Краткая история Латинской Америки - Джон Чарльз Частин

уверенностью Батлье в том, что «нельзя позволить прогрессу и промышленности уничтожать людей», Уругвай стал первым в полушарии государством всеобщего благосостояния, в котором предусмотрена минимальная заработная плата, регулируемые условия труда, страхование от несчастных случаев, оплачиваемый отпуск и пенсионные выплаты. Государственное образование, предмет особой гордости Уругвая с 1870-х, получило дальнейшую поддержку: в столице открылся университет для женщин.

Батльизм навсегда изменил Уругвай, но успехом реформы обязаны, по крайней мере частично, удачному выбору времени для финансирования амбициозных социальных программ. Кроме того, это было городское движение, почти не затронувшее сельские районы Уругвая. Важно, что батльизм был также агрессивно антиклерикальным, и это сделало уругвайское общество одним из самых светских в полушарии. Традиционная католическая Страстная неделя, время покаяний и мрачных религиозных шествий, в современном Уругвае стала Неделей туризма. Чтобы раз и навсегда отправить правление каудильо в прошлое, Батлье даже попытался заменить пост единоличного президента исполнительным советом. По иронии судьбы, многие считали каудильо самого Батлье – но «гражданским каудильо», в отличие от военных каудильо XIX века.

На другом берегу Рио-де-ла-Плата, в Аргентине, еще один «гражданский каудильо», представляющий интересы города, сверг землевладельческую олигархию страны посредством (хотите верьте, хотите нет) выборов. «Революция урны для голосования» – так это называли. Победитель, Иполито Иригойен, возглавлял Гражданский радикальный союз – реформистскую партию среднего класса, пользующуюся значительной поддержкой класса рабочего. В 1916‐м, когда радикалы победили на выборах, ликующие толпы тащили карету Иригойена по улицам Буэнос-Айреса, а с балконов лился дождь цветов.

Радикалы быстро укрепились, создав первую по-настоящему массовую политическую партию в истории Латинской Америки. Ни в коем случае не занимаясь патронажной политикой, Гражданский радикальный союз раздавал своим сторонникам пенсии и государственные должности. Реформы Иригойена были не столь впечатляющими, как в Уругвае. Радикалы говорили об экономическом национализме, но роль иностранного капитала в Аргентине не уменьшилась. Впрочем, одним из значительных актов экономического национализма Иригойена было создание государственного агентства по надзору за добычей нефти.

Президентство Иригойена ознаменовало важные перемены не столько из-за того, что он делал, сколько из-за того, что он собой представлял. Плохо одетый, лишенный светских манер и изящества, Иригойен был человеком из народа. Он ненавидел элегантную элиту Буэнос-Айреса, и они ненавидели его в ответ. Иригойен рассматривал политику с моральной точки зрения, как своего рода гражданскую религию. Он никогда не был женат и вел затворническую жизнь легендарной бережливости в жилище настолько простом, что оно удостоилось у врагов Иригойена прозвища «президентская нора». А его презрение к атрибутам власти иллюстрирует известный анекдот. Говорят, однажды друг попросил у него что-нибудь для себя. Иригойен в ответ неопределенно указал на картонную коробку, полную медалей и других наград: «Выбирайте».

Любой аргентинец мог прийти к президенту и попросить о скромном покровительстве. Иригойен мало заботился о мнении Европы и сохранял аргентинскую дипломатическую традицию сопротивления любым инициативам США. Во время Первой мировой войны, несмотря на давление США, он настаивал на нейтралитете Аргентины. Были, конечно, в его послужном списке и черные пятна: жестокие репрессии против профсоюзов во время Трагической недели 1919 года и восстание патагонских овцеводов в 1921-м. Со временем Иригойена сменил другой член Гражданского радикального союза, но в 1928 году он вернулся на пост, уже дряхлый и едва ли способный вести Аргентину через неспокойные 1930-е. Вскоре он потерял популярность и был вынужден покинуть пост. Однако несколько лет спустя на похороны Иригойена собрался весь Буэнос-Айрес.

Батлье и Иригойен были единоличными лидерами огромной важности, не генералами на конях, но тем не менее каудильо. Националистическая политика, впрочем, оставалась массовой и часто фокусировалась на таких лидерах. Еще одним можно назвать Виктора Рауля Айя де ла Торре, который возглавлял перуанских националистов (в основном будучи в изгнании).

Айя де ла Торре впервые был выслан из Перу в 1920‐м за то, что возглавил студенческие протесты против проамериканского диктатора. В Мексике, впечатленный Революцией до глубины души, молодой радикальный интеллектуал основал международную партию, Американский народно-революционный альянс (APRA – АПРА), как своего рода коллективную самозащиту от экономического империализма в Латинской Америке. Айя де ла Торре предпочитал термин «Индо-Америка», подчеркивая коренную основу региона точно так же, как это делали мексиканские художники-монументалисты, в том числе Ривера. Такой националистический акцент на индейских корнях назвали индихенизмом. Другой молодой перуанский интеллектуал 1920-х, Хосе Карлос Мариатеги, представлял социализм коренных народов, сочетающий модели инков с марксистской теорией. Но Перу в сравнении с Мексикой было намного более этнически расколотым: в высокогорьях преобладали индейцы, на побережье – черные и белые, так что в Перу индихенизм как объединяющая сила успеха почти не имел.

АПРА как международная партия далеко не продвинулась. Тем не менее, угрожая сделать коренное население чем-то большим, чем теория или вымысел, она оказала мощное влияние: АПРА испугала консерваторов. Митинги партии заполнили улицы бедняками и представителями среднего класса, которые кричали о презрении к олигархии, ненависти к империализму и преданности «Верховному Лидеру» Айя де ла Торре[57]. В 1932 году, после «проигрыша» на управляемых выборах, АПРА восстала. Армия подавила мятеж, зачинщиков казнили, а партии запретили участвовать в перуанской политике. Но популярность запрещенной партии и ее изгнанного лидера с годами только росла.

Среди многих националистов в то время бежал из Перу и Сиро Алегрия, высокопоставленный боевик АПРА с пылким сердцем. Живя в Чили, он, как и многие до него, занялся писательством, вдохновляясь обществом индейцев. Перуанские романисты исследовали индихенизм на протяжении десятилетий, со времен Клоринды Матто де Турнер, и тем не менее кажется вполне логичным, что величайший роман на эту тему, «В большом и чуждом мире» Алегрии (1941), появился в рядах АПРА. Подобные ему писатели старались защищать коренные народы, но основная практическая цель индихенизма заключалась в изменении классических сюжетов так, чтобы они соответствовали более широкому миру. Возможно, не так уж и странно, что Алегрия написал свою книгу для издательского конкурса в Нью-Йорке. Он победил и в 1930–1940-х стал одним из самых известных латиноамериканских писателей, имевших неевропейские корни.

Националисты в Латинской Америке пришли к власти отнюдь не везде, во многих странах консерваторам удалось перехватить националистическое влияние или сдержать его, но национализм продемонстрировал свою политическую мощь даже там, где не правил. Так было в Колумбии, где националисты попытались обойти традиционные сельские сети покровителей и клиентов, объединяя городских рабочих в профсоюзы и напрямую апеллируя к их личным интересам. Власть консерваторов в Колумбии была слишком сильна, чтобы позволить националистическим реформаторам добиться значительного прогресса. Сельские олигархии удерживали свои позиции, регион за регионом, а тем временем у многочисленных последователей пламенного народного лидера Хорхе Эльесера Гайтана