Лебединая Дорога (сборник) - Мария Семенова

– К тебе, княже, к тебе, – ответил Малк и направил коня в распахнутые ворота. И грозно спросил: – Куда дочку дел, Мстиславич?

Из дверей, зевая во весь рот, выглянул одноглазый Радогость. Он не выспался – ночь напролёт ходил с обнажённым мечом вокруг дома, отпугивал боевой сталью всякое лихо. При виде Малка он прыснул смехом, шарахнулся назад. Покатилось, застучало опрокинутое ведро.

– Дочку? – усмехнулся Чурила. И, обернувшись к дому, уверенно, ласково позвал: – Княгинюшка! Выдь!

Хоть и знал старый боярин, зачем едет, – сердце заколотилось. Дверь скрипнула. Мелькнула ярко-красная рубаха, каких незамужние девушки не надевают. Звениславка увидела отца, спрятала ладонями жарко вспыхнувшие щеки – и бегом пустилась к Чуриле, схоронилась за его плечом. Схоронилась и затихла, верно, было ей там хорошо. Только и торчали кончики белой, вышитой жемчугом кики. Той самой, что припасал для неё князь ещё год с лишком назад…

Малку было и смешно, и весело, и малость печально. Самую малость.

– Вено какое возьмёшь, Военежич? – спросил Чурила. Сунул руку за пазуху и вытащил толстую русую косу, перевязанную ремешком. Показал боярину. – Мужатая жена теперь твоя Звениславка. Разула меня.

Малк взялся за усы, поглядывая то на него, то на косу, то на дочь, на прядку остриженных волос, выглядывавшую из-под кики, надетой ещё неумело.

– Вено с тебя, с беспортошного… – начал он полушутя, но тут с улицы, прямо через тын, махнул во двор княжеский отрок.

– Мстиславич! – выдохнул мальчишка. – Радим-князь перед воротами сам-третей стоит. Говорить с тобой хочет.

С Чурилы так и сползло всякое веселье. Шрам на лице натянулся, левое веко нависло, прикрывая глаз.

– Ну зови, не у ворот же ему торчать. Сюда едет пусть!

Отрок убежал. Чурила обернулся к жене, взял её за руку.

– Шла бы в дом, Звениславушка. Да и ты тоже, боярин.

5

Запыхавшийся отрок вернулся к воротам.

– Пустить велел, отворяйте…

Стукнул оземь вынутый из гнезд брус, дрогнули толстые створки. Князь Радим Радонежич въехал в город под пронзительный визг кованых петель. Копыта гнедого коня глухо застучали по деревянной мостовой.

И глянул бы на Радима кто посторонний – точно решил бы, что это хозяином въехал в ворота собственный кременецкий князь. Кругличанин сидел в седле чуточку боком, выставив крутое плечо, расшитый плащ – говорили, царьградский – свисал с крупа коня. Гордую голову венчал длинный вихор, оставленный, по обычаю, в знак высокого рода. Да что говорить! Красив был Радим и умел себя показать. Поставь такого рядом с Чурилой, и сразу поймешь, кто наследник старых князей, а кто – только вылез из своего колодца, даже землю ещё не отряхнул…

И когда Радим направил жеребца к высокому терему, и это он сделал уверенно, по-хозяйски.

– Не туда, господине, – сказал ему отрок. – На Старый двор ехать велено.

Кто-то из следовавших за Радимом нехорошо усмехнулся:

– А давно у вас, у кременецких, князей на задворках принимают?

Радим его оборвал:

– Помолчи, Вячко… Не для того здесь.

Однако и у него зло сузились глаза. Потому не заметил, как в одних богатых хоромах, мимо которых они проезжали, открылось малюсенькое волоковое окошечко. И два больших карих глаза провожали его, пока не скрылся из виду.

Чурилу Радим разглядел издали, ещё через забор. Благо смотрел с седла, да тот и сам был не из маленьких. Кременецкий князь встречал его честь честью. Двое бояр, Ратибор и Радогость, стояли у него за спиной, по углам двора копошилось десятка полтора детских: кто чистил коня, кто точил меч, а из-за дома, из маленькой кузни, – дзинь, бум! – доносился размеренный железный лязг. И почему-то от этого простого звука у Радима на скулах выступили желваки.

Отрок нырнул в калитку, распахнул перед гостем ворота.

– Здрав будь, Радим Радонежич, – проговорил Чурила, зная, что младший князь всё равно не поприветствует его первым. – Любо мне тебя здесь видеть… Хорошо ли доехал?

Радим сдержанно отозвался:

– И ты здравствуй, Мстиславич.

Он не торопился покидать седло и всё обшаривал глазами двор, будто что искал. Чурила сказал ему:

– Не серчай, что здесь тебя принимаю. Думал послать за тобой, а ты сам пожаловал. Веселие у меня нынче…

Кто-то из парней уже двинулся вперёд – взять коня. Но круглицкий князь только дёрнул подбородком, и гнедой под ним фыркнул, переступил с ноги на ногу, охлестнул себя длинным хвостом. Невесть с чего разгорелся в глазах Радима злой огонёк:

– Не на пир я к тебе приехал! Нету мне дела ни до тебя, ни до веселия твоего! Сам знаешь, зачем я здесь!

Детские стали поднимать головы, откладывая дела. Чурила сцепил пальцы за спиной, лицо его напряглось.

– Вот уж не знаю, – проговорил он медленно. – Сделай милость, княже, напомни, чем тебя обидели…

Радим наклонился вперёд, поставил локоть на луку седла.

– Людоту где прячешь? – спросил он с яростью. – Думаешь, не знаю, что он у тебя?..

Чурила ответил спокойно:

– У меня. Только не я его прятал, а ты.

Посмотреть бы на него Радиму как следует, да и понять, что по его не будет… Не посмотрел. Ещё ниже наклонился в седле.

– Отдашь?

– Не отдам.

Ярость изуродовала красавца Радима, сильные пальцы собрали в клубок висевшую на кулаке плеть. И надо же было такому случиться, чтобы вот тут-то нелёгкая и вынесла из-за угла, прямо на него, кузнеца Людоту.

Он выскочил весёлый, счастливый, задыхающийся, в промокшем от пота переднике, с разводами сажи на лице. Корявые мозолистые руки сжимали пару ещё тёплых железных стремян.

Чурила так и застонал про себя. Увидев Радима, коваль на мгновение застыл с разинутым ртом. А потом ринулся назад, точно за ним гнались с ножами. Но скрыться не успел. Споткнулся, подвернул ногу, упал.

Радим шажком направил к нему коня…

– Загостился ты тут, Людота, – сказал он с ласковым бешенством. – Домой не хочется ли?

Мастер, успевший приподняться и сесть, молча пополз от него задом наперед. Молодая княгиня, не утерпевшая и выглянувшая из дому, увидела, как Радим обернулся к спутникам и указал плетью на беглеца:

– Вяжи его!

Кругличане разом толкнули пятками лошадей – но Чурила встал у них на пути. Подоспели и бояре.

– Не у себя во дворе распоряжаешься, княже! – сказал Чурила сурово. – Не дома!

Детские поправляли мечи, пододвигаясь поближе. Но Радим не желал ничего замечать.

– С дороги, холоп! – зарычал он, наезжая на Чурилу конём. – Поди прочь!

Кременецкий князь не двинулся с места. Только повторил:

– Не дома! Опамятуйся!

Вместо ответа Радим с силой вытянул его плетью.

На виду у обомлевшей дружины Чурила запоздало вскинул руки, заслоняя лицо. Потом отнял ладони, и по пальцам потекла красная кровь.

– Мстиславич! – первым завопил и бросился вперёд веснушчатый парень. Десять мечей одновременно взвились над головами. За своего князя они разорвали бы на куски не то что Радима – подумаешь, Радим! – самого Рюрика ладожского с варягами…

– Назад!

На губах у Чурилы повисли горячие капли, но люди повиновались. Этого голоса они слушались и дома, и в поле, и в угаре лютого боя. Послушались и теперь. Ворча и ругаясь, детские отступили, и только юная княгиня, метнувшаяся было к мужу, сжала крепкие маленькие кулачки и бесстрашно пошла на Радима одна:

– Ты что же это делаешь, ты? Ещё солнце тебе светит, собаке?

Радим смотрел с седла, нахохлившись, как промахнувшийся ястреб. Смекнул, верно, что вот теперь-то ему не получить Людоту ни лаской, ни таской.

– Ни один ещё гость, – сказал Чурила сквозь зубы. – Ни один ещё гость не жаловался дома, что его обидели на этом дворе! Езжай, княже Радим, поговорили!

Повернулся к Радиму спиной и пошёл в дом.

В тёмной влазне робкая рука потянула Чурилу за локоть. В углу виновато топтался кузнец.

– Может, глянешь, княже? – проговорил он жалобно.

Чурила остановился, даже не удивившись, откуда тот взялся. Ведь и бежал-то вроде за дом, а не в дом… Тронул пальцем губы. Отдёрнул руку…

Людота подал ему новенькие стремена и деланно оживился:

– Гляди… Булгары так ездят, я сам видел.

Стремена и впрямь были занятные: странно вытянутые вместо обыкновенных круглых, с плоской перекладинкой для ноги.

– С них и копьём бить способнее… и из лука стрелять… Я их тебе привешу?

Он всё старался заглянуть Чуриле в глаза.

– Не мне, – сказал князь, возвращая поделку. – Коню моему.

Людота тяжело вздохнул, развёл руками и вдруг едва не заплакал:

– Не храбр я, Мстиславич! Ну что тут делать, не храбр…

Чурила поднялся в горницу, высек огонь. Стянул измаранную рубашку, посмотрел на стоявшую перед ним Звениславку, на слёзы, катившиеся по милым щекам. И вдруг улыбнулся:

– Что стоишь, ведовица? Лечи. Не видишь, помираю?

Вечером он сидел на пиру злой и голодный. Рана запеклась и теперь не давала ни есть, ни смеяться, а говорить – едва-едва. Как в присказке: близок локоть, а поди укуси. Спасибо Звениславке, не дала пропасть, накормила, как деда беззубого, размоченным в молоке хлебом… Да не этим же на пиру угощаться!