Клеточник, или Охота на еврея - Григорий Самуилович Симанович

и риск? Только, пожалуйста, откровенно.

На секунду задумавшись, как обратиться, Вадик ответил:

— Господин президент, во всем виноват мой характер, врожденное упрямство. Ну и, простите за высокий стиль, честь мундира для меня не пустой звук.

— И престиж ведомства, в котором служите, надо полагать? — усмехнулся президент и добавил: — Недоговариваете, молодой человек. Азарт сыщика вас подтолкнул. Нормально, хотя дисциплину неплохо бы соблюдать.

Открылась дверь, и вслед за секретарем в кабинет медленно, держа неестественно прямо спину и голову (швабру проглотил»), вошел собственной персоной Алексей Анисимович Тополянский.

На минуту ему показалось, что все это сон: президент, шеф прямо с больничной койки, кремлевский кабинет, почти мифологический Кротов — тень президента, — и он, простой опер Вадик, среди участников этого синклита.

Президент так же радушно поприветствовал Тополянского и призвал не терять времени.

— Господа! Я не намерен повторять ничего из того, что вы и так знаете. Именно и только вы, присутствующие здесь, посвящены в детали и нюансы. Я доверяю вам полностью. Все владеют примерно одинаковым объемом информации по известному вам делу. И все, как я понимаю, в равной мере потрясены произволом и насилием, которые допустил известный вам государственный деятель по отношению к обыкновенному, ни в чем не повинному человеку. Мало того — по отношению еще к целому кругу лиц, зачем-то вовлеченных в масштабную провокацию и попросту убитых. Зверски убитых.

Президент поднялся с кресла и, повернувшись спиной к участникам встречи, молча прошагал до занавешенного тяжелыми темно-синими шторами окна, замер там на несколько секунд и вернулся к столу. Но садиться не стал. Чувствовалось, что он напряжен и взволнован.

— Я не готов вдаваться в анализ политической диспозиции, свидетелем и, в определенной мере, жертвой которой является сегодня наше демократическое общество, — продолжил хозяин кабинета. — Каждый из вас волен сам судить и делать выводы. Я для себя выводы сделал. Как президент не могу далее допускать двоевластия в стране, избравшей меня на высший пост. Я пошел на компромисс ради сохранения стабильности и социального мира. Однако, это конкретное дело… Словом, конец моему терпению. Наблюдаю не первый известный мне пример уголовного произвола. Не считаю себя ангелом и не скрываю: порядок в стране готов поддерживать, если понадобиться, жестко, вплоть до силовых мер. Обязан обеспечить быстрое развитие рыночной экономики и соблюдение закона и Конституции. Но у Федора Захаровича, простите за непарламентское выражение, просто съехала крыша. Он опьянен властью и, как я теперь отчетливо понимаю, преследует цели, далекие от интересов государства и граничащие с заговором против его основ и меня лично. Однако я отдаю себе отчет, какими мощными силовыми возможностями он располагает. Риск крайне велик. Готов отдать приказ об аресте Мудрика только в том случае, если несчастный кроссвордист жив и сможет свидетельствовать о чудовищном произволе. Есть и другие жертвы и свидетели, они готовы публично дать показания, но мне нужен этот Фогель как вопиющий, самоочевидный пример не просто произвола, а натурального варварства по отношению к безвинным людям. Именно тот случай, когда не понадобится учинять долгое следствие. Этот пример вопиет, рвется на страницы газет, на экраны телевидения, на ленты зарубежных агентств. Чревато позором для страны, но нет другого способа, надо вскрыть нарыв. И теперь — главный тактический, он же стратегический вопрос: жив ли Фогель. Вам известно о его звонке на мобильный телефон жены, вы знаете дословно, что он сказал или успел сказать. Мои люди подтверждают: сигнал поступил час назад с абсолютно закрытого номера, абонент не вычисляется в принципе. Далее умолкаю. Ваши суждения…

Наступила тишина. Первым ее прервал Кротов.

— Я вижу ситуацию следующим образом… Фогель побывал под сильнейшим физическим и психологическим прессингом. Он пожилой человек, слаб духом и телом Он сломлен и деморализован. Мудрик решил продолжить игру. Анализируя информацию, поступившую от его людей, беря в расчет прежде всего гибель его киллера на кладбище и достижения Мариничева, он сделал вывод, что дезавуирован. Имя и судьба отца известны, связь его с Фогелем, возможно, нащупана, личная месть Фогелю очевидна, хоть и не мотивирована с позиций здравой логики. Далее он рассуждает так: либо кто-то из ваших структур действует на свой страх и риск, либо вы, господин президент, решились перейти Рубикон. Склоняюсь к догадке № 2. Он понимает, история с Фогелем вызвала у вас как минимум возмущение, а скорее — гнев. Он предположил, что вы готовы действовать исходя из имеющейся у вас информации. Он понял, вы надеетесь заполучить живого свидетеля. Посчитал, что это в его интересах, поскольку дает возможность играть на опережение. Во всяком случае — адекватно ответить. Предполагаю, он уже привел подчиненные ему силовые подразделения в готовность номер один и теперь способен дать отпор участникам боевой операции, разгромить их и представить ваши действия как деструктивные для страны. Далее логически следует задача гарантированно спровоцировать вас на его арест. Он сочиняет текст для Фогеля, или его люди сочиняют — не важно… Мы этот текст уже имеем, хотя первым его воспроизвел господин Мариничев со слов жены. Пленника под страхом немедленной смерти или под гарантии жизни заставили произносить именно эти слова именно в такой интонации. Обратите внимание: ни слова о том, как он добрался до телефона. Только одна фраза: «…случайная возможность позвонить». Но Фогель же умный человек, хоть и сломленный. Если это не спровоцированный звонок, если он чудом добрался до телефона, то как он мог не понимать, что информация пойдет дальше и ему просто не поверят. Он должен был, даже в цейтноте, объяснить, каким образом звонит, с какого телефона. Он же не под официальным арестом, когда полагается один звонок близким. Стало быть — инсценировка под дулом пистолета. Акцент на то, что он жив и еще есть время, но медлить нельзя. Провокация, адресованная нам.

Вам, господин президент. Я уверен, Фогеля уже нет в живых, а спецназ Мудрика в боевой готовности.

— Благодарю, Аркадий Михайлович! Моя оценка почти совпадает с вашей, — с некоторым унынием в голосе произнес президент и обратился к Тополянскому. — Алексей Анисимович, вы на некоторое время были выключены непосредственно из процесса расследования, но мне важен ваш анализ. Я уверен, что вы много размышляли о деле.

Тополянский, сидевший с абсолютно прямой спиной, как примерный ученик младших классов за партой в советские времена, сделал