Книга мечей - Ричард Бёртон

[411]

Затем наступил век интеллектуального расцвета Греции. Уже в 450 году до н. э. софист киренской школы Протагор сделал «человека мерой всех вещей». Неделимое разделилось надвое: как это выразил Аристотель, животное существование состоит из ощущений, божественное — из размышлений. И это изменение мировоззрения постепенно погасило священное пламя искусства.

Эллины, даже в лучшие свои времена, не уделяли большого внимания использованию оружия, в котором ежедневно упражнялись более практичные римляне. У греков не было гладиаторских боев, которые служили лучшими в мире salles d'armes (здесь: «тренировочными залами»), не было и армейских maitres d'armes («учителя фехтования»); профессора благородного искусства защиты и нападения не требовались спартанскими законами. Они упражнялись в фехтовании, как мы знаем из трудов Демосфена; он называл афинян представителями «мужицкой школы фехтования; они всегда защищают пораженное место после пропущенного удара, и никогда — до него». Они предпочитали пентатлум, панкратион и боевые танцы; фехтовальный зал был для них второстепенен. Даже Платон возражал против «бесполезного искусства фехтования», мотивируя это тем, что ни учителя, ни ученики никогда не станут великими воинами — изумительная платоническая ошибка! [412]

Нечем Элладе гордиться и в отношении простого оружия. Воин в Афинах и среди всех ионических и родственных народов был действительно уважаемым человеком; из четырех каст [413] воинская уступала только жреческой, превосходя крестьян и механиков. Но эллин был в первую очередь гражданином — политиком. Он избирал чиновников и священнослужителей и мог рассчитывать самому быть избранным. Он проводил жизнь на площади — агоре, сочиняя законы и конституции, заключая договоры и союзы. Его второй страстью были сплетни, напыщенно именовавшиеся «передачей новой информации». Эллада вскоре поняла, что ее сила — в литературе, поэзии, ораторстве, философии, инженерных науках и искусствах, в широте представлений, в чистоте и совершенстве литературных форм. Эти искусства Эллада передала всему человечеству, и никто никогда ее в этом не превзошел. Именно оттуда по всему миру разошлись утонченные правила пропорций. В то время как великие кемиты древности строили для вечности и даже размер [414] выбирали, исходя из требований прочности, эллины разработали принципы Прекрасного и довели их до высшей точки. Ее испорченные дети жаждали новизны — они строили всевозможные системы космогонии, астрономии, геологии (кроме правильных); и они «выставляли свои знания напоказ», по словам Бэкона, «с флейтами и барабанами». Их египетские учителя говорили, что «это всего лишь дети», но греки превзошли своих учителей.

Здесь вряд ли уместно был бы обсуждать греческую военную тактику, да и сказать о ней нового особо нечего: все авторы вынуждены переписывать отрывки из трактатов Элиана и Ариана, которые жили в дни Адриана. Я лишь напомню читателю, что даже во времена Илиады у греческой армии имелся свой собственный план ведения битвы. Нестор наставляет своих воинов, чтобы они, как и их предки, сохраняли строй; а в двух местах [415] мы встречаем упоминания о грубой фаланге или вытянутом прямоугольном строе цивилизованных египтян и хеттов. Ксенофонт повествует нам о том, что армия Агесилая вся казалась бронзовой и красной; последний цвет, совершенно неуместный, сохраняется в качестве форменного и в современной британской армии. По поводу же тяжеловооруженных гоплитов и легких пельтастов, у которых мечей явно не было, достаточно информации содержится в «Словаре древностей».

Еще одним неприглядным свойством греческого военного искусства было его безразличие к человеческой жизни, столь ценимой римлянами. Эллины сохраняли варварский обычай казнить военнопленных; римляне же уже во время 1-й Пунической войны имели систему обмена военнопленными, где разница в численности военнопленных с той или иной стороны уравновешивалась денежным выкупом.

Греция редко вооружалась, разве что в случае оборонительных войн (как, например, война против персов) или войн гражданских или полугражданских (как война афинян против спартанцев, дорийцев, ионийцев и эолийцев). Достаточно взглянуть на любую другую их военную кампанию — взять, например, «Анабазис», — и становится понятно, чего они стоили как воины; а чего еще ждать от народа, типичными представителями мужчин которого были Фемистокл и Алкивиад? Они были слишком умны, слишком расточительны в усилиях, слишком неугомонны, слишком импульсивны (могли себе позволить даже разрыдаться), слишком самоуверенны, чтобы становиться дисциплинированными военными машинами. Они всегда были готовы к восстанию, к смене командования; руководство ими представляло собой весьма сложную задачу. В этом, пожалуй, к ним близки французы — одни из лучших в Европе солдат и при этом самые трудноуправляемые. Великим полководцам — таким, как Тюренн или Наполеон Бонапарт, — приходилось десятками расстреливать бунтарей, пока выжившие не научились «трепетать и повиноваться» [416]. Как и во французах или ирландцах, в греках было больше порыва, чем твердости. Победам своим они обязаны храбрости и стремительному натиску своих атак. Здесь можно их сравнить с англичанами, про которых маршал Буго сказал: «У них самая лучшая в мире пехота, хорошо, что ее мало». Таковыми и следует принимать греков.

Успешному ведению своих войн Эллада по большей части обязана тому варварскому состоянию, в котором пребывали ее соседи. И римляне, и все народы Малой Азии, кроме греческих же колоний [417], сильно отставали от Греции в развитии, когда, на манер конных народов Северной Азии, греки сменили колесницы на боевых коней [418], позаимствовали из Египта искусство войны на суше и на море, осадные приспособления, все лучшее в области оружия и доспехов и даже пресловутую фалангу. Но греки потеряли превосходство, как физическое, так и моральное, когда народы-соперники догнали и даже обогнали их в таких областях, как вооружение, организация и дисциплина. Греция началась с побед, а закончилась полным разгромом римлянами.

И тут возникает любопытный вопрос. Правда ли, что народы подвержены тем же циклам упадка и заката, как государства или империи? Подчиняется ли тело политическое законам тела общественного? Правда ли, что народы стареют, становятся слабыми и бесплодными после самых ярких периодов своей зрелости? Или они не перестают быть великими и рождать великих людей, но просто соседи обгоняют их, а гениев подавляет неблагоприятная среда? Я не вижу, чтобы время сильно изменило крестьян Романии, горцев Пелопоннеса, персов, ставших в Бомбее фарси, или современных воинов долины Нила, которые под предводительством Ибрагим-паши разбили турок во всех битвах. Но условия жизни в Италии, Греции, Персии и Египте сейчас фундаментальным образом изменились, и эти народы больше не превосходят своих соседей. Их окружают теперь более сильные народы. В этом, возможно, и заключается то, что принято называть их упадком.

Глава 12

МЕЧ В ДРЕВНЕМ РИМЕ; ЛЕГИОН И ГЛАДИАТОРЫ

Та роль, которую сыграл в истории языческий Рим, имела два аспекта: это была роль завоевателя и роль правителя. Подчиняясь естественному для человека захватническому инстинкту, Рим вынужден был совершенствовать инструмент, с помощью которого эти стремления можно было реализовать, — оружие. Именно Риму мы обязаны происхождением слова «армия» [419]. Слово «агша» (оружие) происходит от слова «armus» (рука). Хорошо зная, что «бог сражений» любит превосходство в оружии не меньше, а иногда и больше, чем «большие батальоны», Рим всегда выбирал то оружие и те приспособления, которые считал наилучшими; и, следуя собственной пословице, никогда не отказывался учиться в отношении вооружения даже у побежденных.

Но в Риме вскоре поняли, что хорошие солдаты могут получиться только из хороших граждан. Поэтому Рим настаивал на цивилизационной максиме «Cedant armae togae» [420], избегая, однако, того вызывающего зависть первенства, которое Саллюстий назвал «самыми обидными словами Цицерона»: «Concedat laurea linguae» [421].

Рим подчинил военачальников чиновникам и провозгласил над ними абсолютную власть Закона. Грекам эта идея представлялась в виде Рока, Судьбы, Возмездия; Рим же низвел ее с неясности до реальности, с абстракции до конкретики, с небес на землю. Так, пока Греция учила человечество романтическим представлениям о упорядоченной свободе, свободомыслии, интеллектуальной культуре и гражданском патриотизме, Рим, с его почтением к Закону, в глазах которого все равны, проповедовал равенство людей. Так, христианский мир всегда управлялся и сейчас управляется языческими законами, тем римским правом, которое вышло из Двенадцати таблиц, как еврейские законы — из Десяти заповедей. На самом деле «фециальный колледж», который имел право объявления войн и заключения мира, был тем институтом, который неплохо было бы возродить и в современном мире [422].