцкий и Мартов. Мартовцы отвергали все! Ответ оппозиции был выдержан в издевательских, иронических по отношению к ЦК тонах.

Глеб был обескуражен.

— А ты больше доверяй им, — сказал Ленин. — Плеханов небось единолично ввел мартовцев в редакцию, сообщил им о наших уступках еще до ультиматума вот результат твоих советований с ним. Теперь мартовцы будут требовать вдвое и вчетверо…

Действительно, оказалось, что, когда Глеб сообщил об ультиматуме Плеханову, тот, не теряя ни минуты, решил сорвать план ЦК и в тот же день, 25 ноября, единолично, без Центрального Комитета, кооптировал в «Искру» четверку мартовцев. Мартовцы получили, таким образом, «Искру» без каких-либо уступок со своей стороны! А это автоматически влекло за собой и новый состав Совета партии! Ведь два члена совета назначались обязательно от Центрального органа.

Дальше положение стало еще более тяжелым. Уступки, сделанные Центральным Комитетом, уступки, сделанные с таким трудом и с камнем на сердце, казались теперь мартовцам недостаточными! Они требовали и требовали… Требовали вопреки воле съезда… Одним из старых требований, подтверждаемых ими, было: убрать еще одного большевика — Гальперина — из Совета партии, заменить его меньшевиком. Тут уж и Глеб с его мягким сердцем не выдержал, возмутился.

Ленин загадочно улыбался.

— Очень уж ты у нас, Глебася,