Армянское древо - Гонсало Гуарч

Толпа на площади встречала их криками. Тех, кто выходил, кашляя и протирая руками раздраженные глаза, задерживали.

Соотношение встречавших и выходящих было пять к одному, так что о сопротивлении не могло быть и речи. Зварт тоже пришлось в конце концов выйти. Ее избили и связали руки также, как и вышедшим из церкви мужчинам. Они громко сожалели о своей наивности. Турки же подходили к ним и с удовольствием лупили их палками.

Потом их провели процессией по городу, с гордостью демонстрируя всем свой подвиг, — пленение армян. Один богослов — улема возносил благодарение Богу за то, что он помог захватить неверных христиан.

Толпа осыпала пленников оскорблениями. Армяне испытывали страх и удивление. Они не могли представить себе, что их так ненавидели. Сама Зварт, никогда особенно не доверявшая дружеским проявлениям со стороны соседей-турок, тоже была поражена столь откровенной демонстрацией ненависти.

Тогда они поняли, что их ждет смерть, и стали роптать. Что станет с их семьями! В ответ на это раздавались насмешки палачей, называвших пленников «собаками» и «гяурами». Фанатизм турок приводил пленников в ужас — их ждет смерть, но мысль о том, что же станется с их близкими, причиняла им неописуемые страдания.

Так их продержали большую часть ночи. Потом захватчики устали, и, связав пленникам руки и даже не дав им и глотка воды, заключили в загон известного купца Харичи Оглу Абдуллы.

Едва рассвело, появилось несколько богословов — улемов в окружении большой толпы. Они читали суру 111 — «смерть! смерть!» и начали с крайнего человека из первого ряда. Несколько человек скрутили его, сняли штаны, а один из турок, взяв нож, стал проводить обряд обрезания. Так они поступили со всеми, пока не дошла очередь до Зварт. Увидев, что перед ними женщина, все стали громко хохотать. Харичи Оглу отвел ее в сторону и привязал к кольцу на двери, где обычно привязывают животных. Потом обряд обрезания продолжился до последнего армянина.

Один из улемов начал отчаянно вопить, что армяне — это агнцы, предназначенные на заклание, и все стали вторить ему. Харичи Оглу подошел к одному из мужчин со связанными руками, заставил его встать на колени и на руки, пробормотал молитву и, взяв голову за волосы, закинул ее назад. Это был парень лет двадцати. Держа в таком положении пленника, Харичи Оглу обнажил тот же нож, которым производилось обрезание, и перерезал ему горло, словно овце на празднике курбан-байрам.

Кровь обрызгала стоявших вокруг людей. Толпа какое-то мгновение оцепенела от этой сцены, но потом все стали громко молиться, выкрикивая, что христиане овцы, предназначенные для жертвоприношения. Подражая Харичи Оглу, несколько человек бросились на пленников, и вскоре весь двор был залит кровью.

Зварт в ужасе смотрела на все это, не веря собственным глазам. Обезумевшие армяне метались по двору, безуспешно пытаясь выбраться из этого ада. Вскоре все пленники были убиты, а их палачи хлюпали по липкой луже крови, покрывавшей весь двор. Это была сцена из Данте, и Зварт почувствовала, что теряет сознание.

Она пришла в себя в доме Оглу, привязанной совершенно голой к решетке, отделявшей дом от внутреннего дворика. Она сразу поняла, что ее изнасиловали. Ее мучила сильная боль в паху и в груди, словно ее долго били.

Потом пришел Оглу, который, похоже, наслаждался всем этим. Он наклонился над ней и, ни слова не говоря, тяжело сопя, попытался вновь проникнуть в нее. Зварт хотела увернуться, но ремни крепко держали ее. Оглу несколько раз сильно ударил ее по спине, пытаясь поставить ее в определенное положение. Он был намного сильнее и массивнее, чем она, и Зварт не удалось увернуться, несмотря на все свои усилия. С каждым движением он все сильнее бил ее, и она снова потеряла сознание.

Так продолжалось несколько дней. Ей только приносили воду в металлическом ковше. Оглу хотел показать ей, кто здесь хозяин. Он постоянно насиловал ее, пока она ему не надоела. Зварт слышала крики и стоны, некоторые из них совсем детские, и она догадывалась, что там происходило. Это чудовище выкрало других армянских девочек и молодых женщин, он наслаждался их страхом и их страданиями.

Все это было так абсурдно, так ужасно, и ей показалось, что она сошла с ума. Все потеряло свой смысл, день перепутался с ночью, все тело ужасно болело, и ее страдания дошли до того, что она стала предпочитать смерть. В моменты просветления она подумывала о том, чтобы повеситься на этих ремнях. Но не смогла этого сделать.

Однажды утром появилась турецкая женщина средних лет. Она заставила Зварт встать и, хотя у нее почти не было сил для этого, женщина отвела ее к фонтану внутреннего дворика. Она раздела и помыла ее. Зварт уступила ей. Она была уже не в силах протестовать, и, кроме того, ей стало легче от мытья. Женщина помогла ей одеться и принесла еды. Несколько часов спустя она почувствовала себя лучше, но так и не понимала, что с ней собираются делать.

Об этом она узнала на следующий день. Появился Оглу с каким-то неизвестным мужчиной. Ее заставили встать и пройтись. Мужчина спросил, умеет ли она танцевать. Она сказала, что да, но у нее не было сил для этого. Она решила, что ей надо выбраться отсюда во что бы то ни стало.

Потом мужчины стали долго торговаться. В конце концов Оглу продал ее за три золотых монеты, ворча, что это самая худшая сделка за всю его жизнь.

Ее купил Мустафа Кансу. Он обращался с ней совсем по-другому. Он сказал, что ей надо питаться и отдыхать. Когда она поправится, ей придется только танцевать по ночам. Он, по крайней мере, не измывался над ней, не оскорблял, и Зварт решила, что надо побыть у него и дождаться удобного момента для того, чтобы сбежать. Так она провела два месяца, посещая одну гостиницу за другой. В номера ее никогда не приглашали.

Но той ночью она не захотела куда-либо идти, и Мустафа впервые рассердился. А Зварт почувствовала, что, может быть это тот случай, который она ждет.

* * *

Когда Зварт закончила свой рассказ, оба молчали. Собственно, и говорить было не о чем. Я вспомнил хитрое лицо Большого визиря. Никто не хотел говорить о том, что на самом деле происходит в Турции. Но мой доклад должен быть совершенно другим. Первое, что мне надо сделать, — снова переговорить с Полем Камбоном и попросить у него прощения. Я признаю, что он был прав, когда говорил о «молчаливом заговоре». Франция не должна подыгрывать правительству, которое не только не наказывает своих преступников, но и подталкивает их к тому, чтобы они нападали, насиловали и убивали армян.

Зварт станет его лучшим свидетелем. Она заполнила много страниц, подробно описывая то, что с ней произошло, и это была история страданий христианского меньшинства в мусульманской стране, возглавляемой преступниками. И не могло быть иначе, потому что мусульмане, с которыми я был раньше знаком, были совсем другими, они неизменно проявляли терпимость и благородство.

Я пригласил директора и сказал, что хотел бы поговорить с «хозяином» Зварт — Мустафой Кансу. Директор — человек полный, лысый, потный, с пальцами, увешанными кольцами, и с золотой цепью на шее — был сплошное внимание. Тяжело дыша, он спросил, не было ли у меня проблем с балериной.

«Нет, совсем наоборот», — ответил я. Я был так доволен, что хотел купить права на Зварт.

В принципе он отказался. Потом сам директор гостиницы, который был у нас свидетелем этой странной сделки, выступил посредником, и мы пришли к соглашению. Я заплачу ему одну тысячу французских франков — слишком большую сумму, если бы речь не шла о человеческой жизни, которая бесценна. Когда все закончилось, он рассыпался в похвалах в адрес Зварт. Я забрал у него алмаз. Я действительно был настоящим специалистом. Затем оба ушли, и я остался с ней наедине. Потом я предоставил ей одну из комнат в своем сьюте, чтобы она отдохнула.

На следующее утро я не стал будить ее и очень рано спустился на завтрак. Мне надо было переговорить с кем-нибудь из близкого окружения Большого визиря. Я скажу ему, что хочу жениться на ней, чтобы без проблем вывезти ее из страны. Я читал утренние газеты, когда мэтр подошел к столу и сказал, что некто хочет поговорить со мной, и передал мне записку. Она была от шефа полиции города. На какой-то момент это встревожило меня. Что хотел от меня этот человек? И я согласился.

Толстый мужчина невзрачной наружности, одетый в европейский костюм, подошел ко мне и пожал руку. Я пригласил его сесть. Чем могу служить?

Он отрицательно покачал головой и улыбнулся. Нет-нет. Никаких проблем. Он пришел по поручению Большого визиря. Я был вынужден продемонстрировать свое удивление, но он сделал жест рукой, как бы не придавая этому никакого значения. Разумеется, нет никаких проблем, чтобы Зварт Касабян поехала вместе со мной во Францию. Он запустил руку в карман жакета и вручил мне пропуск на ее имя.