Детектив Франции 7 - Дидье Дененкс

— Сегодня ты записываешь четыре, а насчет остальных посмотрим весной.

— Я не понимаю, господин Гольдштейн, вы мой импресарио или нет?

— Я твой импресарио, и я им остаюсь. Я не из тех, кто покидает корабль. У каждого артиста бывает простой, и ты это прекрасно знаешь.

Сольнес улыбнулся открытой, простодушной улыбкой, как он всегда улыбался в минуты крайнего волнения или напряжения. Он повернулся к Баттисану и мягко сказал:

— Я не понимаю, у нас есть контракт или нет?

— Есть, — сказал Баттисан. — Если угодно, можете подать на меня в суд.

— Да нет же, нет! — воскликнул Гольдштейн. — Не будем говорить глупостей.

Сольнес продолжал, обращаясь к Баттисану:

— Если вы разрываете контракт, то я обращусь к Беркли или к Филлипсу. Вы не возражаете?

— Не возражаю, — сказал Баттисан, — только я сомневаюсь, что они примут вас с распростертыми объятиями.

— Из-за той истории?

Все молчали.

— Вы боитесь, что пластинки не разойдутся?

— Это целая политика, малыш. Все вместе. У тебя очень молодая аудитория, а певец в наши дни — это не только голос, это личность, это легенда, наконец, пример…

Баттисан положил руку на плечо Сольнеса. Он хотел успокоить певца:

— Кристиан, пусть пройдет время, месяца три. О вас немного забудут, а потом мы начнем сначала, обещаю вам.

— Допустим, — сказал Сольнес, — но я не понимаю, при чем здесь сорок пять оборотов?

— Мы не выпустим его, — холодно сказал Баттисан.

— Это чтобы сделать мне приятное, только и всего? Премного благодарен. Можно забыть о нем.

— Мы заказали студию. Музыкантам и оранжировщику уже уплачено. Вам тоже заплатят за четыре песни. Гольдштейн скажет вам, за какие именно.

Баттисан вышел из комнаты. Дирижер вернулся на свой подиум, музыканты принялись настраивать инструменты. Гольдштейн нежно подтолкнул Сольнеса к микрофону:

— Расслабься, не спеши. Давай.

Сольнес чувствовал себя одиноким и брошеным, как бык, выпущенный на арену, чтобы умереть. К его горлу подступал комок, а ему надо было петь. Это была одна из самых трудных записей, которую ему когда-либо приходилось делать.

В пятидесяти метрах от студии, в комнате номер 723 на седьмом этаже отеля «Георг-V», Лилиан Дорт аккуратно завязывал галстук. Покончив с галстуком, он прошел в ванную комнату, где протер бумажной салфеткой туфли. После этого он вышел в коридор и направился к лифту.

На террасе ресторана он увидел Карлин. На ней был меховой кроличий жакет. От мороза щеки ее порозовели, и Дорт подумал, что зима ей очень к лицу.

Она сняла жакет и осталась в строгом черном платьице, украшенном золотой цепочкой и кулоном в форме сердечка. Сделав заказ официанту, Дорт облокотился обоими локтями о стол и улыбнулся.

— Ну? — спросил он.

— Что «ну»?

— Вас не интересует, почему я хотел с вами встретиться?

— Я уже давно перестала задаваться вопросом, почему мужчины хотят со мной встретиться.

— Вы не угадали.

Он сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул оттуда пять банкнотов по пятьсот франков, которые положил на стол перед нею.

— Прежде всего, чтобы передать вам вот это. Небольшая премия. Я связался с Нью-Йорком, и они не возражают.

Карлин не спеша убрала деньги в сумочку.

— Значит, мои сведения оказались точными?

— Ваши сведения никуда не годятся, но вы меня интересуете. Вы интересуете меня гораздо больше, чем ваши сведения.

— Какое-то недоразумение, — сказала она с улыбкой. — Две тысячи пятьсот франков — это либо очень много, либо очень мало.

— С этой точки зрения, — сказал он, наполняя рюмки, — вы действуете на меня примерно так же, как этот графин.

— Не стоит хамить, — сказала она. — Вы хотите, чтобы я рассказала вам о своей жизни?

— Для начала я расскажу вам о своей за последние пятнадцать дней. Я много путешествовал. Сначала я был в Вилльфранше, разыскал там бар «Двойной барьер», о котором вы мне рассказывали. На зиму он закрывается.

— Если бы вы у меня спросили, я бы вас предупредила. Не стоило тратить время.

— Нет, стоило. Я поговорил с соседями и узнал, кому он принадлежит. Одному джазовому пианисту, Альби, помешавшемуся на музыке.

— Ну и что?

— Летом он работает в Вилльфранше, а зимой содержит другой бар, в Альпах. Я там тоже был. Народу мало, так как снега еще недостаточно.

— Для снега еще рано, — сказала Карлин.

— Этот парень очень силен в блюзах. Играет в старом стиле, старом, но хорошем.

— И куда это нас ведет? — спросила Карлин.

— Это ведет нас к вопросу: на что вы живете? Не считая, разумеется, эпизодического заработка.

— Не на то, о чем вы думаете. Кроме того, мне помогают родители.

— Это неправда, я проверял.

— Могу я вас спросить, мистер Дорт, какое вам до этого дело?

— Мне также известно, что у вас есть годовалый ребенок, ну а остальное, я надеюсь, вы мне расскажете сами.

— Хорошо, господин Дорт, — она снова улыбнулась и откинулась на спинку стула. — Я некоторое время торговала недвижимостью, завела ряд знакомств… Многие приходили смотреть квартиры и… А в настоящее время я собираюсь открыть дело с приятельницей: один бар. Есть тип, который согласен финансировать, это любовник моей подруги. Я буду выполнять роль декорации. Я занимаюсь и другими делами, которые помогают мне сводить концы с концами, честными делами, мистер Дорт. В прошлом году моя приятельница привезла из Миконоса греческие украшения, и я отдала их одному ювелиру, чтобы он сделал копии. Ну, не совсем, конечно, копии: четырнадцать каратов. Я и продаю их недорого и имею пятьдесят процентов дохода с прибыли. Кроме того, я продаю также коллекционные платья. У меня большие связи и…

— И любовник. У вас есть любовник?

— Есть. Во множественном числе. Я дорожу свободой. Кроме того, у меня есть еще и ребенок.

— Я понимаю. Вернемся к Вилльфраншу. Вы каждый вечер ходили в бар?

— Почти.

— И вы ходили туда с Кандис?

— Да.

— Это вы познакомили ее с Анжиотти?

Она задумалась, затем ответила:

— Да, я.

— Почему вы не сказали мне этого?

— Не понимаю, какое это может иметь значение.

— Вы сказали мне, что они случайно познакомились на пляже.

— Какая разница?

— Вы работали на Анжиотти, это тоже одно из ваших «дел»?

— Работала?… Я бы так не сказала…

— Пианист Альби рассказал мне, как это происходило. Его, разумеется, интересует в первую очередь музыка, ну а во вторую — чтобы дело шло хорошо, я имею в виду его бар. И наконец, то, что в нем происходит. Вы приводили девушек для марсельских сутенеров, а они вам за это платили. Таким образом вы смогли позволить себе небольшие каникулы. Разве не так?

— Да, — призналась она, глядя ему прямо в глаза.

— Это называется сводничеством, Карлин.

— Вы утомляете меня, Дорт. Мне надоели ваши истории, я ухожу.

— Если вы уйдете, мне придется все это опубликовать, а тогда вам непременно пришлют повестку с вызовом в судебную полицию.

— Почему же вы до сих пор этого не опубликовали?

— Чтобы узнать от вас как можно больше.

— История на этом кончается, — сказала она.

— Я в этом не уверен. Когда девушка попадала в руки Марчелло или кого-нибудь из его друзей (а вы знаете, как это у них было налажено), месяц или два спустя она уже работала на них в Марселе, Ницце или в другой франкоговорящей стране. Классический прием, хорошо отработанный. Но Кандис была не такой девушкой, не такой, как другие… Думаю, что у Марчелло были на нее большие виды, не так ли?

— Дорт, продолжайте писать свои детективные романы, но меня увольте.

— Кандис была убита, и вы, возможно, соучастница убийства.

— Вас не затруднит принести мое пальто? (Дорт не шелохнулся.) Я должна сказать вам еще одну вещь: у меня очень хороший адвокат. Мне кажется, в вашей стране клевета стоит дорого, так что я снова смогу заработать.

Дорт действительно блефовал, и он не знал, продолжать ли ему дальше или сменить тактику. Когда она сделала попытку встать из-за стола, он схватил ее за руку:

— У меня есть к вам предложение, вы получите хорошее вознаграждение. Я обещаю вам ничего не печатать из того, что здесь говорилось, более того, я даже не стану никому об этом рассказывать, но при условии, что вы мне поможете.

— В чем? — Она снова села на место.

— Восстановить весь ход событий. Я заказал два билета в Ниццу на шестичасовой рейс. Вы полетите со мной.

Она открыла сумочку, достала пудреницу, с минуту изучала в зеркальце свое лицо, попудрила щеки, захлопнула пудреницу, убрала ее в сумку и взглянула на него:

— Поскольку это говорите вы, я вам верю.

Новость о попытке самоубийства Бернара Вокье держали в секрете, сколько это было возможно, а именно сорок шесть часов. В воскресенье Бернар отправился в Галлардон, где провел день с детьми. Его бывшая жена уверяла, что он был в хорошем настроении, шутил и был очень внимателен. Ничто не говорило о том, что, вернувшись домой, он может вскрыть себе вены. В течение двух дней, пока он находился в коматозном состоянии, Колетт убеждала всех, что это было замаскированное убийство «из-за этой истории»… но ни один из полицейских не воспринимал серьезно ее заявления.