Кржижановский - Владимир Петрович Карцев

сомнения в случайном взгляде, мимолетной фразе, в тех деталях, из которых создается целое.

Первым, кого он встретил из бывших своих соратников, был Дан, или в простонародье Гурвич. После ареста в связи с Белостокской конференцией он был выслан в Восточную Сибирь, но бежал за границу. Дан был прекрасно одет, гладко выбрит, от него веяло сытостью, довольством, самовлюбленностью. Он жил в шикарной квартире, питался в- дорогих ресторанах, не упускал никаких развлечений и с упоением рассказывал об этом.

— Послушайте, — сказал ему Глеб, — при такой вашей расточительности вам никаких партийных денег не хватит!

Дан досадливо поморщился:

— Видите ли, дорогой Глеб Максимилианович, — ответил он с расстановкой, тщательно отвешивая каждое слово. — Можно думать, конечно, о сокращении наших расходов, но лучше было бы думать об увеличении доходов!

Из разговора с Даном стало ясно, что именно он, а не Мартов, определяет политическую линию меньшевиков. Мартов был слишком нервен, возбудим, чувствителен, легок. Он мог бы поддержать, пропагандировать, но не смог бы глубоко вдуматься, оценить позицию, разработать стратегию. Дан — вот кто был «злостным меньшевичищем», отнюдь не Мартов, которому выпала неблагодарная роль марионетки, хотя они почти всегда были вместе, говорили, перебивая друг друга, словно Бобчинский и Добчинский.

Глеб никогда не видел раньше западных парламентариев, но, глядя на Дана, решил, что они должны выглядеть именно таким образом. Дан явно метил в партийное руководство и, по-видимому, сильно расстроился, когда съезд не избрал его ни в один из ответственнейших партийных органов. Не это ли было одной из главных пружин склоки, затеянной меньшевиками?

— Скажите прямо, вы за «меков» или «беков»? — резко спросил Дан Глеба. — Как бы там ни было, знайте, — продолжал Дан, — вся вина в расколе партии лежит целиком на Ленине. Он один против всех! Он погубит партию. Какое было бы счастье для партии, если бы он исчез, испарился, умер в один прекрасный момент.

— Ну, это уж вы хватили. Как это может один человек погубить всю партию? До такой степени, что вы призываете таких малосимпатичных союзников, как смерть? — озлобился Глеб.

— Да потому, что, — заорал Дан, — да потому, что нет больше такого человека, который все двадцать четыре часа в сутки был бы занят революцией, у которого не было бы других мыслей, кроме мысли о революции, и который даже во сне видит одну революцию: только смерть справится с таким!

Скорей к Старику!

Продолжая свой путь вдоль озера, Глеб вскоре нашел то, что искал, рабочий пригород Сешерон, и домик вроде небольшой дачки, где жил Старик вместе с женой и тещей. Никого вокруг не было, дверь на кухню внизу была отперта, каменный пол, крутая лестничка на второй этаж. Вот с этой лестнички на вопросительный возглас Глеба и сбежал Старик, за ним спустилась Надежда. Старик был спокоен, но улыбался меньше обычного. Надежда выглядела усталой.

Глеб ощутил крепкое рукопожатие Старика, мягкую и легкую кисть Надежды, чуть слеза не выбежала — сколько прожито вместе! Можно ли забыть? Может ли лихая судьба когда-нибудь разлучить их?

Они прошли по темной лестничке наверх, где были три маленькие комнатки — для Ильича, Надежды Константиновны и ее матери. Там почти не было мебели, только деревянные ящики для книг и посуды, некрашеный стол. В конце концов вернулись на кухню, которая была также и «приемной».

Сели вокруг стола, Надежда пошла ставить чай.

— Ну как вы тут? Как Юлий, как Плеханов?

Глеб не ощущал еще глубину той пропасти, которая уже разделяла этих людей. Старик не стал кривить душой, сразу сказал:

— Как Мартов, не знаю. Злобствует, клевещет. С тех пор как я убедился в необходимости отделения работающих от болтающих, мы с Мартовым ходим по разным тротуарам Женевы. А Плеханов… Что Плеханов? Орел. Юпитер. После съезда Лиги, если мне Придется писать Плеханову, буду подписываться: «не преданный Вам Ленин», а «преданный Вами Ленин». Маленькое «и» прибавлю. А что касается нас, большевиков, мы — узурпаторы, бонапарты, тираны— спроси Мартова, он точно знает.

Ильич вопреки ожиданиям категорически не стал агитировать Глеба.

— Поговори с Плехановым, Мартовым, Ленгником, другими товарищами. Читай протоколы съезда. Разберись. Составь собственное мнение, — сказал он довольно сухо.

Глеб засел за протоколы. Формально раскол начался при обсуждении вопроса о первом параграфе Устава партии. Глеб понимал, что причины раскола глубже — они крылись в различии мировоззрений и целей принципиальных последовательных революционеров и оппортунистов, желавших извлечь из рабочего движения максимум выгод, прежде всего лично для себя. Глеб понял ситуацию так, что Мартов стал рупором «обиженных» «генералов партии», теперь утерявших позиции. Лучшим, по мнению Глеба, выходом для партии было бы дать сейчас подачку этим генералам, с тем чтобы впоследствии нейтрализовать их. Нужно дать им сейчас возможность занять прежние кресла, может быть, даже предложить новые, но не допустить, чтобы эти генералы сгубили партию во имя своих честолюбивых амбиций. Глеб видел, что лишенная мест в Центральном органе партии «Искре» компания — Аксельрод, Потресов, Засулич, — сопровождаемая демонстративно вышедшим из новой сокращенной в числе редакции Мартовым, всячески подстрекаемая Даном, готова на все. Безрадостной и бессодержательной была встреча с Юлием Мартовым. Тот не мог говорить от обуревавшей его злости, был нервен, истеричен. «Разве можно так распускать себя?» — думал Глеб. Ведь речь идет о важнейших вещах, по сравнению с которыми не то что амбиции, но и сама жизнь отдельного человека не имеют значения, — о свободе, о революции, о счастье для всех тех, кто собственными руками создает народное богатство. Он видел, что Мартов уже невменяем, личная обида, поддержка группы, так активно выдвигающей его, заслонили для Юлия интересы только что родившейся по существу партии, которой так необходимы были организационная цельность и единство.

Самым обстоятельным, обставленным по всем правилам дипломатического протокола, был визит к Плеханову. С Плехановым Глеб был едва знаком — только на встрече в Цюрихе им удалось перекинуться несколькими фразами да сходить на прогулку в горы. Плеханов тогда его не приметил, не воспринял как крупную фигуру. Теперь обстановка изменилась, и Глеб входил сейчас к Плеханову как член Центрального Комитета, чрезвычайный и полномочный его представитель, ибо он нес с собой, кроме своего голоса, еще и голоса четверых своих товарищей, оставшихся в России, он имел особый вес еще и потому, что был в курсе текущих российских дел, практически заведовал всей русской работой — конечно, с ведома и одобрения Ильича. Кржижановский примерно знал, какую артиллерию доводов выдвинет Плеханов и даже в каких выражениях. Всю ситуацию Плеханов действительно определил как «всеобщую стачку генералов», считал, что