Спойлер: умрут все - Владимир Сулимов

в шубах. Я спросил у Лёши, отчего так, и он сказал: их кровь не греет. Я запомнил навсегда… А у меня по-другому, представляешь? Холод я чувствую. Но мне не зябко. Значит, не подошёл мой час, а?

Мальцев попытался и не смог представить Мичуева ребёнком. Рядом с ним учитель сам чувствовал себя ребёнком, и это казалось чертовски странным.

— Дай бог, — улыбнулся он.

Старик протянул ему трубочку. Продолжая улыбаться, Мальцев отказался.

— Табак выходит, — посетовал дедушка Фадей. — В город не собираешься?

Городом дедушка Фадей называл Суоярви. Мальцев покачал головой.

— До января вряд ли. Делать там… Больше город — больше шумиха, особенно с этими праздниками.

— Пожалуй, — согласился Мичуев и, сам того не ведая, повторил давешние мальцевские слова: — Новый год — он для детей… А теперь все как дети. Тридцать первого декабря Укко ломает год о колено. Как сухую палку. Разлом — всегда холод и мрак. Дети забыли об этом. Бедные, глупые дети…

— Я привезу табаку, деда Фадей, — произнёс Мальцев. — В город как поеду, привезу.

— В стародавние времена, — продолжил распевно Мичуев, — когда по всей земле от края до края шумел лес и первые люди жались тесней к костру, Хийси властвовал безраздельно. Он бродил в чаще, оставляя, как мех, тьму на стволах сосен, и птицы падали с небес от его ледяного дыхания. Дети забыли, как деды их дедов тряслись в холоде и ужасе перед властителем этих мест и прятались друг за дружку. Детям кажется, что те времена минули. А на самом деле человеческая история — миг в бесконечности. Краткий, как треск палки, сломанной о колено. И мигу этому суждено кануть в разлом.

— Вот только станет потеплее, — не в тему ответил Мальцев. — «Ласточка» на морозе может глохнуть. Встанем на полпути, и до весны, и не видать тебе, дедушка, табаку.

— Сегодня приходила Тамара, — буднично, словно речь шла о погоде, сказал старик. Тамара — жена Мичуева. Она умерла, пока Мальцев строил новую жизнь в Ленинграде, ещё не переименованном в Петербург — думал, что строит. — Близко стояла, вот как ты. Ей там холодно без меня.

— Ну, — растерялся учитель. — Тебе сон приснился, дедушка.

Он начал мёрзнуть. Не только щёки и нос — стужа бритвенными пальцами погладила шею, забралась за телогрейку и опустила обманчиво хрупкие руки на плечи. Обняла за талию и коготками провела по груди.

— Мне тоже иногда снится… — Начал и не договорил. Ира ушла из его жизни, как и из снов, Мальцев даже не знал, что сейчас с ней, зато Карина… Она снилась часто, и он просыпался от её резвого топотка, глядя в потолок, со слезами, подсыхающими в уголках глаз, пока беготня дочки не превращалась в тиканье настенных часов.

— Снится всякое, — закончил он неуклюже.

— Она меня звала, — сказал старик. На его лицо легла тень задумчивости.

Мальцев счёл за лучшее откланяться:

— Я попозже зайду. Ты, деда Фадей, не унывай.

— Не ходи на ёлку, — произнёс старик. Надтреснутый

(палку ломают о колено)

голос звучал чётко. И всё же переход был столь ошеломляющим, что Мальцев решил, будто ослышался.

Мичуев разбил его сомнения.

— Она звала меня туда, Тамара, — прокаркал он, выплёвывая дым, превращаясь в дракона или подземного духа. Когти стужи нащупали сердце Мальцева и вонзились глубоко. Мальцев резко, прерывисто вдохнул, но вдоха не хватило. — На ёлку! Лехтонен набрёл в лесу на каменные знаки. Знаки Хийси!

— Да что на тебя нашло, дедушка Фадей? — Мальцев отступал, держась за грудь, глотая воздух.

— Не ходи, — наказал старик твёрдо и вернулся к созерцанию дороги, которая оставалась безлюдной.

Только возле своего дома Мальцев замедлил шаг. Пронзённое стужей сердце отзывалось ноющей болью. Он прислонился к ограде, чтобы отдышаться. Лёгкие гоняли туда-сюда воздух, прозрачный, как алмаз. Губы сковывала стынущая слюна.

— Да что я, и вправду? — простонал Мальцев и поморщился — таким жалким показался голос. — Задурил башку, чертяка старый, а ты уши развесил. Не хватало мне инфаркта для полного счастья. У-уф.

Взгляд упал на синий почтовый ящик у калитки. Привычный, заурядный предмет будто вернул ускользающий мир в твёрдые границы рационального. Припечатал.

— Заячья душа, — пробормотал учитель, успокаиваясь. Достал связку ключей и отпер ящик. Запустил руку в квадратный зев и извлёк на свет божий почту. Стал перебирать.

Письмо — судя по мелко набранному на машинке адресу, казённое: из собеса или вроде того. Бесплатный газетный листок «Сам себе знахарь». И открытка. С Красной площадью, звёздами и салютом в исчерченном здоровенными снежинками небе. Мальцев страсть как давно не видел открыток в подобном стиле — с советских времён. Он перевернул открытку, и бьющий его озноб превратился в жар.

На обратной стороне огромными, кривыми буквами, которые заваливались в разные стороны, как колышки скверного забора, было накалякано:

ЗДРАСТВУЙ ПАПАЧКА КАК ДИЛА СКОРА ПРЕХАДИ НА ЕЛКУ ПАПАЧКА БУДИТ ВЕСЕЛО И ПАДАРКИ ПАПАЧКА ПРЕХАДИ ЖДУ ПАПАЧКА С НАСТУПАЕЩЕМ

Красным фломастером.

Мальцев выронил открытку из вмиг ослабевших пальцев.

Открытка упала надписью вверх.

Мальцев сохранил все Каринины тетрадки, в которых дочка выводила первые буквы и слова, ему не требовалось бежать за ними, чтобы сличить почерк. Мальцев и без того его узнал. Это ведь он учил Карину писать.

Как в чужом сне, он нагнулся за открыткой. Время стало плотным, как вода, и вязким, как масло. Казалось, он нагибался бесконечно.

Наконец, дрожащие пальцы коснулись бумаги.

Мальцев хотел выпрямиться, но вдруг застыл. К почтовому ящику от обочины тянулась цепочка маленьких следов. Детские ботиночки. Шли в одну сторону. Отпечатки рифлёных подошв были столь же реальны, сколь и открытка.

Кашляя, он побежал по следам. На свежем снегу они читались чётко, никто не успел их затоптать, но — вот горе! — метров через двадцать следы уходили с обочины в накатанную колею и там терялись. Мальцев бухнулся на колени и ползал вдоль колеи, словно потерял что-то ценное.

Впрочем, так оно и было.

Он тщетно обшаривал спрессованную шинами серую корку. Шарф выбился из-за воротника и мёл дорогу. Проснувшиеся соседи подивились бы зрелищу, но Мальцеву было плевать.

Наконец он сдался и побрёл, разбитый, к дому — с шарфом, болтающимся под горлом, как грязный собачий язык, со съехавшей на ухо шапкой, из-под которой валил пар. В глубине души он ожидал, что открытка исчезла так же таинственно, как и появилась. Она дожидалась его на снегу. Мальцев видел издали белый прямоугольник с алыми, будто кровоточащими буквами.

Стараясь не затоптать следы ботиночек, Мальцев подобрал открытку.

ПАПАЧКА БУДИТ ВЕСЕЛО И ПАДАРКИ

Он отчего-то вспомнил, что у северных народов есть до