Спойлер: умрут все - Владимир Сулимов

— оно — было обожжено, как дерево после пожарища. Чёрная растрескавшаяся кожа хлопьями осыпалась к ступням кривых лап. Расставленные в локтях руки оканчивались головешками, из которых торчали заострённые, будто заточенные, серые кости. Голова — обугленный бурдюк с выжженными глазницами, промеж которых багровела мизерная, не больше монетки, дыра. Из неё безостановочно и тягуче стекала алая струйка крови. Но эти подробности меркли перед той, что дала этой бредовой, кошмарной твари имя.

«Крысиные Зубы», — обдало, как кипятком, Иру.

Крысиные Зубы. Пара резцов, здоровенных, как разделочные ножи, и жёлтых, как клавиши рояля, разрывали вечно голодную пасть, отчего голова

Женя уселась в кресло. Оно оказалось привычно-уютным, точно лишь её и ждало. Опустила пальцы на клавиатуру. Оставляя на ней кровавые разводы, продолжила:

демона запрокидывалась за костлявые пики плеч. Но ни положение головы, ни слепота, знала Ира, не мешали исчадию её видеть.

Подтверждая догадку, Крысиные Зубы выпрыгнул из мрака тоннеля и вскачь, то на задних лапах, то сразу на четырёх, устремился к ней.

И замерло время, как замерли разбитые каминные часы. Пальцы, поначалу неуверенно пробующие клавиши, набрали темп и вскоре порхали, как кровоточащие мотыльки. Подвластные зову, просыпáлись на экран буквы. Мир вне крошечного пространства вокруг алтаря прекратил существовать. Растворились окна, стены и всё, что за ними: озадаченные возгласы, переходящие в крики, истеричный вой сирены, прокатившийся с севера на юг, кашляющие хлопки выстрелов. Не имела значения боль, закручивающаяся вокруг «ведьминого глаза», просачивающаяся в мозг, как не имели значения и синие, резкие, точно сварка, вспышки, заплясавшие в голове, едва Женя осилила свою первую десятку страниц. Ломота, стянувшая запястья колючей проволокой, пузыри мозолей, вскипающие и лопающиеся на кончиках пальцев, её собственная кровь, которую впитывала клавиатура — всё мелочь, всё пыль и ничто. Роман — вот единственное, что имело значение, что наполняло смыслом возглас Янковского: «Никогда!». Остановиться? Кощунство!

— Никогда, — шептали пересохшие губы Жени. На другом конце города очнувшаяся от наркоза Сюзанна Матвеева визжала, терзая ногтями кокон из бинтов, в который превратилась её голова.

— Никогда. — Бронированная машина увозила в секретную правительственную лабораторию гору растёкшегося по кузову клыкастого студня — бойфренда Сюзанны.

— Никогда. — Сидящая на унитазе Олька Аверченкова с растущей тревогой вслушивалась в шорохи, идущие, казалось, из самих стен, будто змеи протискивались между перекрытиями — нескончаемые, извивающиеся, бледные. С пальцами вместо голов.

— Никогда.

***

Минули часы, недели, годы, когда Женя оттарабанила капслоком КОНЕЦ и оторвала от монитора ороговевшие волдыри, в которые превратились глаза. За окном занимался серый рассвет. Тридцать девять страниц — и она выжата; хуже — использована и выброшена. Вместо рта — пустыня Гоби. Женя потянулась к чашке писателя, где ещё оставалась вода, но та шарахнулась от распухшей клешни, покрытой подсыхающими и свежими выделениями из лопнувших мозолей, свалилась со стола и разлетелась вдребезги. Вопящий от боли глаз — «ведьмин», — казалось, разросся, как у циклопа, и заполнил всю черепную коробку. Синие вспышки долбили беспрерывно, ядовитой светомузыкой озаряя растрескавшиеся костяные своды, где прежде возлежал мозг. Зато биение, которое исторгалось из разбитого затылка Янковского, смолкло. Будто остановилось оголённое сердце.

«Опухоль — антенна», — предполагала она.

«Твой «ведьмин глаз», — возражал Янковский.

«Их сочетание, — восхищённо осознала она. — Как ключ и замóк. Мы повернули ключ и распахнули врата в… нечто. В Ту Сторону»

Она выползла из-за стола, неуклюжая, как вернувшийся на Землю космонавт. К горлу подкатил комок, и минуту она стояла, вцепившись в спинку стула: глаза закрыты, под веками — грозовые каскады вспышек. Когда тошнота отступила, Женя разлепила веки и заковыляла к выходу, раскинув искалеченные руки. Будто заново училась ходить.

На тело писателя она не взглянула.

Город затянуло седым туманом, и Женя плыла в нём, безучастная, как шлюпка без гребца, затерявшаяся в водах неизведанного океана — того, что был изображён на карте в кабинете Янковского. Туман накатывал волнами, как бесцветный студень… как пульсация в ране на голове писателя, и эта пульсация погружала в дрёму. Женя сомнамбулически продолжала плыть. Иногда на пути попадались предметы, неуместные там, где она их заставала. «Вольво», перегородивший тротуар поперёк, дверца водителя открыта, а салон набит сырым чернозёмом, из которого топорщатся гроздья поганок. Или детская коляска на газоне — под надвинутым козырьком что-то ворочается и сочно чавкает. Женя равнодушно плыла мимо. Одно время что-то тёмное и громадное бесшумно двигалось в тумане на границе видимости, одесную её, но возле дома отстало.

Лифт не работал. Женя отупело поволокла себя по лестнице. Кровавые пунктиры, которые оставляли на перилах ладони, отмечали её восхождение.

Кусака поджидал на стене у мусоропровода. Пунцовый, будто обваренный кипятком язык, янтарные кругляши радужек в безумной голубизне глаз, вертикальные щёлки зрачков. На месте рта — пилорама.

— Времени не терял, — просипела Женя заржавевшим горлом древней колдуньи.

Кусака хранил молчание. Его ухмылка была красноречивей слов.

— И что ты можешь? — каркнула Женя. — Заплюёшь меня краской, нарисованный кусок говна?

Глаза Кусаки тягуче, натужно поползли по стене. Нашли Женю и замерли, изучая. Женя показала живоглоту фак — лоскуты лопнувшей кожи свисали с подушечки пальца — и поплелась к себе на этаж.

Вот и квартира. Трижды уронив ключ, Женя, наконец, смогла затолкать его в замочную скважину. Ввалилась в прихожую и окунулась в новые, чужие запахи. Сырая штукатурка, плесень… и пепел.

Пускай.

«Ключ и замóк», — твердила она про себя, пробираясь на кухню. «Ведьмин глаз» и опухоль», — на репите, когда глотала из чайника воду со вкусом песка. Напившись, подставила изувеченные кисти под кран. Сток с чавканьем всасывал нежно-розовую жижу.

Желудок скрутило. Женю вырвало в раковину тёплой водой с желчью. Сток алчно сглотнул.

Не закрыв кран, Женя в прострации — мокрый рот, отсутствующий взгляд — опустилась на табурет. Бесконечно долго наблюдала за звуками, доносящимися из комнаты, что служила ей одновременно гостиной и спальней. Там кто-то двигался. По стенам, по потолку.

Пускай.

Накопив толику сил, погрузила руку в сумочку и нащупала смартфон. Извлекла на свет. Скользким указательным пальцем с треснувшим ногтем выстукала пароль и ткнула в значок «Телеграма». На канале Красного Сталкера появилось новое послание, состоящее из нескольких постов. Чтобы вникнуть в смысл, Женя прочла его дважды.

Сталкер витийствовал в своей вычурной манере.

Итак, котятки, вот и наступает конец моему уютному бложеку, а заодно и всем вам. Потому совет: отложите девайсы и проведите оставшееся время с близкими, доделайте недоделанное, скажите невысказанное, а кто верующий — покайтесь. Тот, Кто Ворвался В Наш Мир, как я его называю за неимением подобающего имени, неуничтожим, неостановим и ненасытен.