Гулящая - Панас Мирный

- Ах, какой вы!.. Нет, я тогда не буду петь, а то вы еще умрете,сказала попадья.

- Матушка... Канареечка. Я и так умру. Спойте!- И он порывался опять поцеловать ей руку.

- Ладно, ладно, спою. Только встаньте, только не целуйте,- защебетала она, сверкая глазами; они, казалось, говорили: "А что, а что? Видели? Слышали? Захочу, все будете ползать у моих ног, лизать мне руки!.." Казалось, она росла, становилась выше, шире. Не маленькая девочка стояла перед ними, а величественная царица.

Запели другую, веселую песню; потом снова затянули грустную, а на смену ей снова веселую. Вечер кончился танцами. Секретарь суда, здорово подвыпив, ухватил попа - и они вдвоем пошли откалывать гопака, так что стены ходили ходуном.

Разошлись далеко за полночь. Поп так уморился, что еле ноги переставлял. Григорий Петрович согласился проводить их домой.

Как только они вышли со двора на улицу, попадья схватила его под руку, и они пошли вперед; поп, пытаясь догнать их, писал мыслeте и что-то бормотал себе под нос. Они не слушали его, у них завязался свой веселый, шутливый разговор. Повиснув у него на руке, она так громко смеялась, что эхо разносилось по дворам; собаки в испуге бросались в подворотни, бегали по дворам, лаяли, выли; поп кричал на собак, посылая их к дьяволу, а она прижималась к Григорию Петровичу и пряталась за него, как будто боясь, что ее искусают собаки.

- Я надеюсь, что теперь вы знаете, где наш приют, и заглянете как-нибудь к нам? - сказала она, прощаясь, когда они дошли до дома.

- Непременно! - ответил Григорий Петрович; а поп по-приятельски обнялся и расцеловался с ним.

Григорий Петрович возвращался домой пьяный той радостью, которая овладевает человеком, когда он весело проведет вечер. Голова у него горела, сердце неистово билось... "Схожу, непременно схожу",- шептал он, перебирая в уме дни и прикидывая, когда бы собраться к попадье.

Невелики были, видно, эти сборы, потому что на следующий день он уже пошел к ней. Вернулся он домой рано, зато еще более веселый и пьяный, чем накануне. Не заходя к себе в комнату, он прошел к куме рассказать, как они весело провели вечер... Сколько пели, и поп пел!..

- Вот это люди! - горячо воскликнул он.

- Ах, берегитесь голубых глаз! - с горькой улыбкой ответила ему кума... Она отчего-то весь вечер была грустна, задумчива. Григорий Петрович не заметил этого и веселый лег спать...

На третий день он гулял и... сам не знает как, очутился у попа; на четвертый - снова... Вскоре он стал там постоянным гостем, своим человеком.

По городу пошли сплетни. Люди болтали об их долгих загородных прогулках вдвоем. Кто-то заметил вечером в окне, как они сидели рядом и пили чай... Ее рука лежала в его руках, он то и дело подносил ее к губам и тихо целовал, всякий раз разглядывая, как будто она менялась от его поцелуев, становилась красивей. Кухарка, синеносая Педоря, рассказывала кому-то, что и батюшка знал об этом, но молчал. Только раз, хватив лишнего, он затеял с женой разговор об этом, слезно просил ее оставить такую жизнь.

- Хватит того, что я один раз покрыл твой грех, взял тем самым перед богом грех на свою душу... Ты ведь знаешь, если его преосвященство дознается? - уговаривал он жену. Но она ему сразу заткнула рот.

- Плевать мне на тебя и на твоего преосвященного. Как жила, так и буду жить! - ответила она.

Много еще болтала кухарка Педоря. Но чего не наболтает служанка, если ей должны за три месяца и ни за один не заплатили?

6

Проходило лето красное с солнечными, ясными днями; надвигалась унылая осень с густыми туманами, с темными, непроглядными ночами. И день наступит - так летний вечер его светлее - такой он маленький, такой короткий, оглянуться не успеешь - а уж свечерело; а ночь долгая-долгая - и выспишься и все бока отлежишь, а свет все в окно не заглядывает, дремлет где-то за горой; только дождь стучит в стекла и нагоняет тоску.

Христя оглянуться не успела, как миновало лето красное, наступили холодные ночи, пошли беспрестанные дожди, люди замуровались в домах. Выйдешь на улицу - дождь, и грязь, и непроглядная мгла; и дома не лучше: сумрачно так, будто накурено.

В такую пору не только в деревне, и в городе скучно. В деревне хоть работа есть - прядут, шьют, а в городе день прошел, и спи или с тоски пропадай целую ночь.

Чтобы как-нибудь убить время, Христя начала вышивать сорочку, а Марья либо помогала ей, либо валялась на печи вспоминала всякие случаи из своей жизни. С того несчастного дня, как она вернулась избитая и изувеченная, она никуда не ходила; все дома сидела, грустная, невеселая, не раз и плакала горько. Да разве слезами горю поможешь? Только глаза наплачешь да высохнешь от слез. Марья и в самом деле стала сохнуть. Она часто жаловалась Христе, что корсетка на ней болтается, как мешок; у юбки два раза крючки переставляла; лицо у нее раньше было хоть и бледное, но полное, а теперь осунулось, поблекло, глаза потускнели; и не один седой волосок заметила Христя у нее на висках.

В один из таких вечеров Христя, подав хозяевам самовар, уселась на постели с шитьем, а Марья забралась на печь. Тишина царила вокруг; только из комнат доносился звон посуды и неясный говор. Марья и Христя молчали. Христя, склонившись над шитьем, делала стежок за стежком, Марья глядела на нее с печи, и по глазам было видно, что она тоскует.

Она думала о том, что Христя сидит вон, сорочку себе вышивает, выводит узор, а она лежит и ничего не делает. Неохота ей за работу приняться, руки у нее отнимаются... Да и к чему? Христя молода, все улыбается ей, все кажется таким хорошим и милым... Когда-то и ей так казалось, а теперь?.. Что улыбалось, то теперь дразнит, насмехается; что радовало, то теперь сердце терзает, сулит новую беду... С чего бы это: старость ли подходит, или от безнадежной жизни она так истомилась?.. Марье стало горько-горько. Она, наверно, заплакала бы, да паныч как раз вышел из комнаты в кухню. Проходя к себе, он остановился около Христи и стал глядеть на ее работу.

- Ну, чего вам? - спросила Христя, прикрывая рукой сорочку.

- Разве нельзя? - спросил он.

- Конечно, нельзя! - вспыхнув, ответила Христя.

- Боишься, чтоб не сглазил?.. У меня глаз не такой,- тихо промолвил он и прошел к себе в комнату, заперся; Христя проводила его глазами до самых дверей, вынула из-под руки сорочку и опять склонилась над шитьем. Марья видит по лицу Христи, как взволновало ее внимание паныча, как повеселела она, обрадовалась. А ее уже ничто не радует.

- Ох, треклятая жизнь! - громко воскликнула Марья, так что, Христя вздрогнула... И снова воцарилась тишина; только шуршит полотно в руках у Христи, скрипит игла, шелестит нитка, когда Христя подравнивает сборки и продергивает ее; рука Христи быстро движется, а за спиной у нее по стене быстро бегает, колышется ее тень...

Но чу! - шорох, шум шагов раздался в сенях... Идет, что ли, кто-то? Христя и Марья разом повернулись к двери. Дверь отворилась, и на пороге появился... пан не пан, а платье панское; лицо худое, продолговатое, усы рыжие, длинные; под рукой чернеет какой-то ящик.

- Григорий Петрович дома? - спросил вошедший грубым, сиплым голосом.

- Дома!- ответила Христя.

- Как к нему пройти?

- Сюда вот! - показала Христя на дверь.

Проходя мимо Христи, незнакомец задержался и уставился на нее в изумлении.

- А-а-а! - басом прогудел он, разинув рот.

Христя подняла глаза и, вся вспыхнув от его пристального взгляда, вскочила и бросилась бежать... Марья засмеялась.

- Лука Федорович! Что это вас слыхoм не слыхать, видoм не видать? Наконец-то! Сколько лет, сколько зим! Да еще со скрипкой?.. Прошу, пожаловать!- раздался из-за спины Христи голос паныча.

- А я загляделся тут на вашу девушку,- басом гудит незнакомец.- Где вы, черт возьми, откопали такую красавицу?

Христя мигом спряталась за печь и не расслышала, что ответил паныч. Незнакомец прошел к нему в комнату, дверь затворилась, и из-за нее только глухо доносился грубый, сиплый голос.

- Знаешь, кто это? - спросила у Христи Марья, когда та снова уселась за работу.

- Кто же? Не столяр ли? - неуверенно произнесла Христя.

- Столяр?! - расхохоталась Марья.- Да ну тебя совсем! Это - Довбня, паныч Марины.

"Так это он!" - подумала Христя, склоняясь над шитьем.

- Кто ж он такой? Служит где, что ли? - спросила Христя у Марьи.

- Не знаю, служит ли, нет ли. Знаю, что в соборе хором управляет. Купец Третинка как стал старостой, привез его откуда-то. Он как будто на попа учился, да не захотел в попы посвятиться. А пьет - не приведи бог. Как запьянствует, так недели две без просыпу пьет. Все с себя спустит в одной рубахе по шинкам бегает, пока не свалится где-нибудь под забором. Возьмут его в больницу, отлежится он там, протрезвится, и выйти бы надо - да не в чем. Тогда устроят складчину - кто что даст, справят ему платье, оденут прилично. Вот он и примется снова за дело. А играть мастер! Хором управлять тоже: когда без него поют певчие, только горло дерут: кто в лес, кто по дрова, а когда он управляет, будто ангелы - согласно так и красиво.