Лебединая Дорога (сборник) - Мария Семенова

Сзади приблизились трое Олавссонов.

– Вестейн ярл! – почесывая в бороде, недовольно повторил Бьёрн. – Мало нам хлопот с Вестейном ярлом!

Гуннар потрогал перевязанную шею и промолчал. А Сигурд дружески заулыбался Смирёне. Вспомнил, верно, свою черноглазую Унн, недавно пообещавшую ему нового сына.

Тут со стороны города приблизился всадник, по виду – слуга. Второго коня он вёл в поводу. Подъехав к четвёрке урман, он остановился, помедлил, явно не зная, с кем заговорить, и наконец сказал сразу всем четверым – сами разберутся:

– Вышата Добрынич на раба нерадивого просит не сердиться. В гости зовёт, на беседу и угощение…

Видга шагнул к коню. Ездил он хорошо, привык ещё дома. И указал Смирёнке место впереди себя:

– Полезай!

У неё снова дрогнули просохшие было ресницы, а за ресницами и губы:

– Куда же я, княжич… воды-то принести…

Видга сдвинул брови, но ничего не сказал. Не его Смэрна, не выкупил он её ещё у гардского ярла. Не ему и распоряжаться, что ей делать и куда идти.

Так, хмурым, и проехал он полгорода, а потом, не видя кланяющихся трэлей, минул ворота боярского двора.

И вот тут-то едва не раскрыл рта. То, что гардцы умели строить, он знал – на то она и Гардарики, Страна городов. Видал и высокий конунгов дом. Это когда их, по здешнему обычаю, водили на роту – клясться в непреступлении законов стейннборгского тинга… Тогда и ещё после, у конунга на свадебном пиру. И не только Видгу, всех поразила высота бревенчатых стен, гордые светлые окна покоя для советов, красивая и непривычная резьба. Никак не думал Видга увидеть дом лучше, чем тот. Увидел. С улицы-то эти палаты смотрелись совсем не так, как со двора. Двор у боярина был всё же поуже княжеского – тесен, не разворачивались к улице деревянные плечи хором. Но зато вблизи хоть у кого валилась с головы шапка. У тех, кто в простых избах жил, – от зависти, у мужей нарочитых – от ревности…

Вспомнился и Видге родительский дом. Показался беднее и проще убранством. Но не устыдил… Кому выпряли норны судьбу почётнее, чем сэконунгу, хозяину моря? Никому. А его дом – палуба длинного корабля. Морской конунг редко сходит на берег. На что ему такой дом?

Навстречу боярину Видга пошёл с поднятой головой.

Вышата Добрынич урманского княжича встретил ласковее не придумаешь. Заметив его любопытство, сам повёл по дому, показывая зимние и летние спальни-ложницы, просторные сени на затейливых резных столбах… Честь невиданная! Показал даже островерхий терем, в котором изредка принимал званых гостей.

Видга дивился про себя, но не слишком. Где тот драккар, на котором ярл добыл все эти сокровища? Нету у него драккара, и, значит, ничего нет.

Потом боярин кликнул детей – познакомиться.

На красавицу Нежелану Видга посмотрел равнодушно. Отметил бусы у неё на шее – радуга да и только, – и ещё дорогое, нарядное платье. Снять бы с неё всё это да надеть на Смэрну. Небось стала бы не хуже.

А Любим – да что Любим! Ни парень, ни девка, плюнуть не на что. Очень не любил Видга Вестейна ярла, но сына не поставил бы не то что рядом с ним – даже поблизости…

Вслух он, понятно, ничего этого не сказал. Знакомясь, переврал гардские имена и сам посмеялся. А о себе услышал ставшее уже привычным: Витенег.

Ярл велел нести на стол угощение. Странный обычай был в этой земле – еду и питьё здесь подавали к приходу гостей, а потом убирали, вместо того чтобы просто вынести столы.

– У меня дома лежит кошель, – сказал Видга боярину, с трудом подбирая слова и жалея, что рядом не было Скегги, у которого всё это получалось много, много легче. – Мы сражались в пути и брали богатство. В моём кошеле лежат полторы марки серебра. Это много. Я был на разных торгах и знаю, сколько стоит рабыня. У тебя, наверное, есть весы. Должно остаться полмарки, но я не буду торговаться, потому что побил твоего раба, и ты можешь потребовать виру за обиду…

Про себя Вышата потешался, но ничем этого не выдал. Только всё угощал Видгу, не скупясь ни на зелёное, ни на синее заморское вино. Видга, непривычный к вину, еле пересиливал отвращение. Однако, что поделаешь, пил. Откажешься – засмеют.

Поздно вечером он, пошатываясь, выбрался из города и долго кричал через реку, чтобы его перевезли. Не докричался и пустился вплавь. Вылез на берег мокрый и задумчивый. Рабыню ему Вышата так и не продал. И обидеться повода не дал. Зато дал уразуметь, что ему, Видге, Смэрны… как это здесь говорили, что-то насчёт своих собственных ушей…

7

Кременецкие князья с ближними и дружиной были званы к Халльгриму хёвдингу на свадебное торжество.

В Урманском конце ещё пахло свежей древесиной, под ногами и копытами хрустели белые завитки. Хозяин сам выходил встречать гостей, вёл их в дом, усаживал на богато застланные лавки. Словенские бояре озирались, потихоньку рассматривали стены, увешанные ярко раскрашенными щитами и оружием. Заглядывали в суровые лица Богов, охранявших хозяйское место. Новый дом Халльгрима Виглафссона был выстроен в точности как прежний: словенский глаз не находил ни всходов наверх, ни полатей, ни каменной печки. Только широкие скамьи вдоль стен да огонь посреди пола, в глиняном очаге… Кровлю поддерживали высокие столбы, раздвоенные на концах. Жирная сажа ещё не успела осесть на них, и оттого всё вокруг казалось особенно новеньким и чистым.

Ждали князей. Чурила с княгиней появились позже многих, но не запоздали.

– Приедет ли Мстицлейв конунг? – спросил Виглафссон, ведя их в распахнутые ворота. – Я его приглашал…

– Не смог он, – сказала Звениславка. – Уж ты, Виглавич, не серчай.

Чурила добавил:

– Не думай на старого… недужен он. Кости болят.

Халльгрим кивнул и ни о чём больше не спрашивал.

Чурилу, самого знатного на пиру, провели к почётному месту – вышитой подушке посередине скамьи. Халльгрим сел поблизости, Звениславку устроил между князем и собой. Почти как раньше, в Торсфиорде… Братья сели рядом.

Велик и просторен был новый дом сына Ворона. Хватило места и своим, и гостям, никто в обиде не остался. Все расселись, кто выше, кто ниже, по старшинству. Разглядывали жениха и невесту.

Вигдис сидела рядом с Халльгримом, по левую руку. Долго он думал, как поведёт её за этот стол, как при всех наречёт Рунольвову дочку своей… Думал и о том, не придётся ли в день торжества смирять её непокорство. Не пришлось. Вигдис без слова отдала себя в руки рабынь, которые причесали её и одели. Молча вышла к гостям… И подле Виглафссона сидела точно неживая. Только и дрожало в глазах отражение пламени, да еле заметно колебались на груди овальные серебряные фибулы.

Гости обводили глазами непривычно низкие – по колено сидевшим – столы, деревянную и лепную посуду, придирчиво нюхали незнакомые яства. Удивляло всё: даже свет и тепло, шедшие от очага. У князя на пирах, случалось, в окна гридницы влетали снежинки. А здесь, похоже, и зимой пировали без шуб…

Вот поднялся хозяин. И по тому, как разом притихли урмане, стало ясно, что пир начался.

– Первый кубок – за конунга! – сказал Халльгрим громко. Низкий голос морехода был отчётливо слышен в самых отдаленных углах. Слуга налил ему браги, и Халльгрим, по обычаю пронеся кубок над огнём, протянул его Чуриле. Зеленоватое рейнское стекло лучилось и мерцало.

– Скажи, Торлейв конунг…

Чурила поднялся. Принял кубок. И заговорил – ко всеобщему удивлению, на северном языке.

Кременецкие стали переглядываться. Сердито нахмурился Вышата Добрынич. Кто не понимает, тому всюду чудится подвох. Неотрывно смотрела на мужа юная княгиня. Готовилась подсказать, если запнется. Но князь говорил гладко. Даром, что ли, учил всё это несколько дней. Зато теперь урмане улыбались, подталкивали друг друга. Даже у Хельги, и у того помягчели свирепые глаза.

– Прадеды наши издавна смотрели на север, – говорил Чурила Мстиславич. – Разное видели… Бывало, торговые гости приезжали, привозили красный товар. А то и дрались, с боевым щитом ходили. Не родит трусов земля Норэгр! Воины славные! А только говорят у нас так: худой мир лучше доброй ссоры. Пролитого не поднимешь, битого не воротишь. А где лад, там и клад!

Помолчал, обводя взглядом скамьи. И продолжал:

– Рад я, что стал у нас в городе новый конец. Крепче стоит Господин Кременец, прибыл силой урманской! Рубился я на мечах с Халльгримом Виглавичем и никому того не желаю. Зовёшь ты меня, Виглавич, конунгом. Хочу и я назвать тебя своим ярлом…

Он опустил кубок, нагнулся, поднял что-то со скамьи. Халльгрим же встал… и поклонился – сколько себя помнил, кажется, в первый раз.

Очень старательно он выговорил по-словенски:

– Спасибо, Торлейв конунг сын Мстицлейва. Спасибо за доброе слово и за честь. Но она не про меня. Были у меня в роду могучие мужи, и каждого люди звали просто хёвдингом. Не мне переступать через славу тех, чьих подвигов я не повторил.

Он хотел вернуться на место, но Чурила его остановил: