Тридевятые царства России - Анджей Иконников-Галицкий

Всюду люди разные. Но как общее правило: чем дальше от Москвы, тем больше альтруизма и взаимопомощи.

И вот оно, Охотское море. Белое, холодное. Длинная, бесконечно длинная, плавно изгибающаяся песчаная отмель тянется в ту сторону, и в ту. Там – белизна моря, сливающаяся с белизной дождливого неба. Тут – сочная зелень высоченных трав, поляны алых лилий, оранжевых и жёлтых саранок, розовые пятна шиповника, а подальше – синеватая щётка густорастущих и почти карликовых пихт. Запах моря, пихтовой смолы и розового масла.

Между этим ботаническим разнообразием – какие-то дома. Или нет, развалины? Или нет, дома? Развалины, но кто-то в них, положительно, живёт. Бельё сушится, собаки бегают… Небритая личность показалась из-за угла.

– Здравствуйте, не скажете, где здесь археологи стоят?

– А, да вон там… – (машет рукой) – где ракетная часть была, увидишь, ямы там с бетоном…

Под землёй, на земле и в космосе

Действительно, ямы с бетоном. Как я понимаю, позиции для каких-то небольших ракет. Заросли травой, развалились. Перед руинами бывшего гаража – лужайка, а на лужайке – знакомая картина! – палаточки стоят. Вон человек бородатый пошёл. Явно тут археологи.

Экспедиция Южно-Сахалинского музея копает поселение охотской культуры. Экспедиция – начальник Ольга Алексеевна, трое взрослых мужиков – Игорь, Женя, Артур… И… и остальные – школьники. Дети. Человек двадцать. В общем, я с ними быстро познакомился. Всё-таки удивительно: вошёл в палатку, представился, меня к столу позвали, дали ложку, миску – и я сразу почувствовал себя среди своих, так же точно, как если бы три года проработал в этой экспедиции.

Между прочим, идея ездить с детьми в археологические экспедиции – светлая и плодотворная идея. Это очень правильно. В полевой археологической жизни заключено мощнейшее воспитующее начало. И именно правильное начало. Там всё искренно. Там есть и взаимовыручка, и ответственность всех за всех, и природная среда, порождающая опасность, и тяжёлый осмысленный труд. И каждый виден, каждый таков, каков он есть. Не спрячешься.

Вот поэтому так легко почувствовал я себя за этим столом. Лица кругом все открытые. Живые. Прекрасные.

Да, но надо же и выпить! Вечером отвёл Артура в сторону:

– Ну, а как насчёт… это? У меня с собой было…

Оживился.

– Отлично. Только – когда дети улягутся. И, того… Всё-таки ты спроси у Ольги Лексевны. Начальник, неудобно. Она, кстати, не пьёт.

Артур работает в лагере поваром. Искатель приключений. Вообще – моряк. С археологами копал на Курилах. В украинской тюрьме отбыл срок за то, что нелегально ходил с караванами оружия в Сербию. Вернулся, и снова с археологами. В общем, вечером, когда все угомонились, мы с Артуром и Женей сели выпивать. Выпили и пошли в ларёк. Да, это интересно: в Охотском нет ничего, кроме развалин, но есть ларёк. Даже два, один против другого. Взяли там водки, которая при распробовании оказалась чистой бодягой. Не знаю, что сталось бы с нами, ибо мы, вернувшись, сели и стали эту дрянь выпивать… Но тут на краю лагеря послышались голоса, шаги, и две фигуры нарисовались под сенью палатки.

– Добрый вечер. А мы слышим – тут у вас жизнь происходит.

– Петрович! Гена! Давай! Садись! – обрадовался Артур.

Вошли и сели. Своеобразная пара: папа с сыном. Оба – по виду – синие алкаши. Папа без зубов, весь худой, сморщенный, глаза водянистые. Сын малость одутловатый, одет в фуфайку, рваные сандалии на босу ногу… Налили, выпили, разговор пошёл… И тут я понял простую вещь: папа с сыном составляют весь штат станции спутниковой связи, или как там это называется. Стоит такая антенна, радар; рядом – хижина. В хижине – приборы. Приборы непосредственно получают картинки со спутников, и по этим картинкам много чего делается ясно. Например, прогноз погоды на площади от Читы до Петропавловска составляется на основе тех данных, которые ловят, обрабатывают и передают папа с сыном.

Как это всё происходит в России – загадка. Руины; посреди руин – избушка; в избушке два алкоголика квасят. И разговор ведут – о Гегеле и Кьеркегоре. На печке портянки сушатся, а за печкой – компьютеры. В перерывах между стаканами подходит то один алкаш, то другой нетвёрдою походкой к компьютерам, снимает и научно обрабатывает сложнейшую информацию, передаёт её куда следует. И снова идёт квасить.

И всё функционирует. И спутники летают. Всё перестаёт функционировать только тогда, когда в эту систему вмешивается начальство в галстуке. Или иностранцы.

«Скала, о которую в пыль разбиваются волны»

Три дня прожил я у археологов, и на раскопе побывал, и в баньке попарился, – а на четвёртое утро поехали мы с Игорем Самариным по сахалинским дорогам. Игорь – сотрудник музея, работает и с археологами, и ездит по острову, что-то изучает, что-то фотографирует для научных целей – я не особенно разобрался, что. Но он предложил мне ехать, и я мгновенно согласился, ибо это был подарок судьбы. Иного способа поездить по Сахалину, побывать в диких его углах для меня просто не существовало.

И вот выехали мы из Охотского, промчались сквозь Южный, свернули на Холмск. Это всё – асфальт; дорога кружит у подножия горного хребта, взбегает вверх, переваливает через невысокие горы. Горы тут вообще невысокие, лишь в немногих местах, преимущественно в центральной части острова, возносятся выше тысячи метров. Перевал, за которым открывается спуск к Холмску и берегу Татарского пролива, расположен на высоте метров пятьсот. Спустились, проехали пыльный, облупленный Холмск. Отсюда трасса (грунтовка) идёт берегом Татарского пролива. Теоретически – до посёлка Бошняково (километров двести). На самом деле – докуда доедешь. Часть оной трассы закрыта из-за аварийности и, вследствие закрытости, разрушается. Часть уже разрушилась. В пролив всюду скатываются речки и ручьи, образуя каньоны. Через них при японцах были наведены мосты (некоторые, впрочем, созидались ещё во времена каторги; строил их известный аристократ-убийца, инженер и каторжник Ландсберг; пользуясь случаем, отмечу, что его постройки – единственное, что сегодня напоминает о каторжном Сахалине). Сейчас мосты разваливаются, и проехать на машине можно дотуда, докуда дотягиваются их не разрушившиеся опоры.

Но и это ещё не всё. Сахалин, особенно его западный, более тёплый и влажный, берег – страна селей. Несколько таких грязевых потоков свалились с прибрежных гор на берег и трассу как раз перед нашей поездкой, чуть ли не накануне. Проехали мы Холмск, проскочили полуразрушенный посёлок с завлекательным названием Яблочный – и вот: дорога залита грязью, завалена землёй, частично смыта вниз; дорожная техника вовсю работает, расчищает завал. Прибрежные посёлки связаны со всем миром одною береговой трассой; съехал сель – и попасть из Холмска в Чехов (пятьдесят километров по прямой) можно только через Южный – Долинск – Асентьевку – Ильинский (около двухсот пятидесяти километров). Мы, правда, проскочили: машина у Игоря – зверь. Старенький «субару», четыре вэ-дэ, дребезжит, кажется, вот-вот развалится – а проходимость потрясающая.

На этом боевом коне выскочили мы с трассы на прибрежный песок. Тут – широкая отмель, частично поросшая травой и кустарником. В прежние времена служила она военным аэродромом, ещё остатки взлётных полос сохранились. Вот и море. Бурлил Татарский пролив, бурлил, швырял тёмно-жёлтую воду высокими волнами в берег. По краю бурной пены промчались мы к маяку, мрачным героем торчащему на возвышенности у мыса. Там живёт хмурый, под стать океану, бородатый мужик, приятель Игоря… Впрочем, у Игоря всюду на Сахалине приятели. Такое впечатление, что он на дружеской ноге со всеми семьюстами тысячами сахалинцев.

У сумрачного хранителя маячного огня мы перекусили, поговорили за жизнь, побранили правительство и губернатора – и дальше рванули. Снова по трассе. Посёлок Чехов: закопчённый, грязный, дома с выбитыми стёклами, развалины рыбкомбината… И снова берег, злые волны шумят слева внизу, под обрывом… Посёлок Томари. Остатки японского храма в распадке над домами. Не то чтобы развалины, а так: сакральные ворота в виде огромной буквы П из трёх каменных глыб; за ними в траве угадываются очертания фундамента алтаря. Вот и всё, что осталось от синтоистской святыни.

За Томарями спустились с обрыва, вышли на берег, на узкую отмель. Несколько змей убежали от наших шагов с чёрного песка в траву. Жёлтые волны всё могущественнее стучали в берег.

– Вон, смотри, сивуч! – крикнул Игорь и дал мне бинокль.

В трёхстах метрах от берега из чёрной воды торчали чёрные рваные камни. На самом высоком камне лежал, задрав голову кверху (как будто пел песню или разглядывал звёзды) крупный зверь, тоже чёрный, гладкий, вдохновенный. Поблизости от скал из воды выскакивали и прятались обратно ещё несколько чёрных усатых голов. Сивучи. Мы прошли по берегу. Невдалеке, у кромки прибоя, валялось мёртвое торпедообразное тело. Ещё один.