Гулящая - Панас Мирный

- Вот вам и свадьба к вашей опере,- сказал он и стал вытирать пот со лба.- Ф-фу! как же я устал! Ну его к черту,- прибавил он и поскорее полез за табаком.

Проценко сидел как на угольях: глаза у него горели, щеки пылали, дышал он прерывисто и тяжело.

- Господи! - воскликнул он, хрустнув пальцами.- Первый раз в жизни слышу такую замечательную музыку! Пусть теперь итальянцы или немцы сунутся со своей!.. То ведь творили великие гении, а это - народ... Это ведь простая народная песня!.. О, я, кажется, сойду с ума! - воскликнул он и забегал по комнате. Он долго еще волновался, пока смог, наконец, заговорить спокойнее.- Не ожидал! Сказать по правде, никак не ожидал! Я думал, что вы, Лука Федорович, забыли о моем либретто, да и сам стал забывать о нем... А вы, оказывается, не забыли. Хоть ваша музыка без слов, зато какое это тонкое искусство! Что вы думаете делать со своей пьесой?

- Что я думаю делать? Ничего... кому-нибудь сыграю, вот и все! ответил Довбня, выпуская изо рта целое облако дыма и окутываясь им.

- Как ничего? - воскликнул Проценко.- Нет, так нельзя; вашу пьесу надо записать и напечатать! Надо рассказать людям, какие бесценные мелодии таятся в народной песне! Большой грех будет, если вы все это забросите.

- А где я у черта возьму денег, чтобы напечатать?- спросил Довбня.

- Хотите, я достану? У меня в Петербурге есть один знакомый музыкант. Я отошлю ему. Пусть покажет Бернарду или кому-нибудь еще... И вашу пьесу напечатают, непременно напечатают... Много найдется охотников взяться за такое дело... Сыграйте еще что-нибудь. Казачка или то место, где молодая прощается с родом... Голубчик!.. Знаете что? Известно ли вам, кто в таких делах лучший ценитель? - Народ! Простой народ! Вы никому не играли?.. Давайте позовем Христю, Марью, прислугу здешнюю - пусть они послушают; и спросим, что они скажут,- говорил без умолку Проценко.

Довбня лукаво ухмыльнулся в свой рыжий ус.

- Вы смеетесь? - воскликнул Проценко.- Вы знаете Пушкина?.. Знаете, кому он читал свои народные песни? Своей няне Родионовне! И если та чего-нибудь не понимала, он переделывал свои бессмертные творения...

- То слова, а это музыка,- перебил его Довбня.

- Ну, и что же? Возьмем Шевченко,- стал доказывать ему Проценко.Прочитайте его стихи народу - народ будет плакать! А скажите, кого из нас Шевченко не берет за сердце? Вы тоже - Шевченко в музыке.

- Далеко куцому до зайца! - ввернул Довбня, но Проценко не слушал.

- Как и Шевченко,- кричал он на всю комнату,- вы взяли за основу народную песню, на ней построили свое произведение. Если Шевченко народ понимает, то и музыку должен понять. О-о! Народ - великий эстетик!..сделал он ударение на этом слове и, повернувшись к Довбне, спросил: - Ну как, позвать их?

Довбня молча кивнул головой. Ему больше хотелось посмотреть на Христю, которая так приглянулась ему, чем послушать, что она скажет об его игре.

Проценко насилу уговорил Христю войти к нему в комнату; да и то она сама, наверно, не пошла бы, если бы ее не потащила Марья.

Довбня расхохотался, когда Проценко усадил их рядышком на кровати.

- Ну-ка, вы, великие эстетики,- сказал он с издевкой,- слушать во все уши!

И он заиграл невольничий плач - песню о том, как плачут казаки в турецкой неволе, воздевая руки к небу и моля бога о смерти. Это был небольшой отрывок из народной думы... Горький плач, горячая молитва и тяжкий стон раздались в комнате. Тонко и печально пели первые струны, а басовые гудели так глухо, будто сдавленный плач вырывался, доносился из-под земли... Проценко сидел, понуря голову, слушал. Он чувствовал, как мурашки бегают у него по спине: его бросало то в жар, то в холод, а скорбные голоса впивались в душу, терзали ее, сосали сердце...

Проценко, глубоко вздохнув, покачал головой; Христя и Марья переглянулись и рассмеялись.

- Ну, как? - спросил, кончив играть, Довбня.

Проценко молчал.

- Нет, это нехорошая, очень печальная. Вот та, которую раньше играли, та лучше,- промолвила Марья. А Христя тяжело вздохнула.

- Чего ты так тяжело вздыхаешь, птичка моя перепеличка? - спросил Довбня, заглянув ей в хмурое лицо.

- Христя! Марья! - послышалось из кухни.

- Пани...- испуганно прошептали обе и опрометью бросились в кухню.

- Забрались к панычу в комнату! Зачем? - кричала Пистина Ивановна.

- Ну, и зададут жару нашим критикам! - со злой усмешкой сказал Довбня.

Проценко сидел, понуря голову, и молчал, а Довбня широкими шагами ходил по комнате.

- Что, если бы вашу игру услышала Наталья Николаевна? Вот была бы рада! - произнес через некоторое время Проценко.

Довбня остановился, пристально поглядел на Проценко и спросил:

- Какая?

- Вот с кем вам следует познакомиться! Вы знаете отца Николая? Это его жена. Молодая, прекрасно поет и страшно любит музыку. Хотите, я вас познакомлю? - быстро заговорил Проценко.

- С попадьей? - протяжно спросил Довбня.- А водка у них найдется?

Проценко поморщился и нехотя ответил:

- Наверно, найдется, как во всяком семейном доме.

- А если нет, так за каким чертом я к ним пойду? Что я, поповской нищеты не видал? - угрюмо пробубнил Довбня.

Проценко еще больше поморщился. Пожалуй, Довбня угадал. Насколько ему известно, у попов всегда такая бедность... "Нищета, в самом деле нищета!" подумал он. Потом ему вспомнилась попадья - такая живая, такая красивая...

- Неужели вы людей оцениваете по богатству? - спросил он, подняв голову.

- А по чему же еще? - спокойно ответил Довбня.- Придешь к человеку в дом, просидишь до полуночи и тебе не дадут ни рюмки водки, ни куска хлеба?

"Обжора! Пьянчуга!" - чуть не сорвалось у Проценко с языка, но он только заерзал на стуле.

- Впрочем, пойдемте, если хотите,- согласился Довбня.- Пускай поп немножко тряхнет мошной... Я с ним еще по семинарии знаком, а она... она, говорят, у него того... веселенькая попадейка.

"Того!.. веселенькая!" - покоробило Проценко; в сердце шевельнулось неприязненное чувство. Так бы, кажется, и кинулся на Довбню, заткнул бы кулаком глотку этому проклятому пьянчуге, обжоре!..

Проценко бросил на Довбню презрительный взгляд, а тот, выпрямившись, спокойно стоял перед ним, и только неприметная ухмылка играла у него на губах и поблескивали мрачные глаза. Проценко чего-то стало страшно... Страшно, что такой талантливый, человек и так опустился.

- Ну, что ж, когда же пойдем? - спросил Довбня.- Завтра, что ли? Идет?

- Как хотите,- угрюмо ответил Проценко.

Довбня, выкурив еще одну папиросу, ушел домой, а Проценко стал мрачно расхаживать по комнате, раздумывая, что бы такое сделать, чтобы завтра можно было не пойти с Довбней к попу. Он раскаивался, что подговорил Довбню... Напьется да ляпнет еще такое, что ни в какие ворота не лезет! От него всего можно ожидать...

- Сказано: бурсак! - произнес он вслух и снова уныло заходил по комнате.

- Паныч! ужинать! - вбежав в комнату, весело позвала его Христя.

Он взглянул на нее. Немножко растрепавшаяся голова, розовое полное лицо, обнаженная шея, круглые точеные плечи - все сразу бросилось ему в глаза.

- Ужинать? - переспросил он, подойдя к девушке, и, коснувшись пальцем ее горячего подбородка, заглянул ей в глаза.

- Да, зовут вас,- весело проговорила она.

Сердце у него отчего-то забилось, охваченный порывом страсти, он весь потянулся к ней.

- Куропаточка ты полевая,- тихо и нежно промолвил он и попытался обнять ее.

Она бросилась стремглав от него и в мгновение ока очутилась в кухне... только створка двери громко захлопнулась за ней.

- Чего это ты выскочила как ошпаренная? - спросила Марья.

Христя только тяжело дышала. Когда Проценко проходил через кухню в комнаты, она за спиной у него погрозила ему кулаком и тихо сказала:

- Ишь какой!

- Приставал? - спросила Марья и засмеялась.- Эх ты, простота деревенская! - продолжала она и почему-то глубоко вздохнула; а Христя, красная как кумач, потупилась... Сердце у нее так билось!

В комнатах за ужином Пистина Ивановна смеялась над выдумкой Григория Петровича - звать прислугу для оценки игры Довбни. Проценко не сердился, напротив - со смехом показывал, как Марья слушала музыку, подперев голову кулаком, как вздыхала Христя. Пистина Ивановна смеялась его шуточкам.

Когда после ужина он возвращался к себе в комнату, Марья остановила его.

- Так вот вы какой? - сказала она с улыбкой.- Свят, свят, да около святых черти водятся?

Он бросил на Марью игривый взгляд и, сложив кукиш, сунул ей его под самый нос.

- Видела? - спросил он.

Христя так и прыснула, так и покатилась со смеху. Он погрозил ей пальцем и скрылся у себя в комнате. Все это произошло в мгновение ока: как будто молния сверкнула и - погасла.

- Умора с этим панычом! - захохотала Марья. А из комнат доносился смех Пистины Ивановны.

- Ох, ну его совсем! Вот чудак! Надо же такое придумать: позвать Христю с Марьей оценивать игру.

- Чудак-то он чудак, а ты гляди в оба, а то как бы эти чудачества не довели до слез...- мрачно произнес Антон Петрович.