Армянское древо - Гонсало Гуарч

Мне удалось переговорить с французским послом. Он здесь чувствует себя заложником. Париж разрешил ему закрыть посольство по своему усмотрению. Но он твердо уверен, что это означало бы оставить на произвол судьбы многих людей, в том числе армян. А он не хочет этого.

Он представил мне американского посла Генри Моргентау, пришедшего с визитом. Вечером мы поужинали с ним. И наш, и американский посол задали мне много вопросов по моей специальности. Моргентау мне показался исключительно умным человеком, кроме того, он очень интересуется армянским вопросом.

Хочу в точности привести здесь слова Моргентау, так как они, как мне показалось, содержат в себе предвидение.

«Франция, так же, как и англичане и мы, американцы, знает, что сейчас положено на карту отнюдь не заурядное дело. Султан обвинял своих внутренних врагов. Это всего лишь предлог. Турки оказались не в состоянии управлять огромными территориями, которые захватили в последние столетия. Кто сейчас главный враг Турции? Арабы. От „Туниса до Багдада, проходя через египтян, сирийцев и племен пустыни. Никто из них не хочет иметь над собой турецкого хозяина. Эти хозяева были деспотичны, лживы, алчны, продажны, жестоки и злобны. Но все это не заслоняет их основного недостатка — все они оказались плохими администраторами.

И виноваты в этом только сами турки. Высокая Порта осознала это поздно и решила, что сотрудничество с такой „хорошо организованной“ страной, как Германия, поможет им найти свой путь“.

„Вспомните, господин посол, как всего полтора года назад было подписано соглашение между новым турецким правительством и немцами. Мы оба знаем, что, согласно этому соглашению, генерал Аиман фон Сандерс практически станет „сильнейшим человеком“ Турции. Это своего рода сдача перед Германией, почти капитуляция одной империи перед другой“.

„Ведь новый глава правительства Энвер-паша всегда был ярым сторонником Пруссии. Франция, равно как и Соединенные Штаты, знает, кто подстрекал к государственному перевороту 1908 года. Когда Энвер-паша пришел к власти, угрожая пистолетом, он проник в кабинет, где проходил совет министров. А когда прозвучали выстрелы, был убит министр обороны. Почему? Потому что он был в недостаточной степени германофилом.

Сегодня турки сменили деспота, обеспечивавшего, по крайней мере, стабильность в стране, на нестабильное военное правительство. Потому что — и пусть никто в этом не сомневается — Мехмет Резад не более чем декоративная фигура. Что-то вроде дорогой фарфоровой вазы, украшающей дом.

„Туркиш петролеум компани“ действительно самое прагматическое учреждение из всех. Причем благодаря армянину по фамилии Гульбенкян. Вы, французы, не захотели напрямую участвовать в создании компании, потому что, в конце концов, там заправляет Парижская биржа.

Так что же будет сейчас? Боюсь, что, как всегда, веревка порвется в самом тонком месте. Армян в Турции ждут очень тяжелые времена. На практике их преследуют постоянно. Предоставление им права объединяться в землячества не имело целью обеспечить им благополучие и автономию. Султан персонифицирует не только власть на земле. Он в основном „халиф“, и божественное начало проходит через него. Но настоящие арабы — правитель Мекки Хусейн и его племена — не считают, что султан в далеком Константинополе является представителем пророка.

Турки всегда считали армян и других христиан, подвластных им, людьми, которым позволено жить до тех пор, пока они приносят пользу своим хозяевам. Но упаси бог, если они станут бесполезными!

Боюсь, что такие слова, как „свобода“, „автономия“ и „конституция для народа“, всего лишь пустое сотрясение воздуха в устах этого злополучного триумвирата — Талаата, Энвера-паши и Джемаля-паши. Все трое лгут. На самом деле они вместе со своими покровителями немцами мечтают о том, чтобы их страна была исключительно турецкой.

Что для них демократия? Возможность прийти к власти, не больше“.

„Кстати, посол, видели новость? Они сняли таблички на французском языке со всех улиц, со всех железных дорог и с трамваев. Сейчас можно куда быстрее заблудиться в Константинополе. Причем даже для турок… Но перейдем к главному.

Вчера я разговаривал с Вардгесом Серенгуляном. Он морально разбит. Он до тонкостей знает, что именно затевает правительство против его народа. Он пытался переговорить с Талаатом, который всегда вел себя как его друг. Но ни он, ни Джемаль, ни Энвер не захотели принять его“.

Поверьте, на этот раз дело очень серьезное. Великие державы (мы) заняты войной. У Англии, кроме того, серьезные проблемы на Юге Африки. У России — во Владивостоке. Моя страна пытается быть нейтральной, да и, кроме того, все это так далеко от нее… Я боюсь худшего. Согласно моей информации, — вы тоже располагаете такими сведениями — уже изданы приказы о депортации по всей стране, за исключением Константинополя, где армянское население разбросано и перемешалось с местным».

Моргентау очень жестко высказывался во время всего ужина. Французский посол соглашался со всем, но казался намного более сдержанным.

Все, что происходило вокруг меня, только подтверждало то, о чем я лишь догадывался в Париже. Такие люди, как доктор Назим или окружавшие его немцы, решили смести с лица земли армян, воспользовавшись тем, что, как говорил Моргентау, великие державы заняты войной.

* * *

Закончив чтение дневника, я был ошеломлен и весь дрожал. Все это объясняло ужасную депрессию моей матери. Слезы полились из моих глаз, я плакал по моей матери, по Дадхаду… Я никогда раньше так не плакал, и эти слезы были в какой-то степени компенсацией того непонимания, черствости, которые я иногда проявлял по отношению к матери.

Мари пережила события, разрушительные для любого человека. Они лишили ее способности понимать этот жестокий мир, вызвали у нее хроническую депрессию, приведшую к тому, что она совсем закрылась в себе.

Когда я успокоился, я подумал, что снова нашел важнейший документ, причем непосредственно касающийся меня. Сейчас я понял, что произошло. По всем признакам похитителем был доктор Назим — зловещий человек во время геноцида. Может быть, Осман Хамид узнал из печати о Мари — ведь этот факт получил отзвук во многих странах — и связался с Назимом. Последний решил сделать любезность Осману и сам взялся за решение этого вопроса. Потом в силу многих обстоятельств, а порой и случайностей, ко мне пришло немало документов.

Я начинал понимать многие вещи. Темный период в жизни моей матери прояснялся благодаря своевременно появившемуся дневнику Эжена Уорча. И, конечно, исключительной доброте Дадхада и Элен, пожелавших довести до конца историю генеалогического древа, частью которого мы все являемся.

Не скрою, я был глубоко потрясен. В течение нескольких месяцев я представлял себе, как Назим входит в спальню той девочки, чтобы выкрасть ее и снова увезти в тот ад, который уготовил Осман Гамид. Это была ужасная и долгая месть, направленная против моей бабушки Азатуи Назарян, женщины-армянки, проявившей отвагу и гуманизм. Она была основой и корнем нашего древа.

8

Надины корни

В последние годы я поддерживал тесную связь с Надей Халил. Однажды, уже в конце зимы, она позвонила мне очень рано, было около семи утра. Я жил тогда в Стамбуле, перебирая бумаги и размышляя о том, что надо бы мне навестить ее.

Может быть, это была интуиция, но я весь вечер думал о ней и о Лейле, которая, наверное, превратилась уже в прекрасную девушку. Поэтому ее звонок меня не удивил. У Нади и Лейлы было нечто, чему я всегда очень завидовал, — у них был домашний уют. Кроме воспоминаний о детстве, Стамбул был для меня в большой степени рабочим местом и большим книгохранилищем. Тишина стала моей подругой, а звонок редко раздавался в моем доме. Изредка мне приходилось выходить оттуда, и я погружался в шум улиц и площадей Стамбула, размышляя, как сильно изменилась здесь жизнь. Турция была полна туристов, приезжавших посмотреть, как экзотически воспринимают здесь жизнь.

Турецкое правительство, однако, ничего не делало, чтобы исправить историческую несправедливость, что на практике означает, что турки не должны признавать свою ответственность за геноцид. Они надеялись, что время — их верный союзник — все расставит по своим местам. Уже практически не оставалось никого, кто хотел бы поднимать эту тему.

Тем не менее такие люди, как Надя, Элен или я, все-таки питали надежду, что когда-нибудь это положение будет исправлено.

Говоря по телефону, я догадался, что Надя чем-то очень обрадована. Среди книг ее отца обнаружились листки бумаги, написанные по-турецки арабскими буквами. Она сказала, что с трудом читает эти записи, потому что бумага весьма изношена. Кроме того, она знала, что речь там идет о другой ветви дерева. «Нашего общего дерева», — добавила она.