Первая любовь (СИ) - Князева Мари

— Не могу… уйти, — пробормотал он. — Маша, я очень сильно тебя люблю. Мне трудно провести без тебя даже один час… Ты мне так нужна… Скажи, пожалуйста, что ты моя…

— Я твоя, — с улыбкой прошептала я ему в шею.

— Еще.

— Твоя. Я твоя, Глебушка. Я тоже без тебя не могу.

Он сжал меня еще чуть крепче.

— Можно, я посплю с тобой немного?

Я удивилась, но кивнула. Глеб стянул с себя шорты и футболку, оставшись в одних трусах. Ох, как сложно было оторваться от этого зрелища! Но, к счастью, он тут же залез под простыню и, приподняв ее, поманил меня к себе. Мы обнялись и переплелись очень тесно, потому что кровать была односпальная. Какое-то время я не могла уснуть, то и дело покрываясь мурашками от захлестывавших меня из-за этой близости ощущений, но потом усталость взяла свое, тело мое потихоньку расслабилось, и я погрузилась в сон.

Открыв глаза утром, я обнаружила себя в постели в одиночестве.

ДЕНИС

На третий раз Маша пришла ко мне с похоронным выражением лица. Это меня всегда удивляло: почему большинство людей не старается прятать свои эмоции? Это ведь огромное преимущество перед любым противником!

— Чего случилось, Манюсь? — спросил я ее, выйдя на крыльцо, потому что понял, что внутрь она заходить не собирается.

— Да, случилось, — пробормотала она дрожащим голоском и как-то обреченно кивнула. — Скажи, это все-таки ты устроил то шоу в клубе?

У меня неожиданно екнуло сердце, но я по привычке постарался сохранить покерфейс:

— О нет, опять все сначала?

Это, конечно, не произвело на нее никакого впечатления.

— Ты обещал, — прошептала она еле слышно. — Обещал быть честным эту неделю. Посмотри мне в глаза, пожалуйста.

Невероятно, но мне и впрямь было тяжело сохранять внешнюю невозмутимость, когда я видел эти ее распахнутые бездонные зеленые озера.

— Друзья так не поступают, Денис, — сказала она тихо. По щеке ее скатилась слеза, и она отвернулась, а потом вдруг шагнула вниз с крыльца — так, будто бы упала. Я даже испугался.

— Маш, ты куда?

Нет ответа, идет дальше. Я в два шага догнал, схватил за руку, развернул к себе:

— Ты даже не выслушаешь меня? Не дашь оправдаться?

— Я увидела и услышала достаточно, больше не хочу!

— Не принимаешь меня таким?

— Нет. Прощай.

— Маша, — я попытался проглотить ком в горле, но ничего не выходило. — Ну прости меня. Я… сволочь и интриган. Но обещаю, что больше не стану так делать. Ну останься, пожалуйста!

Она покачала головой. Слезы текли уже ручьями, Маша отирала их тыльной стороной ладони и была капец как трогательна с этим своим детским страданием.

— Я так не могу, Денис. Что это за дружба, если тебе нельзя верить? Нет, все, прощай…

Мне бы притормозить, успокоиться. Мне бы понять, что ей просто нужно немного времени, чтобы переварить это и смягчиться. Принять мои извинения. Но на мой разум опустилась черная пелена гнева, зависти, отчаяния.

— Ну так слушай. Раз все равно все кончено, я тебе расскажу.

— Я не хочу больше ничего слушать! — она попыталась вырвать руку, но я не отпустил, а вместо этого потащил девушку на внутренний двор.

— Нет, ты выслушаешь меня! Ты должна знать все, раз уж решила сделать такой окончательный и бесповоротный выбор!

Я почти насильно усадил ее на лавку. Она зажмурилась и зажала уши. А меня обуяло дикое упрямство, я бы сказал — бешенство. Я уселся с ней рядом, прихватил руками и поцеловал ее ладонь, зажимавшую ухо. Потом волосы, потом щеку. Маша принялась отталкивать меня, пища что-то неразборчиво.

— Выслушай меня! — прорычал я. — Иначе я не отстану, хоть пинайся!

Она скрестила руки на груди и обреченно уставилась в землю.

— Ты знаешь, что такое м***а[4]? — спросил я срывающимся голосом.

Ее щеки подернулись румянцем, она долго молчала, но потом кивнула.

— Глеб выращивал ее на продажу, большую партию, позапрошлым летом, — выдохнул я. — И получил за это хорошие деньги.

Опять долгая театральная пауза и наконец хриплое:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— От кого?

— Что? — переспросил я, уже успев улететь мыслями куда-то далеко. На меня напало странное оцепенение.

— Кто заплатил ему хорошие деньги?

— Правильный вопрос, Манюся. Точнее, ты хотела спросить, откуда я об этом знаю. Все верно. Это я. Заплатил.

Она встала со скамейки, и я не стал ее удерживать.

— Понятно. Спасибо. Мне… в самом деле следовало это знать. Теперь я свободна?

Я не сразу понял, что это вопрос. Маша сделала несколько шагов на выход, но потом развернулась:

— А дальше? Что с этим сделал ты?

— Как ты думаешь?

— А эта… история с Гусевым и Лебедевым — твоих рук дело? Это ты продал им..?

— Нет! — во мне опять всколыхнулся гнев. — Я этой дрянью не занимаюсь!

— Что ж, твоя дрянь лучше?

— Несравнимо. Это совершенно разные вещи. От моей люди не совершают подобных поступков.

— Так ты оправдываешь себя?

— Мне не нужно себя оправдывать. Я делаю то, что считаю нужным и уместным.

— Ты преступник, Денис.

— Как и твой Глеб.

— Это последнее, о чем тебе стоило бы заботиться.

— Ты заявишь в полицию? На нас обоих?

Она поникла:

— Нет. Я не смогу. Но это точно последний раз, когда мы видимся. Я не желаю иметь с тобой ничего общего.

И она ушла. Я потер лицо руками, встал и принялся ходить. Тугой железный обруч сдавил мне грудь, мешая дышать. Черт, почему мне не легче? Почему так тяжело, будто я не на Стрельникова сбросил камень, а на себя?

Вся эта история окончательно превратилась в кошмар, я ощущал себя на волоске от депрессии.

Несколько дней я пролежал в кровати, не в силах ни уехать в город, ни даже встать и пойти сделать хоть что-нибудь. Мне снились дикие сны, больше напоминавшие горячечный бред. Будто мы трое: я, Маша и Глеб — связанные тонкими нитями стеклянные шарики. Нити эти перепутались, и когда мне стало невмоготу их распутывать, я просто обрезал их одним движением ножниц — и шарики разлетелись в стороны со звонким дребезгом. Больше нас ничего не связывает, и это намного больнее ощущать, чем те узлы, благодаря которым я чувствовал себя живым. Теперь вокруг осталась одна пустота, и я предпочел бы без конца препираться со Стрельниковым и остаться с Машей реальными друзьями, чем повиснуть в этом бесконечном вакууме.

Но все кончено. Я бесповоротно испортил свою реальность. Я потерял Марусю и разрушил ее веру в людей. Она никогда больше не сможет так полюбить, как любила в первый раз — безоглядно и самоотрешенно — пусть даже и Стрельникова. Ничего нельзя вернуть, ничего нельзя исправить. Меня буквально тошнило от нежелания принимать свершившееся.

ГЛЕБ

Я знал, что сегодня все закончится. Что Уваров не станет держать при себе наши с ним секреты, когда поймет, что его песенка спета. Не тот характер. Он точно не захочет тонуть в одиночку.

Весь день я думал об этом, переживал, нервничал, а вечером вдруг преисполнился трусости — и не пошел к Маше. Вернувшись с работы, как обычно, принял душ; есть не стал — не было аппетита. Ушел к себе в комнату и упал без сил на кровать.

— Ты чего, бро, к зазнобе своей не пойдешь? — удивился Федос.

Я качнул головой.

— Поссорились, что ли, опять?

— Нет. Просто я устал.

Да уж, жить на вулкане — это то еще изматывающее удовольствие…

Маша пришла сама, мама проводила ее ко мне. Моя девушка выглядела примерно так, как я и ожидал: тихой, печальной, обреченной.

— Глеб… ну скажи, неужели ты правда считаешь, что деньги важнее чистой совести? — спросила она.

— Иногда — да, — сознался я. Те деньги действительно были мне нужны, вовсе не на праздные развлечения, но я знал, что сейчас это будет выглядеть как самооправдания.

— Я не согласна с тобой, — покачала головой Маша.

— Я знаю. Ты молодец. Держись.

По ее щеке скатилась слеза. Я отвернулся к стенке, пытаясь сглотнуть ком в горле.