Тайная жизнь непутевой мамочки - Фиона Нилл

Она стала звонить гораздо реже, а когда звонила, о Гае говорила совсем мало. Она упомянула о поездке в Париж, об очередном повышении на службе, а однажды вспомнила про новый автомобиль, но только чтобы подчеркнуть тот факт, что я забыла об ее дне рождения. Я объяснила это своими прегрешениями во время обеда и тем фактом, что она вступила в фазу более постоянных отношений с Гаем. Потому я оставила их в покое. Дружеские отношения, как сады, иногда расцветают снова, если их оставить на какое-то время без присмотра, подумала я. Это доказывало, что испробованы еще не все средства.

Даже привлекательная мамочка пропала, и детей в школу приводила ее домработница. Мой собственный запасной выход внезапно оказался закрытым, и я завидовала им всем, оказавшимся где-то в другом месте, не помышляющим о том, что иногда то место, куда приходишь, радует тебя совсем не так сильно, как то, откуда ты пришел.

На мою долю осталась Буквоедка, которая начала заниматься латынью, чтобы помогать старшему сыну с домашними заданиями.

— Errare humanuin est. Ego te absolvo[77], — сказала она однажды утром. — Вы можете сохранить свое положение.

Я ответила, воспользовавшись единственной латинской фразой, которую смогла вспомнить:

— Non sum pisces! «Я не рыба».

Она удивленно взглянула на меня.

— Я бы не стала использовать вас в качестве латинского оратора, Люси.

Я перестала заботиться о своем утреннем гардеробе и напяливала пальто Тома, хоть оно и было мне велико, поверх наспех составленного ансамбля, чтобы никто не заметил, что я потерялась сама в себе. Я стала думать, что, вероятно, никогда больше не увижу Роберта Басса. Затем я почувствовала досаду, что позволила ему так влиять на мое настроение, особенно тогда, когда я прорывалась, чтобы взять очередную высоту. С другой стороны, с тех пор как он исчез, не было больше необходимости рассказывать о нем Тому. Он отошел в историю. Мои надежды таяли, и я была убеждена, что он пытается меня избегать, поскольку центр его предпочтений сместился куда-то в другое место.

Бывали дни, когда я старательно силилась вызвать в памяти его облик. Я не могла забыть те чувства, которые он во мне вызывал, но облик его словно отдалился от меня. Я могла бы описать каждую его черту в отдельности, но с трудом соединяла их в единое целое. Я могла вспомнить его зеленые глаза, но тогда из фокуса выпадал нос; могла вспомнить точно, какой у него подбородок, но тут же забывала форму его губ. Он стал беспорядочным нагромождением черточек и штрихов, которые не соединялись вместе, как надо. Я смотрела на школьные фотографии его дочери, пытаясь найти в ней его черты, но быстро пришла к заключению, что она гораздо больше похожа на свою мать, чья дерзкая походка и облик озорной девчонки были сейчас для меня более узнаваемыми, чем внешность и манеры ее супруга.

Февральская погода говорила скорее за то, что было невозможно, но не наоборот.

Настоящих дождей было мало; бесконечной вереницей тянулись сырые с изморосью дни. Несмотря на все прогнозы, нынешняя зима не стала самой холодной после 1963 года, зато оказалась самой серой. Моя победа над отоплением потеряла свое значение. Была определенная доля комфорта в том, чтобы быть избавленной от повторения ежедневного ритуала: обертывания бутербродов с сыром целлофановой пленкой; качания на качелях Фреда в пустых парках; остановки на улицах, чтобы понаблюдать за дворниками, с их похожими на гигантские фены машинами для сгребания в кучи листьев, и потом смотреть, как ветер кружит их в танце по дороге, прежде чем уборщикам удается их собрать. Дети каждое утро задавали одни и те же вопросы, и поскольку ответы были уже хорошо отрепетированы, я могла говорить и думать одновременно.

— Не значит ли это делать два шага вперед и один назад? — спросил Сэм, указывая на мужчин, сгребающих листву с помощью воздуходувных машин.

— Да, — согласилась я. — Не обращай внимания, весна уже не за горами, совсем близко, за поворотом.

— А что же тогда за следующим поворотом, мама? Лето? — спросил Джо.

Дети толкают тебя вперед, а в такое время года это, пожалуй, хорошо.

В качестве звукового фона Фред устраивал каждодневную инвентаризацию дорожной разметки.

— Одна желтая, — произнес он, высовываясь из своей прогулочной коляски, чтобы исследовать мостовую. И затем несколько минут спустя: — Двойная желтая. — Каждая разметка на дороге удостаивалась комментария. — Пунктирная линия! — завопил он, ликуя: это встречается не так часто.

Сэм собирал красные резиновые колечки для скрепления бумаг, которые оставляли на земле почтальоны. Я думала обо всем том, чего не замечала раньше, до того как у меня появились дети: что люди добрее к детям и матерям в большинстве других европейских стран; что сходить в туалет — это не бог весть что необычное, чего надо стесняться; и так далее и тому подобное.

— Не понимаю, почему листья собраны, а резиновые колечки остались? — недоумевает Сэм.

Однажды утром в среду в начале марта я обнаруживаю себя вяло встряхивающей бубен в музыкально-игровой группе и убеждающей Фреда не так жестоко обращаться с маракасами[78], это расстраивает маленькую девочку, стоящую рядом с ним. Я размышляю над тем, что через двадцать лет мои дети, вероятнее всего, будут работать рядом с теми, чьи имена Тайгер и Калипсо, а не Питер и Джейн.

Хотя по обе стороны церковного вестибюля стоят невзрачные стулья, обтянутые искусственной кожей, по непонятным мне причинам мы все почему-то должны сидеть на полу, на матах из пенопласта, а наши дети усаживаются между наших ног. Вероятно, мы делаем так из уважения к женщине, которая ведет эту группу и имеет право смотреть на нас сверху вниз со своего стула. Холодно и неудобно. К концу часа занятий мои бедра и ягодицы деревенеют, заставляя меня испытывать боль при вставании. Однако чувство самопожертвования и снесения тяжких испытаний ради Фреда наполняет меня сознанием совершенного благого поступка, которое в основном и определяет мои чувства в оставшуюся часть дня, хотя, возможно, такое безрассудное пренебрежение к себе вызвано скорее вдыханием в течение часа смеси хлорной извести и дезинфицирующих средств. Поскольку церковный вестибюль служит не только местом собраний матерей, но одновременно является и прибежищем для бездомных, обе группы образуют партию лишенных гражданских прав.

Сегодня мне вдвойне не повезло: я сижу рядом с женщиной, которую мамы мальчиков прозвали Самодовольная Мать Девочек, или для краткости СМД. Редкая неделя проходит без ее тяжелых вздохов и самодовольных комментариев.

— Мои девочки такие сдержанные! Они весь день заняты рисованием, — говорит она, наблюдая за из конца в конец носящимися по холлу мальчишками, за которыми поспешают их матери, дабы угомонить питомцев.

В плохие дни она ворчит о гиперактивности и добавлении риталина в национальную систему водоснабжения. В конце каждого занятия ее грудь, клянусь, надута, как у индюшки.

— Этот грубый мальчик расстроил тебя? — спрашивает она свою дочь, уставившись на Фреда.

Я ощетиниваюсь, но прикусываю язык.

— Знаете, я бы не хотела иметь третьего ребенка, в случае если бы должен был родиться мальчик, — продолжает она.

— Какая досада! Это, возможно, могло бы сделать вас не столь похожей на бурлящий котел, — потрясенно говорю я, сама того не желая.

Слова сами слетают с моих губ. Она изумленно смотрит на меня и отползает подальше на своем мате, так далеко, как только это возможно. И тут дверь церковного холла открывается, я вижу знакомую буйную шевелюру, несколько более длинную и всклокоченную, чем я видела ее в последний раз, и явно немытую, — входит Роберт Басс со своим малышом. Мое душевное состояние улучшается, и я трясу бубен с удвоенной силой. Он выглядит несколько ошеломленным, обнаружив тут меня и Фреда, поскольку это столкновение не запланировано.

Он опоздал — нарушение, которое в обычном случае было бы встречено, по меньшей мере, испепеляющим свирепым взглядом суровой женщины, ведущей занятия в детской музыкальной группе. Но когда он посылает ей одну из своих обезоруживающих улыбок, я замечаю, что она смущается и приглашает его войти и присоединиться, указывая на место рядом с собой. Как просто женщины моего возраста тают, если им подарить хоть чуточку внимания! Как известно, впереди нас ждут годы полного небрежения.

Несмотря на ее лучшие побуждения, Роберт Басс отклоняет авансы руководительницы музыкально-игровой группы и предпочитает подойти и сесть рядом со мной и Фредом — за что, я в этом не сомневаюсь, мне непременно воздастся. Ее человеколюбие на матерей не распространяется.

Когда я освобождаю для него место на своем пенопластовом мате, я задумываюсь над тем, что никогда еще за всю историю нашего флирта мы не были в такой физической близости. Забудь про пабы и кафе, если ты действительно хочешь сблизиться с мужчиной. Младшая музыкальная группа — самое подходящее для этого место. Большая часть правой стороны моего тела соприкасается с его левой, хотя удовольствие я испытываю в усеченном виде: верхнюю часть бедер я не чувствую. Мысль о сидении бок о бок в течение следующего часа заставляет звучать бесконечные припевы «Винд зе бобин ап»[79] в совершенно новом свете. Поскольку это его инициатива, и мы окружены множеством присутствующих, я решаю, что могу наслаждаться этим моментом с искренним удовольствием — первый глоток пресной воды за период засухи, который предшествовал этому.