Клеточник, или Охота на еврея - Григорий Самуилович Симанович

каком бедственном положении, умолял не спихивать меня с работы еще хоть несколько месяцев. А он мне вежливо так дал понять, что сам нуждается и отступать не намерен. Врал, скорее всего. И редактора-мальчишку я упрашивал продлить со мной договор, унижался. Этот деликатно увиливал, а потом и послал открытым текстом на три буквы. Захар мне предлагал вмешаться, он тогда хоть и мелкой, провинциальной, но все же номенклатурой был. Я запретил категорически.

Убить себя, как только закончу роман, я загодя планировал. И способ придумал. Но вот сегодня такая меня тоска взяла, такая безнадега, что решил: провались все пропадом, и роман мой, и жизнь моя проклятая…

Допишу тебе, сынок, это письмо и уйду на вечный покой. Уйду греховно и со злобой, с ненавистью к тем, кто мою родину загнал в тупик, народ в стадо превратил, а себя беззастенчиво кормил-поил деликатесами и ублажал свое самолюбие могуществом власти. И еще…

Не могу толком объяснить ни тебе, ни себе самому, но я хочу, чтобы ты отплатил двум этим людишкам, от которых я претерпел последнее в моей жизни унижение. Меня, бывало, гноили и топтали куда крепче и жестче. Но именно они, их бессердечность и полное безразличие к моему положению вызвали во мне то отчаяние, какое заставляет сейчас незаконченную рукопись спалить и… Ненавижу их, циничных тварей…

Я тебе их не назвал специально. Я их в кроссвордах зашифровал. Может, сдуру, спьяну, в последнем, так сказать, творческом кураже, а может, по какому-то наитию. Ты читаешь письмо, будучи взрослым и наверняка умным, эрудированным человеком. Пусть это выглядит по-книжному, как в старых авантюрных романах. Отгадай кроссворды как загадку, прочти по буквам на пересечениях мою просьбу и выполни ее, как сочтешь нужным. Если, конечно, те двое бездушных негодяев к тому времени будут еще живы.

Прощай, сынок. Повторю еще раз мой завет: проживи честно, в ладу с самим собой. А доведется добраться до вершин — хоть праведно, хоть как! — найди соратников и сломай шею гидре. Такая цель оправдывает любые средства».

Глава 6

Суд: предсмертный приговор

Фогель выслушал посмертную исповедь Сергея Сергеевича Алешина. Все прояснилось окончательно и… стало выглядеть еще более абсурдным и противоестественным. Он поднял глаза и встретил холодный, уничтожающий взгляд своего визави.

— Ну вот, подсудимый! С обвинительным заключением познакомились. Но прежде, чем мы услышим, признаете ли вы себя виновным, суд предъявит вам свидетеля — он же участник преступления. Очная ставка, если хотите. Или что-то в этом роде.

Мудрик достал из кармана мобильный и нажал кнопку. Через несколько секунд дверь отъехала и коренастый ввез того синюшного бомжа, имя и фамилия которого перестали быть секретом для отгадавшего загадку Фогеля.

Сажин, Славка Сажин, давший ему путевку в профессию много лет назад в молодежной газете и вскоре ушедший с повышением — мелким чиновником, но в журналистский Союз. Если тогда, при первом «свидании», Фима смог обнаружить нечто смутно знакомое в облике этого человека, то сейчас — нет. Потому что перед ним предстало подобие человеческого существа. Подручные Мудрика изуродовали ему лицо до неузнаваемости, хотя и при той встрече оно, мягко говоря, не вызывало восторга. Славка был жестоко избит и не подавал признаков жизни.

Мудрик мельком взглянул на обмякшее в кресле тело, без гнева посетовал Паташону «Перестарался, козел!» и брезгливо скомандовал: «Увези!».

Фогель попытался вернуть самообладание, хотя понимал: его ждет то же самое. Иначе зачем продемонстрировали Славку. Точнее, то, что от него осталось.

От его «адвокатской» речи ничего не зависит: рациональные доводы и разумные аргументы здесь не пройдут. Он в руках умного, эрудированного безумца, исполняющего волю другого безумца. Чудовищные комплексы одного унаследованы, да еще и болезненно преломились в сознании другого. Доказывать и объяснять с позиций нормальной логики бессмысленно и даже опасно. Это может только разозлить. Но молчать тоже нельзя. Надо найти тон, единственно верный.

— Подсудимый, вы узнали этого господина? Ах, не узнали! Ну что же, немудрено. Он несколько изменился с момента вашей предыдущей встречи лет эдак тридцать шесть назад. Лишился собственности, родных. Последние годы провел на свалке. К тому же, с ним поработали наши парикмахеры и визажисты. Они объяснили ему, в чем его ошибка. Чуть перестарались, вот и умер, бедняга. Вы подтверждаете, что в сговоре с этим господином в 1974 году лишили скромного приработка и обрекли на голод и отчаяние человека по фамилии Алешин?

Фогель набрал воздуха, сколько позволили ослабевшие легкие.

— Федор Захарович, вы разумный, образованный человек, — как можно спокойней начал он. — То, в чем вы меня обвиняете, можно предъявить любому, решившему поступить на службу, начать карьеру. Каждый из нас, устраиваясь на работу, вольно или невольно занимает чье-то место. Тот, кто место предоставляет, принимает решение. Несчастный Слава предпочел меня. Я допускаю, что кроссворды вашего батюшки были лучше моих, а деньги были ему нужнее, чем мне. Но можно ли так сурово судить юношу, коим я был тогда. Разве мог я осознать всю важность, жизненную необходимость этой работы для вашего батюшки, даже после его телефонных объяснений, весьма, насколько я припоминаю, кратких и сбивчивых по причине душевного волнения. Скорблю вместе с вами, разделяю вашу боль. Как я теперь убедился, Сергей Сергеевич был высокоодаренным и достойнейшим человеком. То, что он создал и уничтожил собственноручно, наверняка было замечательным произведением. (На мгновение мелькнула мысль: «Перебираю…», но отринул). Сейчас, когда я прочел его прощальную исповедь, этот потрясающий человеческий документ, я страшно жалею, что нельзя отмотать время назад, вернуться к тому дню. Нет сомнения, я уступил бы его просьбе. Да, я в чем-то виноват. Не услышал ту боль и отчаяние, какие побудили Сергея Сергеевича обратиться ко мне. Но еще раз призываю вас, Федор Захарович, вспомнить, что я был всего лишь молодым, неопытным, бесшабашным журналистом, искавшим заработка. А найти его для меня, еврея, было в те годы крайне сложно. Никаких намерений идти по чьим-то костям, ломать чьи-то судьбы у меня не было и быть не могло. Я полностью в вашей власти и готов к смерти. Единственное, о чем я вас молю, — оставьте в