Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– А в Бога вы, Тимофей Васильевич, не верите? – осторожно спросил Алексей Иванович.

– Чего?!.. – сначала Семивёрстов остолбенел, но следом расхохотался. Весело и раскатисто. – В Бога?!.. Ну, ты даёшь!.. В какого Бога?.. Ты его хоть раз видел?.. Бога своего?.. Мне Он как-то на глаза не попадался!..

– Так Он потому и Бог, что Его ни потрогать, ни даже увидеть нам, простым смертным, никак невозможно, – осторожно попытался урезонить разошедшегося следователя Богомолов.

Отсмеявшись, Тимофей вдруг посерьёзнел, нахмурился.

– У каждого из нас свой Бог. И у меня Он тоже, конечно, есть… Но не такой, как у вас, – дяденька с картинки.

– А у тебя дяденька с фотографии? – поинтересовался Иван.

– Что вы пристали ко мне?! – взъярился Тимофей. – Какой ни есть – с фотографии или ещё откуда – он мой!.. И вообще, я к вам в душу не лезу, и вы меня в покое оставьте! – и съязвил, но уже без злобы. – Тоже мне, Божьи человечки!..

– Так ведь все мы под Богом ходим. И те, которые веруют, и те, которые смеются над Ним. Все, гражданин начальник. Но Он милосерд, потому и прощает нам наше непотребство. До поры, до времени, разумеется, – Иван ласково улыбнулся, глядя на взъерошенного Тимофея. – Просто мне показалось, что не мы с тобой, а ты с нами захотел поговорить. Для того и домой к себе привёл. Или я ошибаюсь?

– Да нет, всё правильно. Матери правду я сказать не могу, правда её убьёт. А друзья… Все почему-то сразу куда-то разбежались, не докличешься. А может, и не было у меня друзей вовсе? А так только… приятели? – Семивёрстов ухмыльнулся и сокрушённо вздохнул. – Прав, Найдёнов, я для того и зазвал вас к себе, чтобы, значит, душу отвести. Выговориться мне кому-нибудь нужно было.

– Но ведь ты нам свою историю так до конца и не рассказал. Говори, Тимофей Васильевич, мы тебя слушаем.

Семивёрстов согласно покачал головой, выкинул в шпротную коробку погасший окурок и продолжил:

– Ну, значит, объяснил мне полковник, какие ко мне претензии, а я, болван-болваном, всё равно стою перед ним и ничегошеньки не понимаю. "Я же в рапорте всё изложил, – говорю. – Неужели я из-за какого-то врага народа должен был жизни лишиться? Во мне инстинкт самосохранения сработал". Полковник страшно озлился: покраснел аж весь. «Ну, во-первых, товарищ Ланда никакой не враг народа, а самый настоящий большевик-ленинец, – закричал на меня. – А во-вторых, чекисты в своих действиях не какими-то там инстинктами должны руководствоваться, а революционным самосознанием и буквой закона!» Гнида поганая. Я же знаю, он не одну сотню таких, как мой Леон, в расход пустил. Но не могу же я его за язык схватить и к стенке припереть!.. Положение моё не такое, чтобы… «Товарищ генерал, – обращаюсь к Виктору Николаевичу, – вы тоже считаете, что я виноват?» – «Да, – говорит, – считаю». Но в глаза не глядит.

Он опять замолчал. Воспоминания о пережитом позоре давались ему с трудом.

– Чем же дело кончилось?.. Тебе, Тимофей, суд угрожает или просто из органов турнули? – Иван говорил с ним осторожно, как с больным.

– Откуда я знаю, что ещё эта жидовская фря, эта Сарьетга, надумает?.. Может и в суд подать. Это сейчас запросто… А пока отстранили меня от должности, создали комиссию и служебное расследование завели… Эх, дурак я, дурак!.. Надо было мне на пенсию уходить! Ведь предлагали – отказался!..

– Для пенсии у вас, по-моему, возраст неподходящий, – удивился Алексей Иванович.

– В пятьдесят третьем, после ареста Лаврентия Павловича, у нас поголовная чистка шла, и тогда многим сотрудникам, мне в том числе, предлагали на пенсию уйти… За выслугу лет… Работу обещали. Лично мне – завкадрами в тресте столовых. Так, кажется, эта контора называется. Трое ребят из моего отдела согласились, а во мне гордость взыграла. Как это я – потомственный чекист – в общепите портки просиживать стану?!.. Да ни за что! Вот и приходится теперь дырявой ложкой собственную дурость расхлёбывать. Ведь если эта ландавская мокрощёлка иск мне предъявит, я лет на восемь, как минимум, загреметь моху.

– Да-а… Попался ты, Тимофей Васильевич, как курица в ощип. Все-то пёрышки у тебя повыдергать могут, и останешься ты голеньким, то есть совсем, как есть: даже срам прикрыть нечем будет, – Иван был безпощаден, хотя и говорил тихо, ласково.

– Ох, не говори! – Семивёрстов в отчаянье махнул рукой. – Там у меня ещё одна бутылка заначена. Погоди, я сейчас.

– Зачем? – остановил его Алексей Иванович. – Думаешь горе водкой залить?.. Напрасный труд, не поможет. Оставь пока Василия Ивановича в покое.

– Какого Василия Ивановича? – удивился Тимофей.

– Чапаева. Кого же ещё!.. Ты, кажется, водку, что давеча купил, именно так обозвал?

– A-а!.. Гляди, запомнил!.. – рассмеялся Семивёрстов. – Молоток!..

– Тимофей Васильевич, ты меня, дурака, прости, ради Бога, – осторожно, издалека начал Иван. – Можешь не отвечать, коли тебе мой вопрос неуместным или безтактным покажется, я не обижусь…

– Спрашивай. Чего резину тянешь?

– Скажи, ты в самом деле верил, что все твои подследственные "враги народа"?

– И этот туда же!.. Что значит "верил, не верил"? Я получал задание и старался его выполнить, как можно лучше. Вот и всё. А решать, кто виноват, а кто нет, не моё дело. Над этим пусть начальство голову ломает. Я-то здесь при чём?.. Да если бы я разок хоть на секунду задумался, с ума сошёл бы. Как пить дать. Я работал, а загадки-ребусы решать мне было недосуг, – он вдруг рассмеялся. – В кроссворде спрашивается: "Человек по горизонтали, восемь букв". Знаешь ответ?.. Покойник.

– Погоди, Тимофей Васильевич, не до смеха теперь, – Иван недовольно поморщился. – Ты лучше скажи: тебя ни разу совесть не грызла? Ведь ты сам, своей волей безвинных людей на муки, а не то и на смерть отсылал, – не унимался Иван.

– Что ты привязался ко мне?! – взъярился Семивёрстов. – Сказано было: я всего одного человека убил – Леона Ланду!.. Да и то в целях самообороны. Больше крови нет на мне!.. Нету!

– Уверен?

– Тебе что, побожиться надо?!.. Честное пионерское под салютом!..

– Не балагань, Тимофей, вопрос серьёзный. Как быть с теми, кто после твоих допросов мученическую смерть принял? Куда девать слёзы матерей, вдов, ребятишек маленьких? Ведь это ты их осиротил.

– Тебе, случаем, обвинителем на товарищеском суде выступать не доводилось?.. А то, гражданин Найдёнов, запал у вас больно строгий. Прокурорский!.. Повторяю, я честно делал свою работу… Работу! Неужели не понятно? Каждый из нас делает свою работу в этой жизни: вор ворует, сыщик ловит, следователь доказывает, судья судит, палач казнит. Я в этой цепочке – всего лишь третье звено. Дознавательное. Не более того. И не надо на меня одного вину за грехи всей системы валить. Если машина сломалась, маленький винтик не виноват, что её плохо придумали. За это с конструктора спрашивай, не с меня. Я всю свою сознательную жизнь был этим самым винтиком. И горжусь этим, если желаешь знать!.. И не смотри ты на меня так сурово и не пытай: "Винтик, а тебе не совестно, что конструкторы светлого будущего, вожди наши, столько ошибок понаделали? Как ты можешь спокойно спать, когда тысячи, миллионы людей под колёса нашей государственной машины попали?! Позор тебе, винтик! Позор!" От таких обвинений, честно скажу, винтику ни жарко ни холодно. И спит он по ночам спокойно, кошмары угрызений совести его по ночам не мучают. Да и с чего? Знаешь ли ты, прокурор мой недоделанный, что из себя эти мученики представляли? Сколько мути! Сколько дерьма в их поганых душонках до поры, до времени таилось!.. Нет, поначалу все героями пыжились себя показать: "Да как вы смеете?!.. Я в партии с девятьсот пятого!.. А я с девятьсот второго!.. Я Ленина видел!.. Я буду жаловаться!.." А поработаешь с таким революционером, извините за выражение, всего недельку-полторы, не больше, и диву даёшься, откуда в одном человеке столько говна умещается?!.. Как начнут они друг на друга помои лить!.. Вы бы протоколы допросов почитали, весьма любопытные случаи попадаются. И откуда только что берётся? Друзей, родных своих с потрохами продают, утопить торопятся. Иной раз довольно уже, улик и без того предостаточно… Куда там!.. Их уже понесло, не остановишь!.. А их письма в политбюро почитай! Или товарищу Сталину "лично"! С первых строк подивишься, до какого предела можно дойти, как низко человек пасть может! Ниже некуда! За всё время моей работы я только один раз фиаско потерпел. Леон Ланда не в счёт. Его бы я сломал в конце-концов, а вот комбриг Троицкий!.. Перед Павлом Петровичем шапку снять готов и в ножки поклониться! Большой человек, редкостный!.. И чего я с ним только не делал?!.. Весь арсенал употребил!.. И даже сверх того!.. Ничего не помогло!.. Обосрамился Семивёрстов по первому разряду!

Он замолчал, очевидно вспоминая своё поражение. Потом пробурчал себе под нос:

– Где он теперь?.. Жив ли?.. Бог весть… Хотя навряд ли…

– Жив, – тихо сказал поражённый услышанным Алексей Иванович.