Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Троицкий смутился.

– Не помню… Если бы я знал в те поры, что мы с вами за одним столом сидеть будем, я бы непременно запомнил. Но через мои руки столько бумаг проходило, что на подобные мелочи я просто внимания не обращал, – почему-то он чувствовал жуткую неловкость перед неподдельным восторгом этого человека.

– Всё равно!.. Это замечательно!.. – Семён никак не мог успокоиться. – Это не просто совпадение, это – судьба!.. Вы видели мою работу!..

Но радовался такому стечению обстоятельств лишь один Семён. Остальные напряжённо ждали продолжения рассказа.

– А что дальше, уважаемый Семён Михайлович? – осторожно спросил Автандил.

– Дальше?.. Дальше началась война, а мы по-прежнему сидели под землёй и, как кроты, зарывались всё глубже и глубже. Сначала нас отправили в Куйбышев. Там за полгода – всего лишь! – мы построили подземную ставку Верховного главнокомандующего. На случай взятия Москвы. Жаль, но она так и не понадобилась. Сталин даже осенью сорок первого из Москвы не выехал… Потом нас опять вернули в родные стены… Да всего не перескажешь… Сколько всякого… мы за эти годы понастроили!.. Ну, а после войны нас из-под земли на облака отправили. Захотелось "вождю всех народов" небоскрёбы в Москве понатыкать, и загнали нас на зону около деревни Раменки. Сначала название у лагеря было очень мирное – "Строительство – 560". И красиво, и не очень понятно. Но очень скоро переименовали нас в "Стройлаг". Для начальственного уха привычней звучит. И начали мы возводить дворец науки на Ленинских горах – высотку МГУ. Первый камень в основание фундамента в апреле сорок девятого года заложили…

– Господи!.. У меня там сын учится! – не сказал даже, а словно выдохнул Автандил.

– Вот видишь, Авто!.. Оказывается, это дед для своего внука университет построил! – скорбно покачал головой Ираклий.

– Не успел, – в голосе Семёна звучала неподдельная горечь.

– Почему не успел? – удивился Автандил.

– Не достроил он для внука университет… Когда коробка высотки была готова и начались отделочные работы, нашу зону из Раменок прямо в здание университета перевели, на двадцать четвёртый и двадцать пятый этажи. В целях экономии, я думаю: не надо зэков на работу возить и охрана большая не нужна. Какой безумец с такой страшной высоты бежать вздумает? И как без крыльев отсюда убежишь?.. Вот и решили они себе поблажку сделать и вожделенно, думаю, руки потирали: мол вот мы какие хитрые!.. Не предполагали, сволочи, что с гениальным человеком дело имеют. Георгий всегда говорил: "Чем труднее задача, тем интереснее её решать!" Мы тогда часы на башне монтировали… Так вот, Георгий весь июнь что-то рассчитывал… Из-за отсутствия бумаги, прямо на штукатурке гвоздём формулы царапал, часами просиживал с Аркашкой Вайсманом… Был среди нас такой метеоролог… Даже среди ночи они могли без устали говорить о воздушных потоках – восходящих и нисходящих. Я понимал: неспроста это, но с расспросами к Георгию не лез… В самом конце июня Георгий притащил откуда-то на башню два листа фанеры. Где раздобыл и как начальству объяснил, для чего фанера ему потребовалась, не знаю, но за неделю соорудил он из этой фанеры что-то вроде огромного крыла. Планер не планер, парашют не парашют… Восьмого июля зашёл ко мне в чертёжную проститься, отдал письмо к вам, мы с ним расцеловались, присели на дорожку, и больше я Георгия не видел. Уже потом те, кто на башне в это утро работал, рассказали, что в момент смены караула… А караул у нас потешный был: два солдатика новобранца с винтовками… Так вот, в то время, когда разводящий привел их на верхотуру, и они устроили представление "Пост сдал. Пост принял" – Георгий нацепил на спину своё самодельное крыло и… прыгнул с башни университета… Воздушный поток подхватил его… Недаром он столько времени с Аркашкой проговорил… и, как Икар навстречу солнцу, так и Георгий полетел навстречу своей свободе. Сам я не видел, но те, кто был при этом, рассказали, что будто приземлился он в деревне на другом берегу Москвы-реки… Охрана поначалу обалдела. А потом принялась палить из всех стволов. Но попали они хоть раз в Георгия или нет, никто достоверно сказать не может… Вот, пожалуй, и всё.

Он замолчал. И все, кто сидел за столом, тоже молчали, потрясённые услышанным. Фантастический рассказ Семёна произвёл на всех такое же фантастическое впечатление. Казалось, этот удивительный гость рассказал им волшебную сказку про ковёр-самолёт… Вот только конец у этой сказки оказался совсем не таким счастливым, к какому мы все с детства привыкли. Волшебство оборвалось там, где обычно всё заканчивалось финальным пиром: "И я там был, мёд-пиво пил…"

Ираклий закрыл незрячие глаза руками и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, что-то тихо зашептал по-грузински. Похоже, молился. Екатерина ласково поглаживала скатерть, лежащую на столе, словно пыталась успокоить, утешить кого-то, а может, и самою себя. Павел Петрович, подперев подбородок рукой, внимательно разглядывал узор на стареньких обоях и, вспоминая легенды из тюремного фольклора о том, как отважные храбрецы под самым носом у лагерной охраны совершали лихие побеги, не мог припомнить ничего, что хотя бы отдалённо напоминало историю Георгия Гамреклидзе. И лишь Автандил не хотел, не мог смириться с таким трагическим финалом. Он замер и широко распахнутыми глазами не отрываясь смотрел на Семёна. Он ждал… Всё-таки ждал счастливой развязки.

После долгого томительного молчания Семён продолжил:

– В тот же день началось дознание. К нам на двадцать пятый этаж примчался красный, потный генерал Комаровский из Главного управления лагерей. Начальника нашего Стройлага, полковника Хархардина, совершенно раздавленного случившимся и потерявшего способность что-либо соображать, под конвоем довели до лифта и без всяких почестей спустили на первый этаж. Все понимали – жизнь его на этой земле не сегодня-завтра закончится. Меня, как ближайшего друга Георгия, взяли под арест и заперли в узкой тесной каморке, где хранились чертёжные принадлежности и бумага. Расследование продолжалось до середины августа. А в сентябре, мне, как пособнику беглеца, дали пять лет строгого режима и отправили в Норильск. Там, на шахте, я весь срок отмотал. От звонка до звонка. Освободился и… сразу к вам… По правде сказать, мне возвращаться некуда: из близких никого в живых у меня не осталось. Кого война забрала, а кого время.

Ираклий отнял руки от лица.

– Спасибо тебе, Семён. За всё – низкий поклон тебе. И за то, что письмо Георгия по адресу доставил, и за то, что другу своему верен остался… Не предал… Не забыл… Живи у нас, если идти тебе некуда. Будешь мне названным сыном… Согласен?

– Спасибо, Ираклий Багратионович, – Семён был искренне тронут. – Если позволите, я у вас, действительно пару-тройку дней перекантуюсь. Мне надо в клинику устроиться. Я в Норильске на руднике сначала туберкулёз заработал, а сейчас… рак лёгких у меня. Такой диагноз мне норильский врач в диспансере поставил. "Вялотекущий", – сказал и посоветовал в Москве как следует провериться.

Он сказал об этом так просто, так обыденно, словно речь шла о насморке.

– Авто, налей мне вина, – попросил старик и, когда внук вложил чашу в его руку, сказал. – Я пью за твоё здоровье, Семён! Да продлит Господь дни твои на этой земле!.. – сказал и отпил из чаши. – А насчёт твоей болезни, мы тоже можем кое в чём помочь. Кэто, где номер телефона того профессора, который после банкета забыл, где живёт, и которого Автандил полночи по Москве с выключенным счётчиком катал, пока не привёз к нам?

– В моей записной книжке. Она в синей коробке лежит. Принести?

– Не надо. Завтра утром позвонишь ему и скажешь, что Ираклий очень хочет его видеть.

– Но ведь этот профессор не лёгкие, а ухо-горло-нос лечит, – Екатерина деликатно попытался урезонить отца.

– Какая разница, что он лечит. Главное, он известный профессор, лауреат. У таких людей всегда куча знакомых в медицинском мире, среди них найдётся и такой, который сможет Семёну Михайловичу помочь. Ты меня поняла?..

– Да, отец.

– Второй тост я поднимаю в память о моём сыне Георгии!.. Пусть Господь упокоит его отважную душу. А если и были у него какие-либо серьёзные грехи, то страданием своим он искупил их сполна.

– Дед! – закричал Автандил. – Как ты можешь сына хоронить?!.. Ты же не знаешь точно, жив он или погиб?!.. Ты его мёртвым видел?!.. Семён!.. Скажи, хоть одна пуля попала в отца, когда он на волю улетал?!..

– Я не знаю.

– Мальчик мой! – неожиданно громко заговорила тётя Кэто. – Больше пяти лет прошло с того дня, и, если бы твой отец был жив, мы бы первые узнали об этом.

– Всё равно!.. Всё равно!.. Нельзя так!.. Нельзя! – Автандил никак не мог успокоиться и, в конце-концов, не выдержал – разрыдался. Было странно видеть, как содрагается от рыданий его огромное тело, как безпомощен, как беззащитен этот взрослый большой человек.