Тридевятые царства России - Анджей Иконников-Галицкий

Нашлись Вериги. Мужичок, родом из здешней деревни, и его жена, простые и умные чистюли, повезли меня на машине в тайгу. Там, километрах в сотне от Арсеньева, пребывает младший Вериго, Серёжа. И с ним дети, сорок человек юннатов, его учеников. Вериги волнуются: можно ли проехать? Тайфун ведь. Вряд ли.

Уссурийская тайга совершенно не похожа на тайгу сибирскую или забайкальскую; скорее – на широколиственный лес юго-восточной Европы. Или на что-то японо-корейское. Или на джунгли. Тут всё особенное, и растительность, и живность. Водятся (пока ещё) уссурийские тигры, дальневосточные леопарды, красные волки, соболи. Растёт пихта, лиственница даурская, диоскорея, маньчжурский орех, ильм, несколько видов клёнов и дубов, совершенно непохожих на наши, европейские. Множество всяких бодрящих растений: элеутерококк, лимонник, аралия, чубушник. Попадается женьшень. Всё это выстроено в несколько этажей-ярусов. Далеко вверху, на высоте тридцати – тридцати шести метров – «крыша»: кедр корейский, лиственница, пихта. Пониже – берёза, липа. Ещё ниже тянут ветки клёны, орех, черешня. Под ними – сирень амурская, низкорослые ильмы. Ну, и подлесок: лещина, жасмин, бересклет. По веткам больших деревьев вьются дикая актинидия, именуемая «таёжным виноградом», и лимонник. В общем, растительное буйство. Как в амазонских лесах.

За пять дней дождя всё абсолютно залило водой. До лагеря действительно уже не доехать. Пришлось топать по шпалам, благо тут проходит железнодорожная ветка. Пришли к палаткам абсолютно мокрые.

Лагерь весь в воде, мороси и вязкой грязи, ходить по которой разумнее всего босиком или в пляжных тапочках. Любая одежда и обувь становятся мокрыми за пять минут.

Летают – несмотря ни на что – бабочки. Большие, синие, переливчатые. Какие звери самые диковинные в уссурийской тайге? Думаете, тигры? А я бы сказал – бабочки. Приморье – страна сказочных бабочек – крупных, переливчатых, причудливых. Лазоревое четырёхкрылое солнышко опустилось на песчаную прогалинку.

С Сергеем Вериго наблюдали, как вылупляется цикада из куколки. Дети сбежались тоже посмотреть – кроме тех, кто в это время собирал улиток. Кругом изобилие крупных улиток, дети их собирают, жарят и едят. Не от голода, а от скуки: на шестые сутки непрерывного дождя делать становится абсолютно нечего. Прекрасные дети, умные, ясноглазые, красивые. И сам Сергей прекрасен – их вдохновенный руководитель. Увёл детей в дебри, как Гаммельнский крысолов.

Лагерь отрезан дождями от Большой земли, реки уже начинают выходить из берегов, а дороги превращаются в реки. Парадокс: на шестидневном дожде, когда воздух весь пропитан водою, – в лагере нет воды. Ручеёк вырос в мутный поток, затопивший дорогу и часть поляны, вода в нём – жёлтая взвесь. Собираем дождевую влагу, но так как уже не льёт, а моросит, то это непросто. Пить нечего. И умыться нечем.

Родители, небось, нервничают. А детям у Вериги хорошо, и они совершенно не хотят домой, в сухость и тепло.

Я, кажется, заболеваю – следствие шести дней под сплошным и непрерывным дождём. Что болит – непонятно, но ломит мышцы и лихорадит.

…Я ушёл от младшего Вериго, из леса, где вымок до костей, – и тут дождь закончился, появилось небо и отроги Сихотэ-Алиня.

Еду во Владивосток на поезде Новочугуевка – Владивосток со станции Лимонник. Плацкарт. Сухо. Порадовали чудесным закатом: тёмные отроги Сихотэ-Алиня в синей дымке и ярко-оранжевые облака слева над ними.

Счастье

Счастье – это когда можно снять сапоги, намокшие и набившие ногу.

Счастье – это когда можно почистить зубы.

И счастье – это увидеть яркий закат над горами. И ехать куда-то, и идти, умаяться, промокнуть, и прийти туда, где есть сухое чистое бельё.

Русская идея

В просвете главной владивостокской улицы (бывшей Ленина, теперь – Светланской) – замаячил океан. Абсолютно зелёное море. Спускаюсь вниз, к нему. Наконец-то набережная и пляж: на тихоокеанском побережье.

Народу много. В городе нет очистных сооружений, всё сливается в море. Но куда ж денешься в жару? Купаются.

Вдоль пляжа ходят китайцы. Или чёрт их знает кто. Монголоиды в очках и шортах. Кругом – раздолбанная набережная, выкрошившийся бетон, лужи, убогие аттракционы, фотограф с «Поляроидом» и обезьянкой. Очень много очень красивых русских девушек. Китайцы ходят группами, вежливо, как хозяева. Наверху, на горе, торчат русские пушки. Музей: «Крепость Владивосток». Его посещают одни китайцы. Рядом рыбный рынок с очень дорогой никому не нужной рыбой. В дельфинарии показывают скучные, выученные танцы морских котиков.

Русским миром овладела одна идея. Её думают все. Все этого хотят. Эта идея – отступление. Отступать везде, всегда и всюду. На всех фронтах. Развёрнутое такое бегство. Сдавать земли. Не рожать детей. Отдавать жён и дочерей за границу. Литва – не наша. Молдавия – не наша. Чечня – не наша. Курилы, Сахалин – не наше. Что – наше? Что? Что?[29]

Иногда кажется, что из Владивостока все уехали. Кто ещё не уехал – мечтает уехать и мечту осуществит. Уезжают – куда? В Симбирск, в Кёнигсберг, в Оттаву, в Москву… Всё равно куда. Там – будут так же жаловаться на жизнь, как здесь. Жаловаться на жизнь для русского человека – главное. Постепенно в жалобах перейдут на другой язык. Американский. Шведский. Китайский. Весь мир станет русским, но никто, кроме Бога, не будет знать об этом. Русское имя забудут. По всему миру рассеются умеренно умные, умеренно красивые полурусские, четвертьрусские гибриды. А тех русских, когда-то освоивших землю от Москвы до Берингова пролива, самых умных, самых красивых в мире (здесь, во Владивостоке, это ясно видно) – не будет нигде.

Жарко.

Ночью была гроза – страшная. Молния била в сопку прямо над моей головой. Дождь даже не лил. Грохот разрывал небо и землю, как глупый дырявый мешок. В комнату залетел комар и своим писком не дал мне спать.

Маленькое послесловие к части первой

Любопытные вещи узнал я во Владивостокском краеведческом музее имени Арсеньева. Оказывается, основатель русского Приморья и строитель Владивостока адмирал Невельской родился в деревне Дракино Нерехтского уезда Костромской губернии. Года два назад проезжал я через эту деревню и запомнил: название запоминающееся. А дед питерского писателя Вадима Шефнера, книги коего согревали меня в студенческие годы, был во Владивостоке генералом. А лейтенант Пётр Петрович Шмидт тут проходил службу – возможно, под началом Шефнера. А гласный Владивостокской городской думы Н. П. Матвеев – дед известного эмигрантского поэта Ивана Елагина, а также и дед известной советской поэтессы Новеллы Матвеевой. Таким образом, Новелла Матвеева («А где-то есть страна Дельфиния») и Иван Елагин («Здесь дом стоял и тополь рос. Ни дома // Ни тополя…») – двоюродные брат и сестра – через Владивосток. И, наконец, известный актёр Юл Бриннер – потомок богатого владивостокского купца Юлия Бриннера.

Как скрестились над зеленью владивостокских бухт эти жизненные линии! Кострома, Кронштадт, Севастополь, Москва, Лос-Анджелес… И мой дальний родственник, энтомолог и авантюрист Николай Флегонтович Иконников – ловил здесь бабочек накануне революции. Умер он потом во Франции. Остатки его энтомологической коллекции доживают век у меня дома, в Петербурге, в десяти тысячах вёрст от Приморья.

В ботаническом саду Владивостока цветут разнообразные лилии. Они прекрасны и мокры, ибо опять дождь. Я хожу между гряд, весь мокрый, занавесив голову капюшоном, и – дышу. Далеко отсюда, в порту, грузится контейнеровоз «Капитан Кремс» – осколок некогда великого советского торгового флота. Завтра я на нём ухожу отсюда – на Сахалин. Если, конечно, всё сложится благоприятно: не налетит тайфун, не отрубится электричество, не случится забастовка в порту, не разыграется очередная война между губернатором, мэром, начальником «Дальэнерго» и прочей нечистью…

Ближайшая к ботаническому саду железнодорожная станция называется красиво: «Океанская».

Без адреса

Я, (Имя), видел Вас во сне. Точнее,не видел. Тихо стукалась водав иллюминатор. Свет стоял. Виднадорожка блёклая. Её теченье —

как светленькая юбка возле ногкрасавицы – такой, как Вы… Проститеза пошлый комплимент. Перелистните.А утром уходил Владивосток

в туманное и влажное пространство,где нет ни Вас, ни берега, ни скал…В небытие, должно быть. Я искалстраничку с Вашим адресом. Напрасно.

Поэтому я к Вам пишу – туда,куда не ходят письма, и откудане ждут ответа. Моросит. Простудамне обеспечена. Кругом вода.

Сон вспомнился – в котором я не виделВас – но о Вас там было. ТамВы – чувствовались. Кажется, я к Вамстремился на свидание… Не выйти

из кожи слов. Вот море – мир иной,в котором всё есть то, что есть. Не надовымучивать слова. Дыханье взгляда,банальное, как чайки за кормой.

Сейчас идём проливом Лаперуза.Тем самым. Тихо. Сумерки. Вдалия вижу край японския земли,и маячок, как зёрнышко арбуза,

чернеет на чуть видимом мыске.В нём луч – фонарь эпохи Карафуто.Как странно, что – о Вас. Ведь наяву-тоо Вас не вспоминалось. На песке.

Чем дальше мы, тем души наши ближе.Закон исхода. Дальше, чем теперь —нам никогда не быть. Крылечко, дверь,ступеньки… Там встречают… Кто? Не Вы же!

Не Вы. Вам не понять. Поднять рукав,закрыться от луча, в ворсинки тычась…За десять тысяч вёрст! За бездну тысячмгновений! – Вдруг вот эта близость. Встав

сегодня с левой, я хлебнул из фляги.В ней было – что всегда. Ещё на разосталось. Я не помню Ваших глаз.Наверно, серые. Конец бумаге.

Я Вас… Я к Вам… Простите. Лабуда.Да Вы и не прочтёте. Лбом об правду.Сойду на берег – в никуда отправлю.И сам отправлюсь. Дальше. В никуда.

Куда ж нам плыть? Шар всюду одинаков.Я видел Вас… Или не Вас… Строкаупёрлась в краешек листка. Пока.

Двадцатое июля. Рейд. Корса́ков.

Сахалин