Убийство номер двадцать - Сэм Холланд

крики вокруг, чувствует в них тревогу.

И все, что он сознает, когда все его тело сжимается от боли, когда все больше игл вонзается в его бледную нежную кожу, – это одиночество. И страх.

Он доверял им, а они бросили его.

Оставили совсем одного.

Глава 45

Адам медленно приходит в себя. Ужасная мысль: случилось что-то непоправимое. Где он? Как сюда попал? Вокруг – странно звучащие голоса. Легкая паника. Он лежит на спине на холодном полу, его ноги задраны на стул.

– Бишоп? – Голос, прорвавшийся сквозь темноту. Он открывает глаза – над ним нависает Росс. – Очнулись? Хорошо.

Он чувствует, как кто-то берет его за руку, щупает пульс. Раздраженно отдергивает ее. Смутно осознает, что потерял сознание. Пробует приподняться на руках, но слишком кружится голова, и он вынужден лечь обратно.

– Успокойтесь, Адам. У вас был обморок.

Он чувствует себя по-дурацки, лежа здесь на холодном кафельном полу, в этом… Да где же? Вот блин, это же морг… Адам вновь пытается сесть, и на сей раз ему это удается.

Ему протягивают стакан воды; он медленно отпивает из него.

– Случалось что-то подобное раньше? – спрашивает Росс.

– Бывало, – бормочет Адам. – Плохо реагирую на иглы.

Росс понимающе кивает.

– Типичное вазовагальное синкопе[27]. Причем довольно серьезное. – Он усмехается. – Это дело об убийстве совершенно не для вас.

Адам хмуро смотрит на него.

– Я сознаю этот факт, спасибо. – Слегка пошатываясь, он поднимается на ноги и садится на стул, подсунутый санитаром. – Обычно я могу это контролировать. Избегаю провоцирующих факторов, использую технику напряжения мышц…

– И каких же именно факторов? Что для вас является триггером?

Адам уверен, что Росс спрашивает больше из профессионального любопытства, нежели из искренней озабоченности, – патологоанатом просто-таки наслаждается его смущением. Но все равно отвечает:

– Делать уколы, видеть иглы, прикасаться к иглам, наблюдать, как кому-то другому делают укол, слушать, как кто-то говорит об этом.

– Практически все, что связано с иглами?

– Угу. – Он вздыхает. – Я пытался разобраться с этим несколько лет назад. КБТ[28], триггерные лестницы, градационная самоэкспозиция, чтобы излечиться… Ничего не помогло.

– И когда же вам в последний раз делали укол?

– Пару лет назад. Обычную прививку от гепатита и туберкулеза. Я пытался ударить медсестру, а потом потерял сознание.

– Надеюсь, вас все-таки укололи?

– Ну да. Там была Мэгс, следующая в очереди. Она схватила шприц и всадила его, пока я валялся без сознания на полу.

Росс смеется.

– Молодец Мэгс! Ну что ж, постарайтесь не волноваться хотя бы ближайшие пару часов.

Адам бросает на него косой взгляд.

– По крайней мере, попробуйте. Я напишу результаты в отчете и передам его кому-нибудь другому. – Росс делает паузу. – Весьма сожалею, Адам.

Бишоп смотрит на него. Обычно неодобрительный взгляд патологоанатома смягчается.

– В смысле, насчет Пиппы. Пожалуйста, передайте детективу-сержанту Хокстону мои искренние соболезнования.

– Обязательно.

* * *

Адам медленно выходит из больницы на парковку. Открывает дверцу своей машины, садится за руль, вставляет ключ в замок зажигания… Но в этот момент рукав у него немного задирается, и впервые за долгое время Адам смотрит на длинный шрам, тянущийся по всей длине его предплечья. Он проводит по нему пальцем, вспоминая, как порвалась вена, когда он выдергивал иглу, и какие ощущения при этом испытал – боль, но еще и торжество. Победный трепет от того, что нечто, проникнувшее ему под кожу, зависело от него, и только от него одного.

Хотя, конечно, это было не так. Ему было всего девять, за все отвечали его родители. Он плакал, умолял их не делать этого, но другого выхода не было. Прими все эти лекарства, иглы, этот яд в венах – или умри. И они тогда ушли. Они не видели, как врачи удерживали его, как его одурманили транквилизаторами, чтобы наконец закачать все эти химикаты в его организм. Это излечило его. Это спасло ему жизнь, но вот только какой ценой?

Родители фактически бросили его, когда он больше всего в них нуждался. Месяцы полной изоляции для пересадки стволовых клеток; вечное чувство дурноты и разбитости, когда не можешь ни есть, ни пить, когда у тебя выпали даже последние остатки волос… Порезы, которые не заживали целую вечность… Инфекции, которые так и не удавалось изгнать… Медсестры делали все, что могли, но ему нужна была его мама. По ночам, в самые мрачные моменты своей жизни, он звал ее, получая в ответ лишь тишину, пока наконец не засыпал весь в слезах.

Что бы там ни делали врачи, это помогло. Но когда Адам вышел из больницы, а иглы и весь этот страх остались позади, что-то изменилось. Возникла ощутимая дистанция между ним и его родителями. Отец пытался поговорить с ним об этом. Однажды, по дороге домой с очередного осмотра.

– Твоя мать… – сказал его отец, сидя за рулем и не отрывая глаз от дороги. – Ей было бы не под силу видеть тебя таким.

Адам, нахмурившись, повернулся к нему, а отец продолжал:

– Она очень хрупкая женщина. За ней нужно было присматривать.

Адам несколько раз открывал и закрывал рот, прежде чем смог заговорить.

– Это за мной нужно было присматривать, – тихо произнес он.

Отец на секунду отвел взгляд от дороги.

– У тебя были лучшие врачи в стране, – резко ответил он. – Самые опытные медсестры. За тобой присматривали.

Адам почувствовал, как на глаза навернулись слезы; он провел руками по своим все еще растрепанным волосам – и в этот момент понял то, что подозревал с того самого дня в больнице. Что единственный человек, на которого он может положиться, – это он сам.

Адам поступил в университет. Обрезал все концы. Соорудил себе панцирь – более толстую внешнюю оболочку, чтобы защитить себя. Сейчас он почти не общается со своими родителями. Звонки лишь на дни рождения и на Рождество, разговоры неловкие и краткие.

С тех пор он никого не впускал в свою жизнь. До того, как встретил Ромилли.

Теперь Адам достает телефон и ищет ее номер. Хочет поговорить с ней – рассказать, как позорно рухнул в обморок в морге. Услышать ее тихий сочувственный смех над своим смятением, отчего почему-то будет уже не так стыдно. Палец уже нависает над зеленым символом вызова, но вместо этого Адам нажимает на боковую кнопку, выключая телефон. Заводит машину и едет к себе в отдел.

Когда он входит в штабную комнату, выжидающе поднимаются головы, болтовня стихает. Адам встает перед ними, дожидаясь всеобщего внимания.

– Я только что из морга. От Пиппы Хокстон.

Все молчат,