Долгое дело - Станислав Родионов

С л е д о в а т е л ю  Р я б и н и н у. В молодости я плавал. Однажды шли мы южными широтами. Жара была такая, что будто не морем идем, а пустыней едем. Откуда-то на корабле появился странный темный человек. Он ходил промеж матросов и вроде бы кого-то искал. Затем говорит: "Его здесь нет". И куда-то исчез. Мы искали его, но он пропал, как в воду прыгнул...

Позже выяснилось, что в этот день и в этот же час умер отец капитана. Последние мысли умирающего были о сыне, и перед смертью он сказал про сына: "Его здесь нет".

Вы можете это объяснить?

Уважаемый гражданин Сухотов! К сожалению, ничем, кроме сильной жары, я этот случай объяснить не могу.

Воздуха, настоянного на осени, осталось шагов на двадцать – до распахнутых металлических воротец. Рябинин вдыхал глубоко, разминая грудь легкой и приятной болью. Воздух тут отчего? Кислород же безвкусен. Пылинка с земли, водинка с травы... С желтого листа, с мокрого ствола...

Двадцать шагов кончились. Остался последний, который вынес бы его за ворота, на асфальт и бензин. Последний шаг остался и человеку в синем плаще и темной шляпе, идущему по соседней дорожке, тоже впадающей в эти воротца. Рябинин улыбнулся. Человек хотел ответить улыбкой, но тень, неприятная ему самому, не пустила ее дальше уголка губ. Посуровел и Рябинин.

– В прокуратуру? – спросил Беспалов.

– В нее, – сухо отозвался следователь.

– Что с Калязиной?

Вот откуда неприятная им обоим тень, – прокурор беспокоился о деле.

– Сегодня теплое утро, – ответил Рябинин.

Юрий Артемьевич посмотрел сбоку каким-то взглядом-крюком. Но они миновали железные воротца, чего Рябинин и и ждал, – ему не хотелось отвечать там, в желто-зеленом мире осени; Калязина была из мира по эту сторону воротец, из мира асфальта и бензина. И, ступив на панель, он собрался было ответить, что с Калязиной, но прокурор, словно освободившись в парке от тяготевшего груза, вдруг улыбнулся:

– Кстати, о том счастье, про которое вы забыли...

Кстати. На проспекте, среди бегущей толпы, на ходу, перед напряженным днем...

– Человек, который постиг, что работать интересней, чем отдыхать, всегда будет счастлив.

Беспалов немного опередил следователя, пытаясь высмотреть в его глазах ценность своей мысли. Рябинин помолчал, удивившись ее глубине.

И промелькнуло, исчезая...

...Умные мысли приходят всем. Только от некоторых сразу же уходят, потому что умные мысли – не деньги и не каждому нужны...

– Хорошо, – подтвердил Рябинин, – но смысла жизни этим не объяснишь.

– Увлеченность работой все объясняет.

– Я знавал неинтересных людей, увлеченных работой, – как-то между прочим, не для спора, бросил Рябинин, потому что об этом было уже говорено.

– Про интересность не знаю, но эти люди хорошие.

– Я знавал плохих людей, увлеченных работой...

– Они полезны для общества.

– Я знавал вредных для общества людей, увлеченных работой...

– За каких же вы людей?

– Я не за человека, увлеченного работой, а за человека, увлеченного жизнью, – воодушевился Рябинин, тоже слегка забегая вперед и заглядывая в лицо прокурора.

– Неплохо, – согласился Беспалов. – Но я встречал немало подлецов, увлеченных жизнью.

Они рассмеялись одновременно – от хорошего разговора, от приятной ходьбы, от доброй осени и от тех десяти минут, которые у них остались до работы.

– А что же вы не на машине? – спросил Рябинин.

– Осень хороша.

– Сейчас будут клены.

– Да, будут...

И клены встали в крохотном скверике, который, казалось, самовольно раздвинул дома и втиснулся. Летом меж каменных стен эти клены не очень заметны, да и зелени на проспекте много. Но осенью на них опускается купол огня, который рвется ветром: большие куски – на крону, кусочки – на землю... И жарко меж стволов.

Беспалов взялся за свой подбородок, опробовав его на крепость. Сейчас спросит о смысле жизни – нашел ли?

– Сергей Георгиевич, у вас характер трудный?

– Нет, – может быть, чуть резковато ответил Рябинин: его об этом спрашивали, ему об этом говорили.

– Некоторые так считают, – сказал прокурор бесцветным голосом, как бы отмежевываясь от тех, некоторых.

– Некоторые зарабатывают свой хлеб, пресмыкаясь. А кто работает гордо, кажется им человеком с плохим характером.

– Вы всегда с чем-то боретесь...

– Да? – удивился Рябинин.

С собой. Всю жизнь он боролся с собой. Борьба шла между ним и тем легким, простым и благополучным парнем, каким бы он хотел быть. Или между ним, Рябининым, и тем идеальным человеком, каким бы он хотел быть. Борьба нескончаемая и бессмысленная, потому что он всегда будет пробовать измениться и всегда будет оставаться самим собой.

И промелькнуло, исчезая...

...Все мы стремимся к себе, какими мы себя представляем...

– А вы про характер... к чему?

– Он у вас бойцовский.

– Разве – усмехнулся Рябинин.

У него бойцовский характер... Слышала бы Лида. Разве бойцы краснеют от смущения, расстраиваются от грубостей и не спят по ночам от неудач?

– Тогда почему ж борьбу не считаете смыслом жизни?

– Я думал.

Когда? Он не помнил. Видимо, на допросах, в автобусах, во сне... Но он думал.

– Я еще думаю...

Они бы заговорили о борьбе, не покажись здание прокуратуры. Потом были гранитные ступеньки, сбившие дыхание, так нужное в споре. Потом они вошли в сумрачный коридор, в свет дневных ламп, в звук шагов и в нервный стрекот машинок...

Потом Рябинин увидел у своего кабинета темную фигуру, которую он не рассмотрел, не узнал и не понял, сразу отторгая ее от дверей нервным и волевым ударом. Но фигура поднялась и целомудренно сказала:

– Доброе утро.

– Здравствуйте, – буркнул он, отпирая кабинет.

Калязина оказалась у стола раньше, чем он снял плащ.

– Сергей Георгиевич, я выздоровела.

– И вроде бы давно.

– Когда я играла в шахматы, то была еще на больничном.

– Зачем пришли?

– Я же вам нужна, – изумилась Калязина.

Фальшиво изумилась, перестаралась, округлив глаза и распахнув рот. Он ее понял – она тянула время, которое всегда играет на руку преступнику. Вроде бы пришла, вроде бы не уклоняется, отлично зная, что без свидетелей она ему не нужна, а собрать их сразу непросто.

– Как работа? – спросил Рябинин, обдумывая быстрый способ вызова свидетелей.

– Инфекции, бактерии, анализы... Сегодня женщина привела ребенка, укушенного собакой. И что вы думаете? Укусила не собака, а папаша в нетрезвом состоянии.

– Ну...

– Сергей Георгиевич, да могу ли я работать, находясь под следствием?

– Вы сами виноваты.

– Неужели я такая дура, чтобы пойти на уголовное преступление?

– Да, такая, – покладисто согласился Рябинин.

– Как? – тихо вспыхнула она, ожидая разуверений.

– Преступник всегда дурак.

– А следователь всегда умный?

– Следователь не всегда умный, но преступник всегда дурак.

– Это вам в институте внушили?

– Совершать преступления, Аделаида Сергеевна, очень не выгодно. Умный человек на это не пойдет.

– Какой вы еще наивный, – улыбнулась она, но улыбнулась злорадно, и Рябинин понял, что не такой уж он наивный.

Она скользнула рукой по кармашку модного жакета, вытащила маленькую конфетку, развернула, вскинула руку и опустила конфетку в рот, как в желобок. Чтобы показать, что он наивный – с ним только леденцы сосать.

– Приходите завтра к десяти часам.

Петельников поможет – развезет повестки сегодня же вечером.

– Хорошо, Сергей Георгиевич.

Она жевала конфетку что-то слишком долго... Это не конфетка – она жует резинку. Жует монотонно, как верблюдица. Перед посторонним мужчиной, у следователя в кабинете, находясь под следствием... И как верблюдица.

Глупое желание зародилось внезапно. Спрашивал же он других, почти незнакомых, неинтересных, неумных... Пока она жует.

– Аделаида Сергеевна, я хочу вас спросить о другом...

– О, слушаю.

– В чем, по-вашему, заключается смысл жизни?

– Что-о?

– Ах да.

И промелькнуло, исчезая...

...От человека, который не ищет смысла жизни, всего можно ждать...

Она перестала жевать свою резинку – смотрела на него. Удивилась неожиданному вопросу? Задумалась о смысле жизни? Да нет, она смотрит мимо, вдоль своего носа, за окно, на улицу.

– Опять видите какой-нибудь пожар? – усмехнулся он кисловато, потому что этот пожар был еще не разгадан ни им, ни Петельниковым.

– Я смотрю на цистерну.

На той стороне проспекта, на углу, торговали совхозным молоком.

– Ну и какой видите процент жирности? – опять усмехнулся он, уже повеселей.

– Хотите, я его сквашу?

– Взглядом?

– Разумеется.