Собака Баскервилей. Острие булавки (сборник) - Гилберт Честертон

– Господи, откуда у вас такие странные мысли?

– Я только что вспомнил, – сказал отец Браун. – Я увидел это во сне. – Он закрыл глаза, словно пытаясь представить себе тот сон, и продолжил негромким глухим голосом: – Это дело об убийстве вращается вокруг вопроса «Как избавиться от тела?», и я понял это во сне. Каждое утро меня будил стук молотков в этом строящемся здании. В то утро я проснулся и снова уснул, думая услышать стук позже, но так и не услышал. Почему? Потому что в то утро в доме стучали, но это был не тот стук. Строительство здесь уже прекратилось, но рано утром, еще до рассвета, в доме снова раздался стук, короткий, торопливый стук молотка. Спящий человек непроизвольно проснется от знакомого звука, но снова заснет, потому что привычный ему звук прозвучал в непривычное время. Далее, для чего таинственному преступнику было нужно, чтобы стройка немедленно прекратилась и был полностью сменен штат строителей? Потому что, если бы на следующий день на работу пришли старые строители, они бы увидели, что за ночь здесь произошли определенные перемены. Те, кто уже работал на стройке, знали, на чем была закончена работа, и наверняка заметили бы, что в этой комнате без их участия был постелен пол. Причем сделано это было человеком, знающим, как это делать, человеком, который явно вращался в рабочей среде и прекрасно разбирался в строительном деле.

Пока он говорил, открылась дверь, и в комнату просунулась голова, небольшая голова на массивной шее с блестящим пенсне на носу.

– Генри Сэнд говорил, что он человек простой и не умеет играть в кошки-мышки. Думаю, он был к себе несправедлив.

Генри Сэнд развернулся и быстро пошел по коридору.

– Он не только годами успешно прикарманивал деньги фирмы, – ровным бесстрастным голосом продолжал священник, – но, когда его дядя об этом узнал, придумал совершенно новый, необычный способ спрятать его труп.

Тут Стэйнс быстро схватил колокольчик и снова позвонил. Раздался долгий, резкий, настойчивый звон, и маленький человек со стеклянным глазом бросился по коридору вдогонку за беглецом. Его четкие ритмичные движения напоминали движущуюся картинку в зоотропе[30]. В тот же миг отец Браун выглянул в окно, перегнулся через небольшой балкончик и увидел пятерых или шестерых мужчин, выскочивших из-за кустов. Перемещаясь теми же механическими движениями, они, как раскрывающийся веер или рыбацкая сеть, рассыпались по улице полукругом и бросились навстречу пулей вылетевшему из дома беглецу.

Отец Браун увидел во сне только общую схему этой истории, которая не выходила за пределы комнаты, где Генри задушил Хьюберта и спрятал его тело под непроницаемый пол, для чего ему и потребовалось остановить всю стройку. Укол булавкой пробудил в нем подозрение, но только в том, что его вывели на длинную круговую дорогу лжи. Сокрытый на острие булавки смысл заключался в том, что вся история с самоубийством не имела смысла.

Ему показалось, что он наконец понял Стэйнса, и теперь им можно было пополнить его коллекцию неординарных, сложных для понимания людей. Теперь он видел, что этот утомленный джентльмен, которому он однажды приписал зеленую кровь, на самом деле горел в душе холодным зеленым пламенем честности или обыкновенной чести, что и заставило его сначала отстраниться от нечестного дела, а потом почувствовать свою вину за то, что его ответственность ляжет на чьи-то чужие плечи, вернуться и взяться за поиск истины, разбив лагерь на том самом месте, где, как выяснилось, было похоронено мертвое тело. Он добился того, что убийце, который увидел, насколько близко он подобрался к трупу, пришлось спешно устраивать спектакль с халатом и утопленником. Все теперь казалось отцу Брауну очень простым и понятным, но прежде чем засунуть обратно голову, он посмотрел вверх, на звезды в ночном небе, на фоне которых высилось циклопическое здание, и вспомнил Египет и Вавилон, и все то вечное и одновременно мимолетное, что сотворили человеческие руки.

– Я правильно говорил в самом начале, – сказал он. – Это напоминает мне стихотворение Коппе[31] о фараоне и пирамиде. Здесь должны жить сотни людей, но вся эта гора из камня – могила для всего лишь одного.

Преследование мистера Синего

Солнечным днем по берегу моря проходило шествие комедиантов, а чуть выше с мрачными видом шел человек с фамилией такой же невеселой, как и его настроение, – Магглтон[32]. На лице его застыло выражение тревоги, и многочисленные растянувшиеся вдоль пляжа группы и колонны артистов напрасно поднимали к нему взоры в ожидании аплодисментов. Бледно-лунные лики Пьеро, похожие на белые животы мертвых рыб, были не в силах развеять его тревогу, а серые, измазанные золой физиономии негров не могли пробудить в его душе ни одной светлой мысли. Он был печален и подавлен. По лбу его пролегли складки, а остальные черты лица выглядели тусклыми, поникшими. Остатки некоторой присущей им утонченности делали единственное, но бросающееся в глаза украшение его лица как бы неуместным: это усы, топорщащиеся армейские усы, которые, правда, выглядели подозрительно фальшиво. Надо сказать, что они действительно могли быть фальшивыми, но, с другой стороны, даже если они и не были фальшивыми, растительность эта производила впечатление какой-то искусственности, как будто он вырастил свои усы в спешке, усилием воли, и они были частью его работы, а не его самого. Ибо правда заключается в том, что мистер Магглтон был скромным частным сыщиком, и туча на его лице свидетельствовала о серьезном профессиональном провале. В любом случае, нынешнее подавленное состояние сыщика не объяснялось лишь его фамилией, ведь в некоторой степени он мог даже гордиться ею, поскольку походил из небогатой, но порядочной семьи сектантов, которые утверждали, что состоят в родстве с основателем секты магглтонианцев[33], единственным человеком с такой фамилией, решившимся оставить след в человеческой истории.

Истинной причиной его досады (по крайней мере, так ему самому казалось) было кровавое убийство знаменитого на весь мир миллионера, которого он не сумел защитить, хотя был нанят для этого с окладом пять фунтов в неделю. Этим, очевидно, и объясняется тот факт, что даже чарующие звуки песни с таким жизнеутверждающим названием, как «Будь со мною день-деньской», не смогли наполнить его ощущением радости.

По правде говоря, он был не единственным человеком на том берегу, кто пребывал в столь не радужном, «магглтонианском» настроении. Ведь морские курорты притягивают к себе не только многочисленных Пьеро, взывающих к нежным амурным чувствам, но и всевозможных проповедников, которые зачастую отдают предпочтение злобному, едкому стилю проповеди. Был среди них один престарелый ревнитель веры, которого невозможно было не заметить – до того истошно он выкрикивал (если не сказать вопил) религиозные пророчества, заглушая даже банджо и кастаньеты. Это был высокий неряшливый старик с шаркающей походкой, одетый в нечто похожее на рыбацкий свитер, что никак не сочеталось с парой очень длинных вислых бакенбард, которые вышли из моды еще во времена средневикторианских денди. Поскольку среди фигляров на том берегу для привлечения к себе внимания было заведено выставлять что-нибудь напоказ, будто приманивая покупателей, старик выставил на обозрение старую, гнилую рыболовную сеть, которую зазывно расстелил на песке, словно то был роскошный ковер из королевского дворца. Правда, время от времени он хватал ее и начинал с устрашающим видом размахивать над головой, как римский гладиатор-ретиарий, готовый разить противника трезубцем, и надо сказать, что выглядел он так, будто, окажись у него под рукой трезубец, он бы действительно пустил его в ход. Ибо лик его был грозен, а все, что он говорил, так или иначе было связано с наказанием. Слушатели его не слышали ничего, кроме угроз, обращенных к телу или душе; настроение старика настолько совпадало с нынешним настроением мистера Магглтона, что во время своих «проповедей» он даже чем-то напоминал ополоумевшего палача, обращающегося к толпе убийц. Мальчишки звали его Стариком Чертогоном, но, помимо сугубо теологических, были у него и другие странности. Например, иногда он забирался под пирс на крестовину из железных балок и забрасывал свою сеть в воду, заявляя, будто живет одной лишь рыбной ловлей, что, впрочем, маловероятно, поскольку никто никогда не видел хоть что-нибудь пойманное им. И все же проходящие мимо туристы часто вздрагивали, услышав вещающий о Божьем суде громоподобный голос, который шел почему-то снизу, из-под пирса, где с железного насеста горящими глазами на них смотрел старый безумец, длинные причудливые бакенбарды которого свисали, точно серые водоросли.

Впрочем, сыщику по большому счету не было дела до Старика Чертогона, чего не скажешь о другом священнике, с которым ему было суждено встретиться в тот день. Чтобы объяснить значение этой второй и гораздо более судьбоносной встречи, нужно упомянуть о том, что Магглтон сразу же после убийства что называется выложил свои карты на стол. Он рассказал все о своей работе полиции и единственному, оказавшемуся рядом представителю Брэма Брюса, покойного миллионера, его оборотистому личному секретарю, некоему мистеру Энтони Тэйлору. Полицейский инспектор проявил больше сочувствия, но результатом их разговора стал совет, который Магглтон меньше всего ожидал услышать от представителя закона. Инспектор, обдумав положение, предложил ему обратиться к его знакомому сыщику-любителю, который как раз находился в городе. Мистеру Магглтону в газетах и романах приходилось читать о великих криминологах, которые сидят в своих библиотеках и точно мыслящие пауки опутывают весь мир паутиной теоретических построений. Он был готов к тому, что его отведут в какой-нибудь уединенный замок, где знаменитый эксперт в пурпурном халате влачит дни в одиночестве, или на какую-нибудь мансарду, где гений курит опиум и решает головоломные ребусы, или в огромную лабораторию, или в старую башню, но, к его удивлению, его привели в самый конец запруженного пляжа, где у пирса невысокий полноватый священник в широкополой шляпе и с улыбкой до ушей прыгал по песку с гурьбой бедных ребятишек, оживленно размахивая очень маленькой деревянной лопаткой.