Волгины - Георгий Шолохов-Синявский

За креслом, по углам, стояло два знамени: одно — совхоза, сильно вылинявшее на солнце, с потрепанной позументной обшивкой, другое тяжелое, пунцовое, с золотыми кистями и бахромой — переходящее знамя наркомата.

Вдоль стен ряды простых стандартных стульев на случай совещаний, кожаный, обтертый комбинезонами трактористов и комбайнеров диван, старые громоздкие часы в углу.

Павел подписал последнюю бумажку, поднял голову.

— Что еще? — хмуро спросил он, нетерпеливо глядя на секретаря с желтым сморщенным лицом, бывшего колхозного бухгалтера, страдающего язвой желудка.

— Пока все, Павел Прохорович, — ответил секретарь. — Там старший агроном и главный инженер пришли.

— Зови. Чего они там ждут? Сколько раз я говорил тебе, Никанор Авксентьич, не заводи ты этих дурацких порядком. Пришли люди, зараз же приглашай их…

— Да ведь вы с делами разбирались, — вежливо заметил Никанор Авксентьевич. — Бумаги подписывали. Да и не осмотрелись еще с дороги.

— А чего мне осматриваться! Не люблю этих разговоров, — сказал Павел.

Когда старший агроном и главный инженер вошли в кабинет, лицо Павла стало еще более сосредоточенным и сердитым.

— Ну, — сказал он, как бы давая понять, что разговор будет необычным, — привез я вам важные новости.

— Хорошие или плохие, Павел Прохорович? — осведомился старший агроном.

Лицо у него было очень смуглое, широкое, глаза маленькие, бледноголубые, скучноватые; изрядно вылинявший на солнце суконный пиджак туго облегал толстые сутулые плечи. Никто не сказал бы, глядя на него, что это и есть тот самый «профессор земли», который пользовался общим уважением в совхозе и был правой рукой директора. Землю совхоза этот невзрачный человек уже десятилетие держал в своих пухловатых, всегда забитых пылью, огрубелых руках, и с каждым годом она сопротивлялась ему все меньше, щедро отдавая неисчислимые дары плодородия.

Возбужденно поглядывая на непроницаемое лицо старшего агронома, Павел сказал:

— О плохом мы не будем говорить, Иосиф Лукич. Нам предстоит сделать много хорошего.

— Больше того, что мы уже сделали? — спросил Иосиф Лукич таким тоном, точно продолжал недавно прерванный разговор.

— Значительно больше.

— Гм… Вы говорите, конечно, об осеннем севе?

Иосиф Лукич говорил всегда так, словно экзаменовал собеседника, что немного смущало директора.

— Да, я говорю об осеннем севе, — подтвердил Павел.

— Прежде всего разрешите задать вопрос, — вмешался главный инженер, худощавый, с впалыми щеками и недоверчиво-настороженными глазами. — Очень важно знать реальную обстановку. Наш совхоз стал каким-то проходным пунктом. Нас буквально забили скотом и имуществом. Создается такое впечатление, будто мы завтра тоже должны сниматься. Эвакуированные рассказывают ужасные вещи, а это нервирует людей и дурно отражается на работе.

Главный инженер говорил торопливо, нервно двигая сухими, жилистыми руками.

Он всегда стремился выложить перед Павлом как можно больше вопросов, и всегда они выглядели в его освещении чрезвычайно мрачными.

— У нас нет, по существу, тракторного парка. Чуть ли не все тракторы мы отправили на Алтай на подмогу, а они там и застряли. Когда же мы их теперь получим? И машины мобилизованы. Где мы возьмем тракторы? А трактористы? Где они? — все больше волнуясь, словно выстреливал свои вопросы главный инженер.

— Вот для обсуждения этих вопросов я и пригласил вас, — оказал Павел. — И не будем забегать вперед. Прежде всего мы должны освоить в эту кампанию всю площадь озимых. Это — первая задача.

— Так, — спокойно кивнул Иосиф Лукич.

— Это должно быть выполнено при любых условиях. Таково указание партии и правительства, и мы должны найти все недостающее, а не разводить беспомощно руками, — покосился Павел на главного инженера.

Старший агроном совершенно спокойно, а главный инженер озадаченно смотрели на директора.

— В каком состоянии у вас посевные агрегаты? — спросил Павел главного инженера.

— Агрегаты готовы. Но у нас всего десять тракторов. Как видите, в четыре раза меньше, чем было. И я боюсь…

— А вы не бойтесь, — перебил Павел, сдвигая выцветшие брови. — Эвакуированными из других совхозов тракторами не интересовались?

Главный инженер нерешительно покачал головой.

— Боюсь, что их растеряли по дорогам за неимением горючего. И кто их будет искать…

— Как «кто»? А вы? Мы будем искать. — Толстое лицо Павла побагровело от волнения. — Я ехал сюда и видел на дорогах «хэтэзэ». Сегодня же снарядите двух наиболее расторопных трактористов, и пусть они со своими «челябинцами» объедут главную дорогу — до соседа, дальше не надо. Все, что попадется, пусть тащат сюда. Если вы этого не сделаете, я сам сяду на трактор и поеду, — сощурил глаза Павел.

— Это не выход, — пробормотал инженер.

— В чем же выход? — с трудом сдерживаясь, чтобы не повышать голоса, спросил Павел. — Кто вам даст сейчас новые тракторы?

— Хорошо. Я сегодня же пошлю трактористов, — поспешно ответил главный инженер.

Павел продолжал строго, тоном, не терпящим возражения:

— Запомните, Владимир Александрович, сейчас не может быть речи о том, что возможно и что невозможно. Неужели вы успокоились бы на десятке тракторов и не додумались бы посмотреть, что привезли с собой другие хозяйства? Учтите: мы должны управиться как можно быстрее. У меня все. Вечером приходите на совещание управляющих. Продумайте вопросы…

Старший агроном и главный инженер встали.

— Вы, Иосиф Лукич, останьтесь, — попросил Павел. — Поедете со мной смотреть пары.

Когда главный инженер ушел, Павел, все еще хмурясь, сказал:

— Когда я научу нашего инженера быть более расторопным и решительным? «Боюсь» да «сомневаюсь» или еще что-нибудь в этом роде только и слышишь. Привык работать в белых рукавичках.

— Трудновато ему, — вздохнул Иосиф Лукич. Избалован наш Владимир Александрович. Техники у него было много, всего хватало.

— Пора уже привыкнуть, — возмущенно гудел Павел. — Я вижу, новые методы работы совсем не восприняты этим человеком. Он все еще живет мирными настроениями. Но нянчиться с такими специалистами мы не будем. Никто нам не позволит.

Иосиф Лукич только вздыхал, пожимая плечами.

Главный инженер поджидал старшего агронома у входа в контору. Сухие губы его подергивались.

— За что он опять на меня набросился? За что? — пожаловался он дрожащим голосом.

— Кто? Каким образом? — рассеянно спросил Иосиф Лукич.

— Да директор… Вы же слышали.

— Ах, вы все о том же, Владимир Александрович. И охота вам… в такое время…

— Нет, это уже вошло в систему. Я не могу с этим мириться. Не могу, — замахал руками главный инженер. — Зачем он приписывает мне нераспорядительность? Ведь это невыносимо. Разве я не понимаю, что план надо выполнять?.. Зачем он старается всегда представить меня в ваших глазах в таком свете.

— Вы слишком мнительны, Владимир Александрович, — сказал Иосиф Лукич. — Но надо признать — директор во многом прав.

— Вот видите! Вот видите! Он уже и вас вооружил против меня. А я знаю: ему нужны кадры только повинующиеся, а не рассуждающие. Машины и люди для него одно и то же. Толстокожий человек! Грубиян!

— Резко, по неубедительно, — усмехнулся Иосиф Лукич, — И какое это имеет отношение к предстоящему севу? В чем, по-вашему, неправ директор?

— Во многом. Мы будем сеять на быках, без агрегатов, без людей. Вот увидите.

— Ну, это еще покажет жизнь, Владимир Александрович. Нам все-таки придется посеять агрегатами шесть тысяч гектаров.

— Буду рад, если у нас хватит на это пороху, — желчно ответил главный инженер и, завидев Павла, выходившего из конторы, торопливо зашагал прочь.

«Ну вот, один противник военных темпов осенней посевной уже нашелся», — подумал Иосиф Лукич.

5

Каждый день в совхоз прибывали новые гурты скота. Это были те гурты, которые Павел, будучи в городе, наблюдал, стоя на углу уличного перекрестка. Теперь они дошли до совхоза, как неопровержимые вестники военной грозы.

Гурты двигались по обочинам широких грейдеров, окутанные черной, медленно оседающей пылью. Тяжелый топот и тоскливый рев, хриплые крики гуртовщиков, трясущихся на взмыленных усталых конях, глухо звучали в августовском, прогорклом от сухости воздухе. Люди и скот томились от жажды. Степь дрожала обманчивым водянистым маревом. Глаза гуртовщиков напряженно искали в ней желанного водопоя.

Ископыченное жнивье изредка пятнилось красными костлявыми тушами павших быков и коров, уткнувших в пепельно-серую землю широкие неподвижные морды с высунутыми шершавыми языками. Над ними роились мириады оводов, парили степные коршуны-стервятники. Всюду на дорогах стоял навозный запах степных тырл[5].