Краткая история Латинской Америки - Джон Чарльз Частин

известного ныне гламурного пляжа) в 1922 году. Чуть позже другие тенентисты сформировали вооруженную колонну из 1000 человек и в течение двух лет промаршировали бесчисленные мили по бразильскому захолустью, пытаясь заручиться поддержкой своего революционного националистического видения. Кофейную экономику тем временем шатало от одного кризиса перепроизводства к другому. К 1927 году правительственная программа повышения ценности кофе провалилась. Огромные запасы непроданного кофе продолжали прирастать. Затем наступила Великая депрессия, и стоимость кофе упала менее чем до трети и без того низкой цены на мировом рынке.

Приход Варгаса к власти великолепно иллюстрирует политические последствия 1929 года. Следующий год был годом выборов, и Варгас, губернатор Риу-Гранди-ду-Сул, развивающегося, но не кофейного штата, соперничал с официальным кандидатом от Сан-Паулу, представлявшим прежде всего интересы производителей кофе, которые фактически царствовали в Бразилии на протяжении последних двух поколений. Организаторы выборов обеспечили официальную победу кандидату Кофейного Короля, но старый король утратил контроль над ситуацией, и на этот раз оппозиционные силы смогли оспорить результаты выборов. При поддержке армии Варгас захватил пост президента. «Революция 1930 года» стала поворотным моментом в истории Бразилии.

В течение семи лет Варгас правил как более или менее конституционный президент страны, внезапно наполнившейся новой политической энергией. Консервативный либерализм больше не чередовался с либеральным консерватизмом. Возникали всевозможные новые идеологии. Среди «революционеров» 1930 года были как разочаровавшиеся либералы, выступавшие против Кофейного Короля, так и склонные к идеализму тенентисты – молодые националисты, презиравшие либералов. Тенентисты впитали в себя новые радикальные идеологии, а некоторые, причем из числа самых известных, присоединились к Коммунистической партии, сделав ее сердцем Национально-освободительный альянс (НОА). Благодаря НОА левые радикалы впервые смогли реально претендовать на власть в Бразилии. Между тем крайняя правая группа, называющая себя интегралистами, черпала вдохновение в европейском фашизме. Интегралисты приветствовали друг друга, вскинув руку, использовали символ, отдаленно напоминающий нацистскую свастику, – греческую букву сигма и носили рубашки патриотического зеленого цвета (оммаж коричневым рубашкам Гитлера и черным – Муссолини), выходя на улицы устраивать беспорядки.

Варгас ловко улаживал политические неурядицы начала 1930-х, стравливая друг с другом либералов, консерваторов, коммунистов, тенентистов и интегралистов. Затем, в 1937, при поддержке армии он объявил себя диктатором и выступил с радиообращением о националистической институциональной трансформации Бразилии: Эстадо Ново[59] – Новом государстве. Эстадо Ново было крайне авторитарным правительством: законодательные органы были распущены, политические партии – запрещены, а средства массовой информации подвергались цензуре. Варгас отказался от либерального федерализма и отправил назначенных централизованно «интервентов» – представителей центрального правительства – руководить правительствами штатов. Полиция Эстадо Ново действовала с жестокой безнаказанностью. И несмотря на все это, Варгас оставался популярным. Почему?

Варгас был прагматичен, гибок в средствах, больше заинтересован в результатах, чем в основных принципах, – еще одна черта, которую он разделял с Рузвельтом. И он всегда был националистом. Национализм был основой его межклассовых союзов и духа Эстадо Ново. Тогда, казалось, все, от крайне левых до крайне правых, были националистами. В конце концов, это были 1930-е, когда националистические движения были на подъеме по всему миру.

В Эстадо Ново все было «национальное то» и «национальное это». Варгас даже торжественно сжег государственные флаги Бразилии, чтобы символизировать неоспоримое главенство национального правительства. Как и все его предшественники, Эстадо Ново породило десятки правительственных советов, министерств и агентств (что-то вроде «алфавитного винегрета» Нового курса Рузвельта) для достижения общих целей и обеспечения благосостояния нации. Были созданы национальные советы и комиссии для надзора за железными дорогами, горнодобывающей промышленностью, иммиграцией, школьными учебниками, спортом и отдыхом, гидравлической и электроэнергетикой и так далее. Эстадо Ново основало Национальную Сталелитейную Компанию и построило крупный завод между двумя наиболее промышленно развитыми городами, Рио и Сан-Паулу. Национальная Моторная Компания выпускала двигатели для грузовиков и самолетов. Иностранцы больше не могли владеть СМИ. А на крайний юг Бразилии, где немецкие, итальянские и другие европейские иммигранты когда-то основали сельскохозяйственные колонии и сохранили свою культуру и язык, Эстадо Ново принесло новое ассимиляционное давление: иммигрантам популярно объясняли, что нужно говорить по-португальски и интегрироваться в бразильское общество.

Как и Революционная партия Мексики, Эстадо Ново прославляло смешение рас и поощряло бразильцев принять свое африканское наследие. В 1933 положительные качества расового и культурного «слияния» пропагандировало в том числе знаковое исследование «Дом хозяина и лачуга раба», проведенное молодым антропологом Жилберту Фрейре. Он заявлял, что африканское наследие Бразилии не национальная обуза, как утверждают расистские теории, но основа самобытной национальной идентичности, обогатившая всех бразильцев (знали они о том или нет) аспектами африканской культуры. Бразильцы, казалось, жаждали объединяющего послания Фрейре, и при официальной поддержке на его основе внезапно возникла целая область афро-бразильских исследований. Примечательно, что в эти же годы визитной карточкой культуры страны стала энергичная афро-бразильская самба, активно продвигаемая средствами массовой информации Эстадо Ново.

Кармен Миранда – певица, танцовщица и актриса, выступления которой ввели в кинокультуру характерный головной убор из фруктов, – первой оседлала эту волну националистической самбы и добилась славы сначала в Бразилии, получившей наконец собственную киноиндустрию, а затем и в США. Кармен Миранда олицетворяла явный парадокс. В Бразилии ее выступления заполнили нишу национальных мюзиклов с народной музыкой, которую в Мексике заняли мариачи и песни чарро. Но ее более поздний образ американской кинозвезды был карикатурой на этот, изначальный: типичная «горячая латиноамериканка», яркая и активно жестикулирующая, на сегодняшний взгляд не имела ничего общего с националистическим шаблоном. Миранда создала этот образ, чтобы удовлетворить вкусы американских, а не бразильских зрителей. Тем не менее ее «возмутительный костюм», якобы «навязанный» Голливудом, был настоящим Рио-де-Жанейро – карнавально-китчевой версией традиционного афро-бразильского платья. Танцевать самбу ее учили уроженцы штата Баия. На самом деле Миранда не была афро-бразильянкой, по крови она была португалкой, хотя и выросла в Бразилии. Тем не менее танцы сделали ее бразильянкой – как по ее собственному мнению («Скажите, – говорила она, – что нет Бразилии в каждом изгибе моего тела!»), так и по мнению бразильской публики, аплодировавшей ей в 1930-х. Миранда провела девять аншлаговых туров по Южной Америке. В 1940, после выступления для Рузвельта в Белом доме, она вернулась в Рио-де-Жанейро, где ее встречали как героиню. Но популярность Миранды резко упала, едва бразильцы услышали, как она поет на английском.

По всей Бразилии шел процесс культурного самопознания. Знаменитый фестиваль 1922 года, Неделя современного искусства в Сан-Паулу, ознаменовал торжество новаторского националистического течения. Среди ярких модернистов был Эйтор Вила-Лобос, создававший свои композиции на основе бразильских народных мелодий, точно так же как столетием ранее Шопен и Лист делали это с польскими и венгерскими мотивами по тем же националистическим причинам. Под