Игра против правил - Александр Сергеевич Рыжов

я на другой берег переплыл и в кустах спрятался. Сидел и думал: а зачем мне в команду возвращаться? Чего я добьюсь? Меня же всю жизнь будут на вторые роли задвигать — и вы, и этот старый хрыч с подзорной трубой… Может, лучше умереть и не воскреснуть? В общем, подбросил я на берег ботинки, кепку, чтобы меня утонувшим считали, а сам все это время у кентов жил. И, как видишь, прав оказался: никому и печали не было, что я сдох…

— Не прав! — Касаткин на всякий пожарный отодвинулся подальше от ножа, но страха не испытывал. — Мы тебя с ребятами вспоминали… переживали… а ты, оказывается, шутки шутить вздумал? А на что рассчитывал? Что гопники тебя до конца жизни кормить будут?

— Балбес ты, Леша… — Фомичев вздохнул и опустил руку со швейцарским клинком. — Я уже тогда про летопись знал, мне Юлька при встрече проговорилась. Это после того, как вы с ней разбежались… Сболтнула, что там и про Олегову могилу написано. А я эту могилу давно искал! Великих князей просто так не погребали, с ними всегда барахлишко ценное клали. Если его прибрать к рукам, то можно до конца дней жить припеваючи. Вот и раздумывал я, как эту летопись раздобыть. Ничего не придумал, кроме как к профессору заявиться и забрать силой. Я полтора с лишним месяца покойником числился, сидел в четырех стенах, озверел совсем…

— Дальше я знаю, — сказал Касаткин. — Ты подослал своих кентов, они добыли улику против меня, и ты оставил ее в квартире профессора. Меня взяли, но бумаги ты не нашел. Попробовал снова к Юле сунуться… это ведь тебя мы с Анкой из квартиры шваброй выгоняли? И тут до тебя дошло: раз уж я на свободе и с Юлей контачу, то лучше меня союзником сделать, чтобы до летописи добраться.

Фомичев поднял сброшенную с кровати сумку, стал копаться в ней, при этом не теряя из поля зрения Алексея.

— Сказать честно, надоело быть усопшим. Наигрался… Думал, добуду рукопись, найду Олегово золотишко, а с ним и за кордон можно. В Карелии, говорят, лазейки есть, легко нелегалом проскочить. Но не вышло. А потом меня Анисим на улице увидел. Я в первый раз за полтора месяца воздухом подышать решил, а тут он… Я стал что-то придумывать, он не поверил. Зашли к нему на квартиру, там и схватились. Он мне давно жизнь отравлял. Он и ты.

— А я-то почему? Я всегда за тебя был…

— А Юльку кто у меня увел? Нет… оба вы с Анисимом скоты. Но ты мне еще нужен был, а его — в расход. Сильный, боров! Руку мне вывихнул. Но все-таки я его завалил. Оно и к лучшему — нашлось, на кого грехи списать. Я и браслетик Юлькин ему подкинул, для правдоподобия.

— А засада возле кургана? Это что — твои кенты от тебя же избавиться захотели?

— Не от меня, а от тебя. С ними условлено было, они за нами от города ехали. Ты мне помог курган найти, и на этом твоя миссия заканчивалась. Если б не менты… И еще обидно, что никакого клада в кургане не оказалось. Зато бабки профессорские у меня были, безделушки кое-какие, которые прихватить успел. Я их вместе с хоккейным добром провез, на таможне не засекли.

— И что делать собираешься? Меня зарежешь, как Анисимова, а сам в бега?

Фомичев застегнул сумку и повесил ее на плечо.

— Не буду я тебя резать. Мне двух трупов вот так… — Он провел ребром ладони по горлу. — Мы не в Союзе, Леша, здесь ты меня не остановишь. Я уже письмо в американское посольство отправил, убежище попросил.

— А почему в американское? Чем тебе Швейцария не нравится?

— Я о будущем думаю. Швейцарцы в хоккей на уровне наших дошколят играют, а в Штатах я развернусь! Там две профессиональные лиги, куда-нибудь да возьмут… — Он поправил сумку на плече. — Все. Некогда мне лясы точить.

Он вышел за дверь, зашагал, торопясь, к лифту. Касаткин мгновение-другое приходил в себя, затем тоже бросился в коридор.

Если учинить переполох, сбегутся ребята, помогут скрутить, еще и гэбист пособит, это его прямая обязанность. А если портье вмешается, можно сказать, что напился Фомичев, бузить начал…

— Стой, иуда!

Фомичев, увидев мчащегося к нему со всех ног Касаткина, смекнул, что надо как можно скорее покинуть пределы гостиницы. Не стал ждать лифта, ссыпался по лестнице, проскочил мимо стойки. У дверей, что вели наружу, Касаткин почти настиг его, но Фомичев метнул в него сумку и выбежал из здания.

Давос еще был расцвечен рождественскими огнями, но людей на улицах поубавилось. В этот поздний час, в пятницу, перед выходными, они сидели в кафе и ресторанах, наслаждались вечерней трапезой.

Фомичеву не удалось затеряться в толпе. Он подбежал к стоявшему на перекрестке полицейскому в сине-голубом мундире, зачастил на плохом немецком. Полицейский смотрел на него, не понимая.

Подбежал Касаткин, хотел схватить Фомичева за шкирку, но тот повернулся к магазинной витрине и влетел в нее, как снаряд.

Витрина раскололась, зазвенели осколки разбитого стекла. Полицейский засвистел и кинулся к нарушителю. На сигнал прибежали еще трое стражей порядка. Фомичева со свежими порезами на лбу и щеках крепко взяли за локти, повели к подъехавшему белому автомобилю с красной продольной полосой.

Касаткин, мешая немецкий язык с английским, подбирал подходящие слова, хотел объяснить, что задержанный — гражданин Советского Союза, его надо вернуть в гостиницу, под опеку руководителя делегации.

— Эр хат дас гезец геброхен, — ответил ему самый важный на вид и, вероятно, старший по чину полицейский. — Эр вирд мит унс коммен[2].

Фомичев, глянув на преследователя, злорадно подхихикнул. Его посадили в машину и увезли по ярко освещенному проспекту.

* * *

В эту ночь никто из ленинградской делегации не спал. Представитель консульства звонил в полицейский участок, добивался от дежурных выдачи арестованного, но они ссылались на то, что надо дождаться начальства, а оно будет только в понедельник, потому что выходные дни, к тому же новогодние, — это святое, а против святого не попрешь, и т. д. и т. п. Проще говоря, тянули резину. Не вызывало сомнений, что Фомичев уже рассказал в полиции о своем желании остаться за границей и о письме в посольство США. Давосские законники ждали решения по этому вопросу, принятие которого могло затянуться в связи с праздниками и неординарностью ситуации.

Гэбист всполошился, стал искать нити коллективного заговора, допрашивал поочередно всех, кто контактировал с перебежчиком. Из Касаткина он тянул жилы не меньше