Хороший сын - Роб ван Эссен

Лучше уж мимо университета проехать. Нет, нет, я этого не говорил. Просто проезжай мимо. Забудь, они слишком маленькие, я слишком старый.

Меня всегда учили, что человеку столько лет, на сколько он себя чувствует.

Это так, но только для него самого, а внешний мир видит это иначе. Пока моя мать еще могла разговаривать, она всегда называла остальных проживающих из дома престарелых все эти старики – а они, в свою очередь, наверняка говорили то же самое своим детям. За полгода до смерти мой отец был на приеме у кардиолога. У вас изношенное сердце, констатировал врач, это от старости, тут мы практически бессильны. Но я вовсе не чувствую себя старым, сказал отец.

Очень трогательная история, господин. На сколько лет вы себя чувствуете, если позволите поинтересоваться?

От девочек я его отвлек.

Сложно сказать, отвечаю я. В какой-то момент ты перестаешь чувствовать, что стареешь. И уж точно, но этого я не произношу, если удается так быстро кончить, как сегодня утром.

Когда это начинается, господин? Я имею в виду, что перестаешь чувствовать, что стареешь? Вы же понимаете, для меня это незнакомые концепции.

Когда тебе уже за сорок, я думаю. Вдруг приходит осознание, что ты до сих пор относишься к себе как к тридцатилетнему, и этот возраст как бы так у тебя и остается. Ты становишься спокойнее, ты знаешь больше, у тебя богаче жизненный опыт, все это продолжает накапливаться, но пока дело не доходит до великого угасания, ты как бы не стареешь.

Однако если есть дети, то все должно быть по-другому, господин. Во всяком случае, мне так кажется. Потому что ты видишь, как дети растут. И если они становятся старше, то и ты сам тоже.

Да ну на фиг, это Леннокс его так запрограммировал?

Давай не будем, говорю я.

Тут Жером сразу же дает задний ход, обратно к школьницам, я оглядываюсь, они стоят под деревом и рассматривают что-то на экранах друг друга, рюкзаки лежат вокруг выдохшимся хороводом. Нет, подожди, говорю я, это еще не все.

Я слушаю, господин.

Теперь мы опять едем вперед, на более спокойные улицы, с большими деревьями. Вокруг никого.

Вечные тридцать с небольшим. Я правильно понимаю? Ну и что в этом плохого?

Понимаешь, получается, что ты сам себя обманываешь. Если тебе всегда тридцать пять, то, видя женщину девятнадцати-двадцати лет, ты думаешь: ну какая у нас разница, десять лет, пятнадцать, это еще вполне допустимо, ничего такого тут нет. Но на самом-то деле тебе шестьдесят. Но ты не чувствуешь себя на шестьдесят, так чувствовать себя невозможно. И это даже не отрицание.

Здесь, кстати, нет университета, господин. Я проверил. Так что женщин только что названной вами возрастной категории здесь будет немного…

Да брось ты этот университет.

Или мы можем еще раз проехаться по кругу, господин, посмотрим, может, те школьницы…

Нет!

Я просто пытаюсь думать как вы, господин. Простите меня, я сегодня сам не свой, не знаю, что на меня наехало.

А я догадываюсь. Я лишил автомобиль девственности. Судя по всему, этот опыт довольно сильно на него повлиял и высвободил кучу странных программ. Воспоминание о возбуждении уже поблекло, и осталось только воспоминание о самом действе. Шестидесятилетний мужик трахает разложенное автомобильное сиденье. Невозможно представить, что я смог кончить. А сам он тоже почувствовал наслаждение? Лучше не спрашивать.

По улицам с пустыми домами мы выезжаем из города без университета, как будто жизнь здесь, на границе застройки, вымерла. Я до сих пор хочу в душ. Дороги пустые и прямые. Горы стали ближе.

Глава 6

Мы все едем и едем. Иногда навстречу попадается фура, с водителем за рулем. Земля вокруг сухая, в воздухе летает песок, вниз сбегают заброшенные виноградники, тут и там стоят деревья с искореженными ветвями, дающие самую чуточку тени. Становится жарче. Перекусываем в деревушке, где почти никого не видно. Днем небо тускнеет. Возвращаемся обратно на шоссе. В основном транспорт встречный, мало кто едет в ту же сторону, что и мы. По бокам от шоссе вырастают бетонные многоэтажки, на окнах сушится выбеленное солнцем белье, которое рвет на куски ветер. Самого города мы не видим, шоссе уходит в сторону, опять оказываясь среди пустых полей с горами на горизонте, они теперь уже выше.

Ваш отец, господин, – до скольки лет он дожил?

До восьмидесяти.

И все равно не чувствовал себя старым.

Да. Через полгода после того разговора с врачом он умер.

А теперь и мать умерла. А ей сколько было?

Сто.

А вы бы какой возраст предпочли?

Скажешь тоже. Нельзя же просто выбрать себе число. Отец за последний год потихоньку сдавал и в конце концов уснул мирным сном. Мать лет пятнадцать страдала деменцией. Это были самые счастливые годы ее жизни. Пусть даже последние годы она просто сидела в кресле со слегка дебильным видом и улыбалась.

Дебильным?

Ну да, с таким глуповатым лицом. Может, слово не совсем точное.

А, в этом смысле дебильным. Мне знакомо это слово, но у меня картинка не складывалась. Самые счастливые годы ее жизни? Честно?

За нее все делали, за нее все решали. Она всю жизнь об этом мечтала.

Но она долго жила в одиночестве. Если для простоты сделать допущение, что они были примерно одного возраста, то ваша мать пережила отца на двадцать лет. Если мои сведения о человеческих взаимоотношениях точны, то в этом видится нечто трагическое.

Они были женаты более пятидесяти лет.

Вот и я об этом, господин.

Через неделю после похорон отца мать поделилась со мной: не думаю, что на том свете мы друг друга узнаем, тебе так не кажется?

А почему она так сказала, господин.

Наверное, подумала: иначе придется мне с ним еще всю вечность возиться.

Позволено ли мне будет в таком случае предположить, что их брак не был счастливым, господин?

За пятьдесят лет она слегка от него устала.

У людей это нормально?

Случается.

Вы иронизируете, господин?

Когда мой отец резко сдал, мать иногда смотрела на него со смесью интереса и отвращения, как будто рядом с ней сидит какое-то неведомое животное. И обращалась ко мне: что он такое говорит, что ему надо? Ну вот, женаты больше пятидесяти лет, думал я, а кажется, будто его только вчера привели к ней в комнату, а если сегодня заберут, то она и слезинки не прольет. Когда в общей гостиной мы листали альбомы с фотографиями, она всех узнавала, но когда я показывал на отца, она смутно улыбалась, словно прощая мне мой промах, и терпеливо ждала следующей фотографии.

Даже не знаю, что сказать, господин.

Я тоже. До самой смерти отца у них была привычка перед сном брать друг друга за руку и слегка пожимать.

Кажется, это противоречит тому настроению, которое вызвало ваше предыдущее воспоминание, господин. Это скорее трогательно, нежели горько. Как же тогда научиться понимать людей? Я вижу, как они ходят и ездят, они все похожи друг на друга, но если копнуть, оказывается, что они все такие разные. Не только по отношению друг к другу, но и по отношению к самим себе. Как же сформировать о них представление, может, их сначала надо узнать, каждого по отдельности? Но это же невозможно?

Да, это действительно невозможно.

Так что я даже не знаю. Получается, ваш отец двадцать лет ждал вашу мать на том свете, а она тем временем надеялась, что они друг друга не узнают.

Если отец смог найти себе библиотеку, где можно читать книги о Второй мировой войне, и кто-нибудь регулярно приносит ему чашку кофе, то мне кажется, ему нечего больше желать.

А чем на том свете занимается ваша мать?

Она вернулась в свои шестнадцать лет и катается на коньках с друзьями и подругами на Флите[31].

Звучит прямо как идиллия, господин. Мы ведь о том свете рассуждаем, который разделен на ад и рай?