Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

…Залетевший из степи ветер овеял лицо Павла полынно-горькой прохладой. Глубокое ночное небо прочерчивалось частым звездопадом.

Внезапно перед Павлом возникла широкая сутулая фигура. Она отделилась от стены коттеджа, мимо которого проходил Павел, загородила ему дорогу.

— Кто это? — окликнул Павел.

— Это я, товарищ директор. Петренко.

— А-а, Егор Михайлович….

— Жду вас с собрания. Тут у меня люди… Правда, одни бабы… Но я их уже организовал. Чтоб завтра рано утречком — прямо на отделение. На какое — будет приказ?

Павел не сразу сообразил, куда же послать людей. Такой быстрый ответ делом на то, что было записано в решений собрания, его немного озадачил.

— Вот что, Егор Михайлович, — дружески сказал Павел, беря полевода под костлявый локоть. — Сейчас уже поздно, и надо расплановать, кого куда пошлем. Приходи завтра ко мне пораньше и там решим, а сейчас иди отдыхать…

— Народ у меня боевой, товарищ директор, — похвастал Петренко.

— Ну и добре. Я так и думал. Значит, гуртом пойдем в наступление.

— Гуртом, товарищ директор.

Как всегда в трудные минуты, Павел почувствовал, что он не один, что сильные, надежные руки подпирают его, и от этого на душе его стало светло, как никогда.

6

Нежное турлюканье сверчков наполняло суховатую тьму августовской ночи. Казалось, оно стекало из глубины звездного неба; каждый куст усыхающих трав, пахнущих пресной пылью, был полон музыкальных звуков, словно полынный ветер шевелил невидимо протянутые над степью струны.

В холодке ночи уже чувствовалась близость осени, в тусклом небе, лишенном заревых отсветов, долго не угасающих летом, часто проносились метеоры, оставляя за собой светящийся след.

Ночи стали продолжительнее и глуше. Трактористы уже не отваживались выезжать в степь без ватников и полушубков. К утру высыпавшая за ночь роса блестела на увядших придорожных травах, словно иней.

Павел любил это время. Обычно оно совпадало с некоторой передышкой между уборкой хлебов и осенним севом. В мирное время в такие дни в совхозе подводились трудовые итоги, собирались слеты передовиков, игрались свадьбы. Воскресные вечера в совхозе звенели от песен, от задумчивых, переборов гармоник.

Теперь тяжелая тишина нависала над усадьбой, лишь изредка будил ее неясный звук чьих-либо шагов да перестук, сторожевых колотушек. Тишина и отсутствие света напоминали об опасности. После поездки в Ростов Павел стал ощущать ее острее, тревога его усилилась, стала постоянной.

Он ложился теперь спать во втором, а то и в третьем часу ночи, а перед этим заходил в партийный комитет и там просиживал час-другой, подытоживая с секретарем дневную работу, согласовывая необычные, связанные с чрезвычайным положением в совхозе вопросы, намечая на завтрашний день, экстренные мероприятия.

После собрания и бесед с эвакуированными он все еще испытывал возбуждение и потребность разобраться в пережитом за последние дни. На память приходили то встреча с Голубовским в городе («Его район уже, наверное, полностью эвакуировался», — подумал Павел), то пылящие по дороге обозы и гурты, то полные гнева и скорби лица людей, выступавших на собрании.

По усвоенной за последнее время привычке быть всегда начеку Павел как-то поздно вечером проходил по усадьбе, чтобы проверить, на месте ли сторожевые посты и не нарушена ли где светомаскировка.

Дойдя до здания ремонтных мастерских и поговорив с дежурным из местной команды ПВХО, Павел постоял с минуту, как бы прислушиваясь к своим мыслям, взглянул на небо, усыпанное звездами, и, круто повернув, зашагал к конторе.

Осторожно ступая, Павел прошел по темному коридору парткома, толкнул дверь. В глаза ударил свет настольной лампы.

За столом сидели секретарь парткома Петр Нефедович Шовкунов и председатель рабочкома Нина Федоровна Калужская. Петр Нефедович, пожилой мужчина с седыми висками и гладкой лысиной, идущей от лба к темени, перебирая какие-то листки, поднял на Павла усталые, в сморщенных болезненных мешочках глаза, сказал тихим, мягким голосом:

— Садитесь, товарищ директор, вы нам как раз нужны.

Павел сел на отчаянно скрипнувший стул, спросил, отдуваясь:

— Что это у вас на столе? Что за канцелярия?

— Это не канцелярия, а договора на социалистическое соревнование между бригадами, звеньями и отдельными трактористами. Видите, сколько? — Шовкунов потряс объемистой папкой. — Эти бумажки должны войти в историю так же, как военные документы. Это сгусток энтузиазма, воли и ярости… Да, да, священной ярости к врагу. Это вызов фашистским громилам и… и счета на победу…

Петр Нефедович, недавний инструктор райкома и пропагандист, тяготел к цветистым формулировкам, любил щегольнуть, как он сам говорил, «доходчивыми» словечками.

— Ты, Нефедыч, покажи ему вызов Мити Солнышкина, — сказала Нина Федоровна, высокая женщина с, очень смуглым строгим лицом и карими, горячо поблескивающими глазами. Сиреневая косынка туго схватывала ее смоляные, гладко причесанные волосы, от этого узкое лицо ее казалось острым, а черное шерстяное платье с глухим до самого подбородка воротником неожиданно делало ее похожей на галку. — Посмотри, Павел, ведь этому Мите шестнадцать лет, он сел на трактор две недели назад, а прочти, что он пишет. И никто его не просил об этом. Он сам…

Павел взял вырванный из тетради листок, исписанный ученическим старательным почерком, прочитал:

«Я, тракторист комсомолец Дмитрий Борисович Солнышкин, обязуюсь…»

Шел длинный перечень пунктов о соблюдении должной глубины при пахоте, об экономии горючего, о ежедневной выработке на трактор…

«Хочу быть достойным своего отца и брата Василия Борисовича. Они бьют сейчас проклятых фашистов, поэтому я обязываюсь выполнить… и вызываю на социалистическое соревнование тракториста Максименко Евдокима Григорьевича…»

Павел улыбнулся: в круглых неровных буквах было что-то по-детски задорное. «Вот и сестра Таня так же… — подумал он. — Тот же горячий порыв…»

— Да-а, — протянул Павел, задумчиво щурясь на свет электролампы. — А ведь кое-кто волнуется, что мы не справимся с севом. Таких единицы, а таких, как Солнышкин, сотни, тысячи…

Глаза Петра Нефедовича весело блестели.

— Тут и групповые и индивидуальные обязательства. Подписи женщин, стариков, подростков. Среди них много новых: фамилий из эвакуированных. После собрания повалили ко мне, — нет отбоя. Все просят: поставьте меня на место, я могу делать то, другое… Даже один цветовод нашелся, розы в колхозе разводил, только этим и занимался. Но я сказал ему: розами мы пока не интересуемся, не до них сейчас, а вот в парники — пожалуйста. Ранние огурцы и помидоры для госпиталей выращивать…

Павел усмехнулся.

— Ну и что же, согласился?

— Согласился. Но попадаются и другого рода экземпляры. Один явился к вашему заместителю и потребовал отдельную квартиру и место с зарплатой не ниже тысячи рублей.

— Ого! — удивился Павел. — Откуда такой охочий?

— С какого-то крупного предприятия, заместитель заведующего общим отделом. Ну, и заместитель пугнул его так, что тот не помнил, как выкатился… Есть и такие.

— Тут есть Петренко из совхоза «Большевистский наступ», ты его уже знаешь. Хочу назначить управляющим вместо Сульженко. Как ты на это смотришь. Нефедович?

— Если человек стоящий, проверенный, то почему же… — сказал Шовкунов.

— Я уже о нем кое-что узнал. Двое сыновей у него на фронте. Люди жмутся к нему, как к отцу родному. Этот не подведет, — добавил Павел.

— Я не возражаю, — согласился Шовкунов. — Вы вот посоветуйте. Сейчас я распределяю коммунистов на посевные агрегаты… Но… глядите сюда…

Петр Нефедович ткнул пальцем в список партийной организации совхоза.

— Коммунистов на отделениях — раз-два и обчелся. Почти все в армии… Скоро мы с вами одни останемся…

— Не останемся. Ты забываешь о таких, как Максименко и Солнышкин… о тех, кто завтра будет в партии, таким я всегда дам рекомендацию, — сказал Павел.

— Товарищи дорогие, — вмешалась вдруг Калужская, сухими маленькими руками поправляя на голове косынку. — А мой актив вы забываете? А жены фронтовиков? Я их завтра вызываю в рабочком. Изберем, какие победовее, поопытнее, и поставим ответственными.

Когда Павел уходил из парткома, у него было такое ощущение, словно в совхозе формировалась целая армия, готовая двинуться в большое наступление.

7

Совхоз готовился к севу, и это удивляло тех, кто еще недавно видел пылающие на корню хлеба, взрываемые наполненные до краев пшеницей элеваторы, гонимый по заднепровским шляхам скот, брошенные у переправ тракторы и комбайны.

То, что совхозу было дано задание засеять полностью площадь озимых при недостатке опытных людей и машин, и то, что такое задание давалось хозяйству, находящемуся в угрожаемом положении, казалось Павлу мудрым и необходимым. Это как бы навсегда привязывало новых людей к его земле, собирало и сплачивало расшатанные за время эвакуации коллективы, крепче привязывало их к новым трудовым рубежам.