Детектив Франции 7 - Дидье Дененкс

— Поскольку это говорите вы, я вам верю.

Новость о попытке самоубийства Бернара Вокье держали в секрете, сколько это было возможно, а именно сорок шесть часов. В воскресенье Бернар отправился в Галлардон, где провел день с детьми. Его бывшая жена уверяла, что он был в хорошем настроении, шутил и был очень внимателен. Ничто не говорило о том, что, вернувшись домой, он может вскрыть себе вены. В течение двух дней, пока он находился в коматозном состоянии, Колетт убеждала всех, что это было замаскированное убийство «из-за этой истории»… но ни один из полицейских не воспринимал серьезно ее заявления.

Если бы это было убийство, считали они, то он был бы уже мертв. Бернару же самоубийство не удалось точно так же, как и не удалась жизнь, скажет он позднее после третьей рюмки виски с ангельской улыбкой, правда немного грустной, делающей его так похожим на Бориса Вьяна.

— Даже это мне не удалось.

Бретонне навестил его в больнице, как только получил на это разрешение врачей.

— Как это взбрело вам в голову?

— Мне все осточертело. Я устал играть комедию, устал от одиночества. От всего.

Он подробно рассказал, как, вернувшись в воскресенье вечером в свою пустую, слишком просторную квартиру на улице Николо, он открыл бутылку виски и начал пить. Затем, уже порядком опьянев, он долго смотрел на себя в зеркало и с мрачным юмором беседовал сам с собою. После этого он запустил бутылкой в зеркало (как в плохих фильмах, добавил он). Затем он наглотался снотворных таблеток и вскрыл себе вены тупым лезвием старой бритвы.

— Мне надо было вскрыть вены на обеих руках, но это было очень неудобно, кроме того, лезвие было тупое.

Он впал в полуалкогольную, полубарбитуровую кому, а порез действительно был неглубоким, поэтому кровь свернулась. В понедельник утром его обнаружила прислуга. В общем, глупая история.

Однако для журналистов это была хорошая история, эксплуатируя которую они могли держать в напряжении двадцать миллионов своих читателей.

Они заполонили виллу в Галлардоне, где Колетт пришлось отвести детей к соседке. Она с удивительным терпением повторяла в сотый раз свой рассказ. Бернар, по ее мнению, был ребенком и навсегда им останется. Она рассказывала о их браке и разводе, «потому что невозможно жить вечно с человеком, находящимся на перепутье между луной и ночным клубом».

— Но мы очень мило расстались, и мне всегда хотелось что-нибудь для него сделать. Но что сделаешь для человека, который ни во что не верит? Кто это сказал: дайте мне точку опоры, и я переверну мир? С Бернаром у меня не было никакой точки опоры, ничего постоянного и надежного.

Журналисты терпеливо слушали ее, но их интересовало совсем другое. Ни личность Бернара, ни история этой неудачной пары, одной из многих. Их гчтересовала Кандис.

— Да, — сказала Колетт, — он рассказывал мне о ней. В тот день, когда она появилась у него, он должен был приехать сюда на уик-энд. Он позвонил мне с полдороги и вернулся назад. Через неделю, когда он наконец приехал, я подумала, что она могла бы, возможно, стать для него точкой опоры: настолько у него был больной вид. Он ведь почти никогда не влюблялся, но в меня он был влюблен в свое время и…

— И в Кандис?

— Он постоянно говорил о ней. Она была такой естественной, такой непосредственной, в общем, весь этот мужской бред. Я спросила его, почему он в таком случае отпустил ее. У Бернара, знаете ли, есть своя теория. Он считает, что не нужно сжимать руку, чтобы удержать то, что в ней лежит. Он любит, чтобы люди хотели остаться с ним, но сам не делает для этого ровным счетом ничего. Собственно говоря, со мной так и произошло. Мне казалось, что ему следовало бы поговорить с психиатром…

— Значит, Кандис уехала…

— Да, она уехала, и они договорились встретиться в августе в Марселе.

— Тринадцатого августа.

— Да, по крайней мере он мне так сказал.

— И они встретились?

— Конечно, нет. Да она просто забыла о нем. Я не хочу сказать о ней ничего дурного, но вы понимаете, что это за девушка. По дороге она знакомилась с разными типами и проводила с ними время.

— Что он вам сказал, когда вернулся с юга?

— Он сказал, что все это смехотворно, и мне снова пришлось утешать его. Он всегда приезжает сюда, когда ему плохо. А когда он узнал, что ее убили, то это действительно было ужасно.

— Ужасно? Что вы имеете в виду?

— Он во всем обвинял себя. Он говорил, что это его вина.

— Его вина?

— Послушайте… Я надеюсь, вы не будете это публиковать?

— Нет, разумеется. Мы пытаемся понять.

— Если вы действительно хотите понять Бернара, то лучше поговорите с его отцом. Это он во всем виноват. Я имею в виду во всех его неудачах. Он всегда подавлял его… Извините, мне нужно укладывать детей…

Люди такого ранга, как председатель Совета Вокье, решают проблемы путем пресс-конференций. В субботу вечером Вокье позвонил по частному каналу министру юстиции, чтобы попросить у него совета. Лараге был его сокурсником по университету.

— Принимай их группами, — сказал министр, — но не в сенате. Лучше где-нибудь на нейтральной почве. Улыбайся им во весь рот и говори, что ты всегда делал для сына все возможное: Оксфорд и прочее.

— Кембридж.

— Пусть будет Кембридж. Короче, скажи им, что он совершеннолетний и у него есть все прививки, а ты…

— Но ты же обещал мне…

— Я уже и так достаточно подмочен и не хочу окончательно простыть.

— Ты что же, вот так и оставишь меня одного?

— Это ты должен наконец оставить своего сына-кретина. Особенно сейчас нам это абсолютно ни к чему. К тому же этот идиот судья в Тарасконе убежден, что…

— Ты знаешь не хуже меня, что Бернар не имеет к этому делу ни малейшего отношения.

— Но этот балбес-судья решил потрясти колони храма. И знаешь почему? Я только что узнал это. Потому что он левый. Да, да, он член социалистической партии.

— Мы отклоняемся, Марсель. Так что я скажу журналистам?

— Не мне тебя учить, как проводить избирательную кампанию.

Конференция была бурной. Из семнадцати присутствовавших журналистов одиннадцать представляли оппозицию. Фотографов собралось еще больше, чем репортеров, и они старались запечатлеть каждый поворот головы и изменчивую мимику красивого и надменного лица Луи Вокье. Он поспешил перевести разговор на болезненную проблему современной молодежи и университетские реформы. Но один из журналистов справедливо заметил, что Бернару было уже тридцать лет, и молодежная тема была оставлена. Вокье ловко ушел от вопросов по поводу увольнения Бернара и почему он занимал этот пост на бирже по рекомендации отца. И только в 21 час 30 минут маленький и язвительный Жозеф Либницки, корреспондент «Западной демократии», задал ему вопрос, который вертелся на языке у каждого:

— Господин председатель, можно ли, по вашему мнению, рассматривать попытку самоубийства как признание виновности?

— Господа, — сказал Луи Вокье, — я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Прошу считать пресс-конференцию законченной.

Когда Бернар получил новую повестку для «дачи дополнительной информации», он очень удивился, увидев в кабинете, в который его проводили, судью Суффри.

— Надо же, — сказал он, — вы специально приехали с юга?

Но судье было не до шуток.

IV

РАЗВЯЗКА

9

Несмотря на то что уже давно истекли все сроки содержания под стражей Маттео Галлоне, он по-прежнему находился в следственном изоляторе дю Пюи. С одной стороны, собранные против него улики казались жандармским властям еще недостаточными для передачи дела в прокуратуру, но, с другой стороны, с учетом тяжести обвинения, выдвигаемого против него, не могло быть и речи, чтобы выпустить его. Но, как позднее сказал сержант Мэзерак, «Господь был с жандармами». Документы бродяги не были выправлены, во Францию он проник незаконно и, кроме того, признался в краже одного велосипеда. Ежедневно за ним приезжала машина, чтобы отвезти его в участок, откуда он возвращался в свою камеру лишь поздно вечером.

Галлоне задал головоломку жандармам, утомившим его бесконечными вопросами, сменяя дружеский тон на угрозы и заставляя его в сотый раз повторять одно и то же. То его допрашивал рядовой жандарм, то Аджюдан, иногда их было сразу несколько, в том числе и офицеры. Даже командир эскадрона Кампанес и подполковник Брюар провели в его обществе несколько долгих часов.

Как и следовало ожидать, очная ставка со свидетелями (с теми, которые видели бродягу в синей куртке неподалеку от места убийства и участвовали в Лионе в составлении портрета-робота) не принесла ожидаемых результатов: одни уверяли, что узнали его, другие говорили, что не узнают. Впрочем, эта ставка была абсолютно излишней, так как Галлоне никогда и не отрицал, что находился в указанное время в окрестностях Бо.