Армянское древо - Гонсало Гуарч

О нет! Разумеется, это мне ничего не будет стоить. Он вручил мне те же самые купюры, которыми я расплатился с Мустафой Кансу. Совсем ничего. Он просто хотел пожелать мне всего самого хорошего, тем более, насколько ему известно, эта девушка очень красива.

Он поднялся, пожал мне руку и удалился, отдуваясь. Я же остался, как вкопанный, не в силах как-то реагировать и понимать то, что произошло. Действительно это не Европа, ни Франция, это Константинополь — лучший базар Востока.

7

Дневник Эжен Уорч

Я снова был в Стамбуле, когда пришла весть о смерти Дадхада. Эмфизема легких одолела его. Я переживал его смерть как смерть брата, которого в действительности у меня никогда не было. Я был один в комнате, наедине с моими книгами и моими воспоминаниями, плакал по Дадхаду, и мои слезы образовали кляксы на нескольких страницах.

Я понимал, что мое время тоже на исходе и моим единственным завещанием будет «Армянское древо». Эта книга захватила всего меня и всю мою волю, потому что в ней собраны ценнейшие свидетельства, значимые для многих армян, которым снятся прошлые времена, но, проснувшись, они не могут найти людей, которые могли бы рассказать им, что же произошло.

Дадхад много значил для меня, и я подумал, что жизнь несправедлива. Первому из жизни следовало бы уйти как раз мне.

Я направил одну телеграмму Элен, а другую в Нью-Йорк сыну Араму; с ним я, как ни странно, не был знаком.

Вскоре я получил письмо от Элен. Она благодарила меня за все, что я сделал в последние годы для ее мужа. Он рассказывал ей, как я вдохновлял его участвовать в поисках новых данных.

* * *

Но Дадхад уготовил нам новый сюрприз. Когда Элен пошла к нотариусу вскрыть завещание, ей вручили письмо мужа, адресованное мне. Конверт был открыт, письмо следовало сначала прочитать, а потом направить мне.

Элен окаменела. Муж никогда не говорил ей об этом дневнике. Я тоже о нем ничего не знал. И это несмотря на то, что мы столько лет сотрудничали в выращивании семейного древа. Все это было очень любопытно.

Достав из конверта письмо Дадхада, я был ошеломлен. Главным действующим лицом изложенного там рассказа был не кто иной, как моя мать Мари Нахудян.

Дорогой Дарон. Как видишь, я приготовил тебе сюрприз. У нас нет столько книг, сколько у тебя, но и у нас их много. Когда мы были в Нью-Йорке, я сначала отвез несколько коробок с книгами в университет. Это были книги и документы, необходимые для моего курса современной истории.

Может быть, это было мое упущение, но я смешал разные книги между собой. Кроме того, после смерти моего тестя Эжена Уорча нам прислали большое количество книг.

Всего два месяца назад мой сын Арам прислал мне пачку книг, переданных ему в университете. Среди них находился этот дневник.

Когда я прочел его, мне это показалось невероятным. Потрясающие отношения между Эженом Уорчем и Мари Нахудян. Я понял, что это сила судьбы. Судьба, которая выступает против всеобщего забвения, помогает тебе с того момента, как ты начал работать со своим «Армянским древом».

Так вот. Перед тобой страницы, которые заставят тебя поразмышлять. И, если до сих пор тебе еще неясно, настоящим героем этого рассказа, являешься ты.

Я думаю, что ты не должен отказываться от этого проекта. Я не смогу увидеть его завершения, но ты не должен сдаваться. И не выдумывай, что, мол, ты уже очень старый. Настоящая старость не имеет, не может иметь такую мечту, которую ты лелеешь.

Поэтому, осознав суть дела, я решил, что ты этого вполне заслуживаешь. Я хотел передать тебе это лично. Не получилось. Но ты знаешь, как я тебя ценю, и в моем лице ты имеешь друга. Обнимаю. Дадхад.

Это была обыкновенная тетрадь в черном коленкоровом переплете. Она была начата 22 ноября 1914 года и закончена 20 марта 1915 года. Я с нетерпением открыл ее в предвкушении того, что же мне уготовила судьба на этот раз.

* * * Дневник Эжена УорчаГоспиталь Ла Сальпетриер, Париж, 22 ноября 1914 года

Сегодня начинается моя карьера психиатра. Трибунал оппозиции потребовал, чтобы уровень психиатров был высоким. Это как раз хорошо для меня. В конце концов мне дали кафедру, которую в последние годы вел. Мне бы надо гордиться этим.

Но я боялся оказаться не на уровне. Слишком большая ответственность. Слишком много глаз обращены на меня, ожидая моего решения.

Луи Шестнадцатый создал этот госпиталь, приспособив под него бывшее здание фабрики пороха. Подписывая указ, он сказал, что эти стены должны служить народу.

Сегодня мне придется вернуть народу то, чему я научился.

Госпиталь Да Сальпетриер, Париж, 20 декабря 1914 года

Могу сказать, что установочная лекция, которую я прочитал врачам о болезнях нервной системы, прошла с успехом. Благодарности и комплименты, которые последовали после лекции, не прекращались. Даже сам министр здравоохранения подошел и поговорил со мной. Его интерес показался мне странным. Он сказал, что через несколько дней я услышу от него новости. Никак не могу понять, в чем дело.

Это правда, что меня пригласили прочитать несколько установочных лекций в Вене. Не знаю, смогу ли поехать туда. Документ, полученный от Красного Креста, открывает мне проезд туда, но у меня слишком много работы здесь, в Ла Сальпетриер, и я толком не решил еще, что делать. Если я действительно хочу чего-то добиться в неврологии, я должен там быть, несмотря на войну.

Госпиталь Ла Сальпетриер, Париж, 10 января 1915 года

Я получил письмо от одного профессора из Вены. Зигмунд Фрейд напоминает в нем, что здесь, в Ла Сальпетриер, он слушал лекции самого Шарко. Он пишет, что до сих пор использует методы лечения истерии. Он настаивает на том, чтобы я использовал гипноз для лечения истерии, этот метод принес ему подлинное удовлетворение.

Это нечто оригинальное. Спровоцировать события, которые однажды вызвали травму у больного. Много времени спустя эта травма вызывает истерию.

Он пригласил меня в Вену послушать курс лекций, который он прочтет в Вене. Я поеду. Красный Крест заинтересован в этой проблематике и обещает снабдить меня соответствующим документом.

Госпиталь Ла Сальпетриер, Париж, 14 января 1915 года

Сегодня со мной произошел забавный случай. Я осматривал молодую девушку лет двадцати. История ее довольно странная.

Французский торговец подобрал в Черном море девушку, потерпевшую кораблекрушение. Ему удалось пройти Босфор благодаря произошедшему в то время перемирию. Он прибыл в Гавр. Девушка повторяла только одно слово — «Сирга». Она даже не помнила своего имени, хотя, похоже, понимала французскую речь. В очень тяжелом состоянии ее привезли в Париж. У нее не было признаков физического насилия, но она была погружена в глубокую депрессию, поэтому ее решили поместить в Ла Сальпетриер.

Я ее внимательно осмотрел. Она миловидная девушка, вероятно, гречанка или грузинка. Она не говорит ни слова. У нее высокая скачущая температура, но малярию я отметаю.

Газеты пишут о молодой девушке, выловленной в море. Весь Париж следит за ней. Он нее ждут чуда.

Госпиталь Ла Сальпетриер, Париж, 15 января 1915 года

Тайна частично раскрылась. Армянский иммигрант Ашот Тиграсян, работавший у нас надзирателем госпиталя, попросил у меня разрешения поговорить с ней. Я присутствовал при разговоре и видел, как девушка реагировала. Было очевидно, что она поняла собеседника. По крайней мере, мы знаем, на каком языке разговаривать с ней.

Я получил телеграмму Зигмунда Фрейда. Он узнал о девушке из газет и рекомендует мне попытаться загипнотизировать ее. Мысль кажется мне интересной, но я лучше подожду несколько дней, пока она окончательно не поправится, тем более что высокая температура у нее сходит на нет.

19 января 1915 года

Сегодня утром я последовал совету Фрейда с армянской девушкой. Она попала под действие гипноза сразу же. Надзиратель армянин Тиграсян разговаривал с ней на ее языке, и она, конечно, отвечала. Ее зовут Мари Нахудян, она армянка родом из Трапезунда.

«Эль-Сирга» — название корабля ее отца. Похоже, что он был атакован турецким военным кораблем и утонул. Она говорила о каких-то противоречиях многих из тех, кто пережил кораблекрушение и относился, по-видимому, к ее друзьям или родственникам и кто преследовался турками. Что-то очень серьезное случилось в этом городе. Девушка также много вспоминала о своей матери. Кажется, ее мать умерла недавно.

Мне пришлось вывести ее из гипноза, потому что она, судя по всему, сильно страдала. Нам надо подождать несколько дней, чтобы провести с ней еще один сеанс гипноза. Я не решаюсь делать это прямо сейчас. Боюсь, что она не выдержит этого.

28 января 1915 года

Мари Нахудян, кажется, идет на поправку. Одна армянская семья, проживающая в Париже, попросила меня разрешить ей провести один сезон в их доме. Я не возражал. У нее нет каких-либо физических или неврологических болей, которые оправдывали бы ее длительное пребывание в Ла Сальпетриер.