Магазинчик бесценных вещей - Лоренца Джентиле

говоря, не готова совершенно. Чтобы как-то собраться, я оглядываюсь на Трофео. Он отвернулся от телевизора и теперь с сопричастным видом смотрит на меня.

– Что случилось? – наконец спрашиваю я у Беатриче.

– Спасибо, что спросила.

Я уверяю себя, что у нее хорошие новости, но стараюсь не показывать эмоций, чтобы не ввести ненароком в заблуждение Трофео, который пытается понять, что происходит, по выражению моего лица.

– Присцилла провела небольшое расследование, – продолжает Беатриче, – и обнаружилось, что на нашем любезном соседе – как мы знаем, честнейшей души человеке – висит непогашенная судимость, а еще против него возбуждено дело за просрочку оплаты кредита. Так что его предложение считается недействительным.

– Недействительным? – лепечу я, не веря своим ушам.

Трофео хмурится, силясь хоть что-то понять.

Помогу ему.

– Значит, магазин теперь… наш? – произношу я, а по рукам пробегают мурашки.

– Именно! – кричит Беатриче, чувствуя, что может теперь наконец выразить всю свою радость. Она шмыгает носом. – Папа извинился, взял свои слова обратно. Но я ему объяснила, что хочу заниматься тем, о чем тебе рассказала, – нашим проектом. И знаешь, что он ответил?

– Что же?

– Что он это заслужил…

Меня вдруг пробирает смех, я хохочу до колик, смеюсь и плачу одновременно – от эмоций, от счастья, от облегчения. Мой друг Трофео достает из клетки Пеле и сажает его себе на колени, а затем разворачивается в кресле ко мне, чтобы насладиться этим зрелищем.

– Значит, мы победили, – провозглашает он.

Аделаида визжит и прыгает от радости. Зовет Арью, и они визжат и прыгают вместе, во весь голос распевая «Как много у вас дочек, маркиза Ляля». Прежде чем спуститься в магазин, Аделаида хочет поднять бокалы за нашу победу. В отсутствие шампанского годится и клубничный сок Арьи. «Вот что случается, – думаю я, – когда борешься за свое счастье, – конец света…» Но не такой, как его представлял себе мой отец. Из общего – только начало новой жизни.

– Чуть не забыла! – неожиданно восклицает моя подруга. Она бежит в свою комнату и через пару секунд возвращается со свертком желтой папиросной бумаги с чем-то мягким внутри. – Наконец-то готово.

Я не знаю, что и сказать.

– Это… мне?

– А в чем ты собралась в театр идти? В рабочем комбинезоне?

Я робко поддеваю скотч ногтем. Бумага соскальзывает на пол, и в руках у меня оказывается мягкая и гладкая ткань цвета старого золота. Я расправляю ее и узнаю в ней то самое платье, которое Аделаида превратила в костюм из топа и брюк.

– Мне показалось, так оно пойдет тебе больше, – поясняет она, ожидая моей реакции.

– С ума сойти, просто с ума сойти. – И я ныряю в него лицом.

Костюм пахнет свежестью и новизной. Я не знаю, где найду смелость, чтобы его надеть, но я найду ее обязательно, чего бы мне это ни стоило.

– А у меня тоже есть для вас кое-что, – говорю я.

Я отлучаюсь в прихожую, в которой я оставила объемистую коробку, завернутую в газету.

Сразу же догадавшись, что это такое, Арья, не теряя времени, на нее набрасывается. С другой стороны, она уже давно этого ждала.

– Какой же он красивый! Просто с ума сойти! – восхищенно восклицает она, сорвав всю бумагу с кукольного домика. – Тут и кухня, и гостиная, и спальни, и гараж… И даже мастерская, прямо как у тебя, Гея! Как бы мне тоже такую хотелось.

– Теперь у нас будет магазин! – выпаливает Аделаида.

Похоже, она это осознала, только произнеся вслух, потому что вдруг притихла и ошарашенно на меня посмотрела. На меня эти слова тоже оказали какое-то странное воздействие: будто наша победа стала реальной только сейчас.

– Тут еще и две куклы спрятались! – восклицает Арья. – Я назову их Гея и Аделаида, и они будут подружками.

Ее мать смотрит на нее со смешанным чувством нежности и беспокойства, а затем поднимает глаза на меня, как будто спрашивая, правда ли это.

– Подругами и партнерами, – подтверждаю я, растягивая оба слова, чтобы вполне ими насладиться. – И все благодаря тебе.

– Шутишь? Тебе, конечно.

– Ну, может, немножко, но…

– Пусть будет пятьдесят на пятьдесят, как у настоящих партнеров?

Я пожимаю ей руку и говорю, что мне нужно закончить пару дел, встретимся уже в «Новом мире». И убегаю.

Я мчусь вниз по лестнице, перепрыгивая ступеньки, пробегаю через двор и стучу в дверь синьоры Далии.

Странно, но она не появляется на пороге в ту же секунду. Я стучу еще раз. Настукиваю простенький мотивчик. Тишина. Стучу снова. И снова, и снова. В голове начинают мелькать пугающие мысли.

– Синьора Далия?

Сердце вырывается из груди, руки трясутся.

– Синьора Далия?

Но именно в тот момент, когда я формулирую первое условное предложение, дверь наконец приоткрывается и из щелочки показывается один ее глаз и нос.

– Гея, ты, что ли?

– Да, синьора Далия, а что такое?

Я с облегчением выдыхаю.

– Я тебя помню более понурой.

– Просто у меня хорошие новости.

Я терпеливо жду, пока она откроет мне дверь, но, похоже, она не спешит.

– Можно войти? – спрашиваю я тогда.

Секундное колебание.

– Там кто-нибудь есть?

Я смотрю направо, потом налево – во дворе ни души.

– Никого.

Синьора Далия открывает дверь чуть пошире, чтобы было место и для второго глаза, высовывается наружу и проверяет лично. Убедившись наконец, что никого рядом нет, она дергает меня за футболку, затягивает внутрь и спешно захлопывает дверь. Беспокойство постепенно сходит с ее лица.

– Никто не должен знать.

– Что, синьора Далия?

Спросив это, я тут же замечаю на ней заляпанный краской фартук; на щеке, прямо под очками, красуется кобальтово-синяя закорючка; вид у нее оживленный. Она жестом зовет меня за собой в коридор. Вся мебель отодвинута от стен. Пол накрыт полиэтиленом. В воздухе стоит довольно резкий запах краски. Индийский желтый, темно-красная киноварь, сине-сиреневый, изумрудно-зеленый.

– Могли бы и попросить меня помочь!

– Ох, тебе было не до этого, душа моя. Без картин в квартире стало так пусто. Так грустно. Так одиноко. Ну и надо же было что-то сделать со всеми оставшимися красками.

Я с улыбкой замечаю, что кухня осталась такой, как прежде, – для соседей, для любопытных, для всех, у кого нет пропуска в ее вселенную. Я горжусь тем, что я одна из немногих, кто удостоился входного билета.

Мы отмечаем мои хорошие новости двумя рюмочками ликера.

– Значится, придется иной раз к вам наведываться, – заключает она после первого глотка. – Но и ты не забывай приходить меня красить.

Я разрываюсь между желанием побыстрее отправиться в магазин и желанием оттягивать этот момент как можно дольше, чтобы продлить предвкушение. В «Ничто» я врываюсь практически бегом.

За одним из столиков в расслабленной позе сидит Анджелина. Подойдя поближе, я замечаю у нее в руках Horse & Hound[50], один из старейших английских журналов. На обложке фотография королевы Елизаветы верхом на лошади, с платочком на голове и с ослепительной улыбкой.

– Ты что-нибудь понимаешь? – спрашиваю я, подходя к ней со спины.

– Картинки, солнышко, значат больше тысячи слов, – отвечает она, улыбаясь почти как королева. – По пути домой я заметила его из окна автобуса в одном газетном киоске и не смогла устоять.

Я бросаю взгляд на барную стойку и замечаю за ней ее мужа. Он только что вытер рот рукавом, но, похоже, занимается делом.

Вставая, Анджелина протягивает мне журнал.

– Держи, по нему не так скучно учить английский. А меня долг зовет. И так уже отдыхаю столько, сколько и надеяться не могла. Соизволили вот выделить мне перерыв.

– Вижу, даже вмешательство профсоюза не понадобилось.

– Хватило моего сына! А, кстати. Он просил передать тебе это.

Она достает из кармана фартука коробочку пыльно-синего цвета и записку и вручает их мне.

Не теряя ни секунды, я открываю коробочку. Внутри лежит бледная черно-белая фотография, на которой я сразу же узнаю себя. Я еду напротив него в автобусе, на лице у меня читаются тревога и неуверенность. С тех пор прошла всего пара дней, но та я, которая тем утром в панике отправилась его искать, действительно кажется мне далеким фотоснимком из старого альбома воспоминаний. «Спасибо, – пишет Эудженио. – Ты спасла мою мечту. Теперь знает и папа. Теперь и он вносит свой вклад».

С несколько печальной улыбкой